Интервью	Евгений АТАРОВ
Левон АРОНЯН «Главное – чувствовать себя счастливым!»

Как известно, нет ничего труднее, чем интервьюировать приятного и хорошо знакомого тебе человека. Вопросы так и переполняют тебя, горишь желанием донести до читателя что-то сокровенное и… зачастую вместо портрета с натуры рисуешь образ, который сложился у тебя в воображении и порой совершенно не соответствует оригиналу. В отношении Левона Ароняна, одной из самых ярких фигур современных шахмат, сохранять объективность становится особенно сложным.

У него, кажется, нет острых углов: он удивительно мил и приятен в общении, в любой момент готов пошутить сам или заливисто расхохотаться в ответ на чужую хохму. Глядя на Ароняна, вообще сложно поверить, что он способен доставить кому-то неприятность – разумеется, вне шахматной доски. В нем есть что-то от Таля, который моментально располагал к себе за пределами шахматной доски и был совершенно безжалостен, хоть и добродушен по отношению к своим соперникам.

Стоит побывать в его обществе совсем немного, как чисто непроизвольно начинаешь за него болеть. Не удивительно поэтому, что с каждым годом у него прибавляется поклонников по всему миру – впору уже создавать фан-клуб! Тем более, что болеть за него легко и приятно: Левон выигрывает больше половины турниров, в которых выходит на старт. Он давно приобрел славу одного из самых стабильных игроков мира: попробуйте-ка вспомнить какой-нибудь его явный провал! Он с ходу вошел в супертурниры, как будто играл в них всегда – такого не удавалось никому из современной элиты, каждый прошел испытание последними местами.

Просто Аронян, в каком бы ни был состоянии, никогда не опускается ниже определенной, весьма высокой, планки. Даже на чемпионате мира в Мексике, где он играл больным, ему удавалось навязать борьбу лидерам. Когда же он в ударе…

В этом году только Карлсен своим феноменальным рывком смог дотянуться до обычного уровня Ароняна: стать с ним вровень на первой строчке Вейк-ан-Зее, на пол-очка выше в Морелии–Линаресе и в массовом дележе второго места вслед за ним в Ницце. Первым – почти безоговорочно – стал армянский гроссмейстер!

Добавьте к этому фантастический стиль, в котором играет Левон. Тут всего понемногу: и классики, и модерна, и какой-то неоромантики, замешанной на редком комбинационном даре, но при твердой позиционной основе. Смотреть его партии в любом турнире на редкость интересно – в них нет места скуке и шаблону…

Станет ли Левон Аронян когда-нибудь чемпионом мира? Очень хотелось бы в это верить, даже учитывая, что чемпионами, как известно, не становятся, а рождаются. Именно с этого и начался наш непривычно длинный (журналисты, которым доводилось интервьюировать Левона, знают, о чем я говорю) разговор.

– Последние годы у наблюдающих за твоей игрой и вообще отношением к шахматам складывается стойкое впечатление, что тебя, похоже, совершенно не волнуют спортивные цели, а более чем удовлетворяет сам «процесс». Так ли это на самом деле, и возможно ли заразить тебя какой-то идеей, целью?

– Целью? Ой, и не знаю – все это по настроению! Если нет настроения, то, кажется, меня ничто не может заставить сесть за доску или, по крайней мере, сделает это почти бесполезным. Раньше это порой принимало угрожающие размеры.

Сейчас немного себя воспитал. (Смеется.) Могу сам что-нибудь посмотреть, с большим удовольствием стал работать с ребятами, с которыми сотрудничаю уже не первый год. Мне интересно узнать что-нибудь новенькое, разобраться в самом себе: понять, почему кто-то играет так, а я – иначе. Стимулирует к действию и то, что теперь чувствую: при желании я способен самостоятельно или при помощи компьютера опровергнуть то, что игралось прежде годами. Приятное ощущение!

– Неужели в тебе до сих пор не взыграли амбиции? Понимаю времена, когда ты был «зеленым» новичком, но теперь-то, когда начал выигрывать супертурниры, частенько обыгрывать сильнейших шахматистов мира…

– Не знаю, что во мне изменилось, а что осталось прежним. Амбиции? Я просто чувствую уверенность в своих силах. И это нормально: пожив в доме хотя бы год, ты уже относишься к нему, как к своему родному. То же и в элитных турнирах. Прошло достаточно времени с тех пор, как я начал сильно играть и перестал думать: «С этим неплохо бы сделать и ничью». Раньше, когда только начал выходить на сильных игроков, казалось: неплохо, если получилась ничья, пусть даже я стоял лучше. Побеждая, начинаешь смелее относиться ко всему, что тебя окружает!

– Ощущения, что на высшем уровне из игры уходит творчество, нет?

– Про себя я бы не сказал, что у меня из игры уходит творчество…

– Когда садишься за доску, нет мысли: вот сейчас сотворю что-нибудь особенное?

– Нет, никогда не было. Это случается только в тот момент, когда вижу что-то интересное. Тогда загораются глаза, и… если только это не зевок, очень не хочется упустить красивую идею! Все мы тщеславны, хочется вписать свое имя в историю, почему бы это не сделать с помощью какой-нибудь яркой комбинации?

– Стало быть, увидев красивый мат или выигрыш ферзя, ты…

– Нет, скорее всего, я сыграю по Капабланке – так практичней. Но в принципе, в споре «физиков» и «лириков» я в большинстве случаев окажусь на стороне последних. Поэтому порой иду против здравого смысла.

– Тебя это радует или огорчает?

– Если проигрываю, то огорчает. И наоборот. Тут все зависит от итога.

– В глубине души считаешь себя художником?

– Это, смотря когда! Когда дома, я ощущаю себя тунеядцем. На сборах – рабочим, иногда чернорабочим. На турнире, конечно, включается творчество, вот там хочется быть художником. Если нахожусь в хорошей форме, хочется вдвойне.

– Шахматы продолжают доставлять тебе творческое удовольствие?

– Само собой. Стал бы я иначе отдавать им столько времени и сил.

– А как думаешь насчет других представителей элиты?

– Наверное, я точно не знаю. Некоторые из них слишком много всего знают, из-за этого не добирают: им приходится больше использовать свою память.

– Нет ощущения, что соотношение вкладываемого труда и результата основательно изменилось? Пятьдесят лет назад как было: Ботвинник посидел у себя на даче, философски проник в суть позиции, сыграл несколько партий с Рагозиным – и вот вам «вариант Ботвинника», вот стратегическая линия во французской защите, на которую потом ловил людей десятилетиями…

– Что сказать, интересные были времена. (Смеется.) Сейчас такого нет. Скажем, что в девяти случаях из десяти понимают под новинкой? Это вариант, который ты посмотрел внимательно, а твой соперник – нет, потому что тот считается неопасным. И тебе удалось выиграть. Или кто-то нашел ничью в тяжелом варианте, на который до него никто не отваживался пойти. Он с удовольствием ставит буковку «N» и отсылает партию в «Информатор». Потом еще что-то найдет…

В каком-то смысле это битва за информацию. Вернее даже – за достоверную информацию. Конечная цель в такой работе – не поиск стопроцентной истины, а результат конкретной партии. Поэтому так редко и происходят глобальные открытия, нет новинок, целиком закрывающих варианты. Опять же времени мало, много перекладывается на компьютер. Люди ищут, где поставить проблему.

– И территория для творчества в шахматах с каждым годом сужается?

– Безусловно. Особенно сильным это чувство бывает, когда проходит много времени между сборами, и ты не отыскал с друзьями чего-нибудь новенького. Перед этим сплошная депрессия: ходишь, жалеешь себя: всё соперники изучили, всё перелопатили, невозможно бороться! (Угрюмо так.) Ну, никакого простора.

И это общая тенденция. Вооружившись компьютерами, все копают так глубоко, что партия зачастую заканчивается, не успев начаться. На моей памяти была не одна ничья, в которой сразу оба соперника заранее знали «диагноз», который должен определиться ходу где-то к 40-му… Нужно иметь хорошую память. Играть без нее трудные варианты уже становится просто опасным для жизни.

И ведь ни для кого не секрет, что с каждым годом тенденция будет усугубляться: машины становятся быстрее, сильнее. Теория сворачивается потихоньку.

Помню историю. Года три назад на сборе я с друзьями анализировал один вариант. Шлифовали его два дня. А недавно «проанализировали» его снова, потратив на это минут тридцать – и нашли форсированный выигрыш! В принципе, в работе мы не сильно компьютер используем, а тут вдруг включили. Тогда-то смотрели-смотрели: нашли какую-то дикую идею, загорелись ею – в итоге наиграли какой-то ма-аленький плюс. Все в поту, все измученные! А тут – выигрыш…

– Компьютеры компьютерами, но, садясь за доску, все равно придется думать своей головой, а не только воспроизводить анализы!

– А до этой самой игры дело может просто не дойти! Если вовремя не освежить память, то во многих главных вариантах запросто можно нарваться на форсированную ничью или форсированный же проигрыш. Зачем ставить себя в заведомо невыгодную ситуацию, когда тебе надо мучиться, а сопернику – нет?

– Послушав такие рассуждения, может показаться, что на высшем уровне вообще стало неинтересно играть в шахматы…

– Почему? Очень интересно! Интересно, где тебя поймают или где ты поймаешь соперника на разработку. Посмотрел ли он то, что ты посмотреть успел?

– Какое значение тогда приобретают, собственно, качества игрока?

– Даже при большом желании, знать всё нельзя. Слава Богу, это случается еще довольно часто: мы не сразу получаем какой-то форсаж, а попадаем в незнакомую или малознакомую позицию. Если она при этом игровая – то вперед, в шахматах нет ничего невозможного: пересчитай, переиграй соперника! (Улыбается.)

Сколько бы сейчас ни говорили о чрезмерной подготовке, о том, что она убивает «жизнь» в шахматах – все это разговоры в пользу бедных. Если нет хорошо наработанной базы, то со своим чутьем ты можешь играть только в опенах. В супертурнирах «романтиков» жалеть никто не будет, их будут обыгрывать.

– На первом Кубке мира в Хантах ты, помнится, говорил, что знаешь еще недостаточно, но если будешь больше заниматься, то боишься: из твоей игры может уйти самобытность. Как считаешь теперь: ты что-то потерял?

– Мы всю жизнь что-то теряем и что-то находим. Если все время будешь играть на «хламе» и не вставать из-за доски всю партию, то, конечно, игра покажется тебе намного интереснее. Будешь мучиться, страдать, но в душе говорить: «Вот какой я большой и грозный. Я что-то нашел сам!» Но когда понимаешь, что все вокруг знают о позиции то, чего ты о ней почему-то не знаешь, то начинаешь чувствовать себя… дурачком. Без работы будешь чувствовать это очень часто!

– Сколько должен заниматься игрок твоего уровня, чтобы не отстать?

– Много.

– Много – понятие растяжимое.

– Нашел, кого спросить! (Смеется.) Сам-то я много не занимаюсь – только на сборах. Там проблем хватает. Но на некоторые из них… закрываешь глаза.

– Имеешь в виду проблемы дебюта?

– И его тоже. Дебют – это 80, если не 90 процентов работы. Понятно, что периодически возникают проблемы и в других местах, но их решаешь в общем порядке: как говорится, если пронесет, что-нибудь да придумаем, разберемся на месте. Вопросы дебюта, к сожалению, не отложишь… Иначе они отложат тебя!

– Если бы в шахматах было 99% работы и только один – удовольствия, ты, скорее всего, отказался от этой обременительной забавы?

– Разумеется, нет. Я этим зарабатываю на жизнь! Мог бы попробовать себя в иных делах, но по большому счету я толком ничего другого делать не умею.

– А представь: тебе, голому профессионалу объявят, положим, через пять лет, что шахматы просчитаны, и никто не желает их финансировать…

– Такая ситуация возможна, но я о ней пока не думал. Ничего, найду, что делать. У меня есть знакомый, бизнесмен. Был год, в который я проигрывал все подряд, и как-то спросил у него: «Что делать? Не бросить ли мне шахматы?» Он ответил: «Нет, не бросай. В крайнем случае, пойдешь ко мне в офис. Охранником».

Так что, перспектива у меня всегда есть. Думаю, до такого все-таки не дойдет. За последние полвека шахматисты заработали неплохой имидж – нас считают семи пядей во лбу: так что какое-нибудь теплое местечко мне гарантировано.

– И все-таки, еще раз о цели. Чего бы тебе хотелось достичь, чтобы, отправляясь на пенсию, мог подумать: жизнь в шахматах удалась?

– Даже не знаю. Наверное, выигрывать у всех все время, причем в разных манерах. Вот и все шахматные удовольствия! Не знаю, чем я был бы доволен на пенсии. Сколько бы мы ни возвеличивали роль шахмат, это лишь часть жизни. Мне сложно представить себе человека – даже чемпиона мира, – который мог сказать о том, что шахматы сделали его полностью счастливым. Конечно, если бы у меня накопилось много красивых партий, то этим я, наверное, был бы доволен…

– Ты сам произнес эти слова: «чемпион мира». Неужели даже подспудно не думаешь о титуле, ради которого люди стремятся играть лучше?

– Думаю, лучше играть хотят все, независимо ни от чего. Что до титула чемпиона мира, то у меня приоритеты были расставлены немного по-другому. Черт с ним, мне всегда хотелось стать лучшим только потому, что в детстве в книжках я видел: чемпион мира играет хорошие партии! Он становится примером для будущего поколения и т.д. и т.п. Борьба за это звание, все эти претендентские соревнования, когда фавориты карабкаются вверх, друг другу по головам, мне всегда казались чем-то вторичным. Похоже, что такую же позицию занимал и Фишер.

– То есть «самое красивое – это счет на табло» не твой случай?

– Почему же? Смотря в каком я настроении. Бывает, когда устал от турниров, а надо играть еще и еще. Тогда не до красивых партий. Быстрее бы домой!

– Сильно ли ты выкладываешься на турнирах?

– По-разному. Есть турниры, в которых играешь легко и просто, а есть такие, где приходится напрягаться. Тут многое зависит от настроения. Поэтому перед стартом стараюсь внимательно к себе прислушаться, понять: какой я сейчас.

– Бывает, что злишься на себя, когда чувствуешь: мог сделать, но не сделал все от себя зависящего, чтобы добиться победы?

– Нет, конечно, я могу пожалеть себя, родимого, но злиться – это слишком. Ну, что ж: не получилось в этот раз, получится в другой. Жизнь на этом не заканчивается. Во всем надо искать какие-то плюсы. Когда играешь из рук вон плохо, у тебя в запасе всегда есть фраза: «Смотрите, какой у меня потенциал: вон, сколько очков не добрано!» Она, хорошо помню, помогала мне в детях, помогает и сейчас…

– Кстати, перечитав массу твоих интервью, ни разу не наткнулся в них на детские воспоминания. Ведь все идет оттуда: ты читаешь какие-то шахматные книжки, смотришь партии полюбившихся игроков, впитываешь манеру их игры... Сравни: что тебе нравилось, и что из тебя получилось?

– Общего с кумирами детства в моей игре немного. Так, я внимательно изучал Алехина, читал книжки Ботвинника… На мой взгляд – это устаревшая точка зрения. Когда ты смотришь, в памяти у тебя откладывается не так уж много. Индивидуальный же стиль – не на год-два, а на всю жизнь – формируется в более позднем возрасте, примерно после 16-17 лет. Только тогда постепенно начинает вырисовываться, что выйдет из человека, когда тот перейдет во взрослые шахматы.

Во всяком случае, так было со мной. До перелома у меня в игре превалировало (и сейчас не до конца избавился от этого) шлепанье, чем вникание в позицию. Излишняя импульсивность. Позже стали появляться глубокие партии.

– А кто из кумиров детства ближе всех подошел к некоему идеалу?

– Даже не знаю. Было много игроков, которые мне импонировали, на которых смотрел с особым интересом. Мне всегда нравился Спасский, потом Петросян.

Речь даже не о фамилиях. Нравилась сильная игра! А какая уж она: тактическая, позиционная или психологическая, не важно. Надо бы добавить в мой список Фишера, Карпова, Каспарова, но пусть я покажусь оригинальным. (Тут Левон подмигнул.) Объяснение простое: шахматы 60-х – 70-х годов казались мне более деликатными, что ли. В них не было налета компьютерной безупречности, но зато с избытком творчества и нестандартных решений, которые мне так нравятся.

– А от каких партий испытываешь большее удовольствие?

– Если о своих – то от выигранных! А если рассуждать о стилях, то не скажу, что какая-то искрометная атака мне будет дороже партии, выигранной на доминацию, с тонким позиционным лавированием. Да и эндшпиль я тоже люблю…

– Каким образом складывалось твое шахматное мировоззрение?

– Для начала, у меня, как и у любого, в детстве был тренер – Меликсет Хачиян, он сейчас гроссмейстер, – который многое для меня сделал. Он неплохой тактический шахматист, и разглядев во мне какой-то талант к комбинаторике, давал массу упражнений. С его подачи я с детства довольно много играл в блиц. (Между прочим, именно за блиц-партией, в Омске в конце 96-го, я познакомился с юным Ароняном! Он уже тогда производил сильное впечатление: сидел к доске вполоборота и во время партии… пел. Соперники не жаловались, только становились в очередь «на высадку» против будущего чемпиона. – Е.А.)

Потом, много позже, мне многое открыла работа с Аршаком Петросяном. Она была не очень продолжительной, мы занимались вместе где-то с полгода, но за это время я успел узнать очень многое, увидеть шахматы с другой стороны. Учитывая мои, на тот момент, «глубокие познания в классических шахматах», это очень помогло разобраться: что в этой игре мое, а что – нет…

– Часто ли у тебя происходила внутренняя переоценка?

– Случалось. И шахмат, и самого себя в шахматах.

– С чем она была связана?

– Мы растем, меняемся… Когда выходишь на новый уровень, начинаешь играть сильнее, относишься к шахматам все более серьезно. Моя последняя переоценка выражалась в том, что вместо шатания по залу начал думать над ходами соперников, то есть думать во время хода соперника. Раньше этого не было.

Да каждый год со мной происходит что-нибудь. И будет происходить…

– Как понимаешь, что изменился, стал играть сильнее?

– В основном, когда смотрю в таблицу (смеется).

– Но есть те, кто занимается-занимается, а играет после этого хуже…

– Значит, не надо заниматься! Я не знаю, как все это происходит, как ты меняешься, как растешь. Наверное, это могут понять только наши тренеры.

– Тебе, одному из немногих, удалось завоевать массу юношеских титулов, а потом плавно перетечь во взрослые шахматы, стать игроком экстра-класса. В какой момент понял, что шахматы станут твоей профессией?

– Ни к чему такому я себя не готовил. Играл, играл – и ни о чем не думал. Начал думать, только когда переехал в Германию. Первый год у меня совсем ничего не получалось в шахматах, и я призадумался: «Что же я теперь дальше буду делать-то?» Но, к счастью, удалось расслабиться, решил: попробую продолжить, а там как карта ляжет. Продолжал играть, заниматься – все пришло само собой!

Не могу вспомнить какого-то конкретного момента, когда я сел и решил для себя: все, с завтрашнего дня становлюсь шахматным профессионалом. По большому счету, просто плыл по течению, (отвлеченно) и вот стал тем, кем стал…

– Ты много раз говорил: важнейшая составляющая твоих успехов – это настроение. Как удается поддерживать его на должном уровне?

– Если вокруг тебя все хорошо, все устраивает: нет никаких проблем ни в семье, ни в личной жизни, ни с друзьями, – тогда ты и играть должен хорошо.

– А как же форма, такое «понятие», как удачный или неудачный день?

– Я в это никогда не верил, просто не знаю, что это такое. Бывает, голова не варит. Но это, на мой взгляд, происходит потому, что ты плохо спишь или у тебя масса проблем вне шахматной доски. Вот это действительно имеет значение.

– Психологическое состояние и качество игры шахматиста неразрывны?

– Мне кажется, это взаимосвязанные вещи. Да, мы – не футболисты, которым стоит неделю не потренироваться, как они лишатся необходимой формы. У нас – другое. Но я, например, когда уехал из Армении, долго не мог найти себя…

– А с чем был связан конфликт, спровоцировавший отъезд вашей семьи в Германию? Судя по тому, что ты уже не первый год возглавляешь национальную сборную, на твоем столике красуется армянский, а не немецкий флаг, тебе удалось выйти победителем из той темной истории?!

– Ничего «темного» в ней не было – так, обычное недопонимание. Никогда не знаешь, что жизнь тебе преподнесет: бывают случаи, когда люди относятся к тебе несправедливо, и ты не можешь с этим мириться. Естественно, делаешь некоторые выводы – и твое поведение меняется. Так было и в тот раз. Не хочу сейчас снова обсасывать ту историю – что было, то было. Я в принципе не люблю конфликты, стараюсь их избегать. Главное: постепенно все вернулось на круги своя…

Прошедшего не воротишь, и быть может, не случись той ситуации, моя судьба сложилась как-то по-другому. Куда важнее: что бы ни происходило, я никогда не терял связи с нашими шахматистами – и они всегда поддерживали меня.

– Неужели старшее поколение армянских шахматистов – Ваганян, Лпутян или Акопян – не испытывало ревности по отношению к тебе?

– Нет, никогда! И Рафаэл, и Вова всегда поддерживали меня. От каждого из них всегда было много звонков со словами поддержки. Нас же мало, мы все как одна маленькая сплоченная семья! Они радовались моим успехам, давали советы. Меня такое внимание с их стороны всегда поддерживало, придавало сил…

– Но все-таки ты пододвинул их с насиженных мест…

– И что? Никакой зависти по отношению друг к другу у нас в команде никогда не было – каждый старался, чтобы я как можно комфортней ощущал себя на первом столике. Стали бы мы иначе олимпийскими чемпионами?! Кстати говоря, с тем же Акопяном мы играем в одной команде, год играли вместе с Ваганяном.

– В том, что тебе в основном помогают сверстники-соотечественники Саргиссян и Пашикян, тоже не видишь никакой закономерности?

– Вообще-то, могу сказать, что работать вместе – это нетипично для армян. В какой-то степени я стал первопроходцем в этой области. Ты же сам постоянно говоришь о том, что мы ленивые, а когда вместе собираются сразу несколько ленивых людей, какой может быть от этого толк. Но у нас как-то получается…

– Скажи честно: а ты вообще любишь работать над шахматами?

– Люблю, но проблему лени никто не отменял. Есть и оборотная сторона: так как я по жизни вообще мало занимаюсь, мне бывает особенно приятно съездить на какой-нибудь сбор. Учитывая, что это также происходит нечасто, настроение у меня в эти моменты всегда праздничное, и результат бывает позитивным!

– Хочешь сказать, если бы это не было жизненно необходимым, на сборы ты не ездил бы? Вот ты все говоришь: подготовка-подготовка…

– Давай исходить из того, что я ничего не хочу делать себе во вред. (Грустно.) Надо заниматься – значит, надо заниматься. К тому же мне каждый раз интересно, и отправляясь на сборы, я никогда не буду ныть. Настроение другое: «Отлично, у меня есть свободное время, поеду-ка, посмотрю, что там ребята для меня выдумали!» Я отлично понимаю, что еду совсем не развлекаться, но если не подготовить себя соответствующим образом психологически, проку от этого будет мало…

Там всегда режим: во столько-то встал, во столько-то заснул. Но чтобы заниматься через себя – такого у меня никогда не было. Позанимались – устали – отдохнули. Как я уже говорил, если работать без настроения, то какой толк?

– Если взять две противоположности – Карпова и Каспарова: человека, генерирующего идеи, и человека, потреблявшего их. Который ты из них?

– Когда только начинал, я, наверное, был генерирующим. Сейчас где-то 50 на 50. Если учитывать, что на доске у меня обычно стоит только то, что сам смотрел на сборе, получается, что одновременно и генерирующий, и играющий.

– Не задумывался над необходимостью создания своей команды?

– У меня есть команда, и она пока успешно справляется со своей задачей.

– Я имел в виду людей, которые занимаются только тем, что работают на тебя, как в свое время было у тех же Карпова с Каспаровым…

– Я далек от этого. И потом… всегда считал, что если кто-то что-то посмотрел за меня, а я в этом процессе не участвовал, доверять этому материалу надо меньше. Не то чтобы я такой мнительный, просто с памятью случаются проблемы – в такой ситуации, если ты сам не побывал в этой шкуре, не чувствуешь до конца все тонкости позиции, от того, что этот материал обработал за тебя кто-то другой, проку не будет никакого: ты можешь просто его не вспомнить! Понимаю, что с таким подходом я, возможно, себя где-то и ограничиваю, но у каждого свои заморочки. Поэтому, если я или Габриэль (Саргиссян, постоянный секундант Ароняна – Е.А.) не смотрели позицию, то, скорее всего, играть я ее не буду…

– С командой понятно. А представь: тебе предстоит матч за корону. Мог бы ты, пусть на короткое время, посвятить себя этому целиком? Вот Крамник, например, когда готовился к Каспарову, отдал этому полгода…

– Даже не знаю. Не думаю, чтобы в связи с подготовкой даже к матчу на первенство мира у меня включились бы какие-то внутренние табу или что-то в этом роде. Наверное, я отношусь ко всем этим вопросам более спокойно: титулы и звания. Деньги, наконец. Понятно, что тот же Крамник загорелся идеей свергнуть Гарри с престола – тут нет ничего удивительного. Думаю, я бы спокойно работал, готовился, как к любому другому соревнованию – накручивать себя не умею и не хочу, знаю, что ни к чему хорошему это не приведет. Возможно, человеку с другой жизненной философией это необходимо… А мне? В общем, я совсем не уверен, что попав в аналогичную ситуацию, забаррикадировался бы ото всех, не встречался ни с родственниками, ни с друзьями. Для этого я слишком ими дорожу!

– Насколько для тебя важно, что они подумают о тебе?

– Достаточно важно. Мне интересно их мнение, когда принимаю какие-то ответственные решения. У меня обычно много советчиков: это одновременно и хорошо, и плохо, но я уже привык. Мнение посторонних мне тоже интересно…

– А если возникает ситуация, когда люди, которым ты доверяешь, говорят одно, а ты чувствуешь совсем другое. Как поступишь в этом случае?

– Если расхожусь во мнении с близкими людьми, обязательно попрошу совета… у других близких! В этом отношении мне повезло: родственников много.

– Но все-таки, насколько ты способен настоять на своем?

– Даже не знаю. Бывает, стою на своем, бывает – нет. Все зависит от того, стоит оно того или нет, особенно если считаю, что принимаю правильное решение. В конце концов, я не бесхарактерный, который все время ждет чьего-нибудь совета. Я постараюсь переубедить, но ни в коем случае не обидеть моего близкого. Примерно так: «Я тебя уважаю, но… в данном случае поступлю по-своему».

– Уступаешь часто?

– Если вопрос не принципиальный, легко могу уступить. Что спорить-то?

– А людей, которые тебя подвели, прощать умеешь?

– Все зависит от того, насколько серьезно подвел…

– Может возникнуть ситуация, что кому-то не подашь руки?

– Конечно, может. В жизни всякое бывает!

– Ты способен перешагнуть через себя, когда понимаешь, что человек, который ошибся, изо всех сил постарался искупить свою вину?

– Дам ему «испытательный срок»! Если же человек ошибается уже не в первый раз, то… Хотя, в конце концов, это не ты должен кого-то там прощать, это он сам должен чувствовать себя дискомфортно от такого отношения к нему. Если же ему все равно, или он чувствует себя комфортно в конфликте, не думаю, что я должен пытаться что-то изменить. Пусть живет, но общаться с ним больше не буду.

– Да, конфликтным тебя никак не назовешь. Стремишься, чтобы у тебя со всеми были ровные, комфортные отношения?

– Нет. Стремлюсь, чтобы окружающим было приятно со мной общаться, чтобы они не чувствовали себя скованно. Пытаюсь быть приятным собеседником.

– Были ситуации, когда хотел завоевать чье-то расположение?

– Если человек тебе симпатичен, конечно, бывает, хочется завоевать его расположение. Но не так, чтобы лезть на рожон. Такого со мной еще не бывало.

– Представь: ты в плохом настроении, ничего не хочется, все надоело… Что делаешь для того, чтобы привести себя в тонус?

– Обычно лично для меня действенен только один способ, хотя он отличается тем, что может повысить настроение только на очень короткое время!

– Какой, если не секрет?

– Наш, универсальный русский метод. (Смеется.) А так… я не дока по вопросу поднятия настроения. Стараюсь, чтобы оно не опускалось. Оно не подводит.

– А шахматы могут вогнать тебя в депрессию?

– Пока что не замечал за ними такого. Наверное, до сих пор у меня не было каких-то глобальных разочарований – вот и не вгоняли. Даже совершенно бездарная игра оставляет шансы на то, что ты выиграешь. Зато в жизни все хорошо!

– Насколько важен для тебя вот этот жизненный принцип?

– Это, наверное, самое важное, потому что без этого невозможно играть в шахматы. Я имею в виду – хорошо играть. Если ты нашел гармонию за пределами шахматной доски, то смело можешь абстрагироваться от окружающего мира: размышлять, выдумывать, творить. Да все, что угодно: ведь ты уже счастлив.

– Вариант шахматного фанатизма а-ля Иванчук к тебе применим?

– Не-ет. Мне нравятся другие жизненные варианты. Лучше без фанатизма.

– Если расставить систему твоих жизненных приоритетов, то…

– На первом месте, без сомненья, окажутся семья, мои друзья. Семья в широком смысле вообще что-то основополагающее – мы, армяне, все-таки семейные. Хоть и живу сейчас в Германии, четко осознаю, кто я, где мои корни…

– Расскажи тогда немного о твоей семье.

– Мой папа – физик, дома занимался ростом кристаллов. Сейчас, можно сказать, он на заслуженном отдыхе, хотя ничегонеделанье ему дается с большим трудом. Мама – горный инженер, если конкретно, взрывник. Перебравшись в Германию, пока тоже ничем не занимается; иногда, если недалеко, она ездит со мной.

Вообще же мы живем целым кланом. Помимо родителей – здесь семья моей сестры, родственники моего отца, а также родственники моей матери…

– И вся эта орава сейчас на тебе?

– Моих шахматных заработков вполне хватает, тем более что они тоже не сидят дома, сложа руки. Не назову себя состоятельным человеком, но могу позволить себе пойти в хороший ресторан или на концерт. Меня не гложет желание купить шикарную машину или трехэтажный особняк. А земное – не позорно.

Работа шахматного профессионала на том уровне, на котором я сейчас выступаю – не легкий хлеб, трудиться порой приходится действительно много. На оплату не жалуюсь. Но когда начинают рассуждать о заработках шахматистов, происходит что-то непонятное: люди считают, что мы ничего не делаем. А мне непонятно, почему мы должны получать меньше, чем… ну, например, артисты?!

– В Германии-то шахматист – вполне уважаемая профессия. Кстати, ощущаешь себя там эмигрантом? Делаешь ли попытки ассимилироваться?

– Не стал бы говорить, что я сильно пытаюсь ассимилироваться. Мы приехали с родителями в 2001 году, прошло уже много времени. Я чувствую себя здесь хорошо, но… это не моя родина. Хотя именно в Германии удалось осуществить то, чего я так хотел – иметь возможность играть в шахматы на должном уровне.

– Но хотя бы немецкий язык ты за эти годы успел выучить?

– Дело в том, что у меня не так много для этого времени, да и лень-матушка. На бытовом уровне говорю как-то с горем пополам – в магазине, на почте или на вокзале меня понимают. В последнее время куда больше практикую английский: моя девушка из Австралии, а она не торопится изучать русский или армянский.

– Ты родился и вырос в Ереване. Испытываешь ностальгию?

– Да, и постоянно ее утоляю. Признаться, не могу точно сказать, где в последнее время провожу больше времени – в Ереване или Берлине. Во всяком случае, все серьезные шахматные занятия у меня в основном проходят в Армении.

Но у меня там много друзей и помимо шахмат. Человек я общительный, куда мне без них! Каждый раз, когда приезжаю, лишний раз ощущаю, как они мне дороги. Каждый день там проходит очень весело – это по-настоящему заряжает.

– Чувствуешь, что с успехами отношение к тебе в стране изменилось?

– Не могу сказать, что отношение ко мне изменилось как-то глобально. Случается, в Ереване меня даже узнают на улицах – в этом случае всегда желают хорошего: новых побед, успехов. Не скрою, это мне, конечно же, приятно…

– Но, в общем, без перехлеста? Помнишь известную историю с Петросяном? Когда он в 63-м играл матч за корону с Ботвинником, армяне кидали ему под ноги лепестки роз, когда он поднимался по ступенькам ЦШК!

– Та ситуация, думаю, смущала и самого Петросяна. (С восторгом!) Да, народ у нас горячий, он жаждет побед. Слава Богу, ко мне подобного отношения нет!

– Не думаешь иногда, что было бы, если б не занялся шахматами?

– Было бы что-нибудь другое. Например, я с детства занимался музыкой. Играл на фортепьяно… У меня вообще всегда была масса интересов, но все это так, не особо серьезно. Кем я мог стать? Папа хотел, чтобы пошел по его стопам, стал физиком. Не до конца уверен, что мне это обязательно понравилось бы. В любом случае я наверняка занимался бы какой-нибудь умственной деятельностью.

– Эта деятельность со временем может прийти на смену шахматам?

– Сейчас мне не хочется об этом думать. Это все равно, что постоянно готовить себя к поражению. Когда придет время, тогда об этом и поговорим. Жизнь пока несет меня по течению, и я понятия не имею, как поступлю в таком случае…

– А ты чувствуешь время? Как оно меняет тебя и мир вокруг тебя?

– Понятно, что за последнее время многое изменилось, изменился в некотором смысле и я сам. Читаю, например, некоторые свои давнишние интервью, и понимаю, что на многие вещи смотрю уже чуточку по-другому. Может, просто повзрослел или, как это ни странно звучит в 25 лет, годы стали брать свое.

– Я смотрел твои фото двух- и трехлетней давности. Желтые очки, борода, рубашки каких-то немыслимых расцветок, оранжевые штаны, еще что-то. Это было отражением твоей натуры или «экспериментированием»?

– Нет, никаких экспериментов. Так, детство играло в одном месте…

– Делал это для самого себя? Может, девушкам хотел понравиться?

– Конечно, для себя. Мне было весело! Потом, как видишь, повзрослел.

– То есть в оранжевых штанах увидеть тебя будет уже сложно?

– В оранжевых – вряд ли, а там посмотрим.

– Думаешь ли сегодня о собственной семье, о чем-то основополагающем?

– Пока что нет. Слишком много времени и сил приходится отдавать шахматам. Но пока все, слава Богу, складывается нормально. Причем, на всех фронтах!

– Мог бы назвать себя счастливым человеком, у которого всё есть?

– В некоторой степени, да. Не хочу «сглазить», но, надеюсь, в будущем моя жизнь будет еще больше походить на идеал, каким я его себе представляю.

– Каким видишь свой «идеальный» или, напротив, самый обыкновенный день, когда не нужно играть в турнире или заниматься на сборах?

– Редко такой выпадает! Если мне предстоит свободный день, я могу встретиться с кем-нибудь из приятелей или взять велосипед и поехать покататься по Берлину. Если выходных несколько, то запросто могу съездить к друзьям, которые живут в соседних городах или странах. Но обычно такое бывает нечасто.

– А что-то более традиционное: сходить в кино, театр, почитать книгу?

– Книги я больше читаю в дороге. Раньше вообще много читал, сейчас – гораздо меньше. Могу посмотреть кино, но уже вечером и дома. Встречусь с родными, и вместе с ними поставим какой-нибудь фильм. Ну, а театр – это не мое…

– Что нравится из еды? Мог бы назвать себя гурманом?

– Да, я – гурман. Люблю пищу «ориенталь»: восточной, индийской кухни.

– Ты много ездишь. Какие города/страны можешь назвать любимыми?

– Мне нравится Исландия – интересная страна – и вообще Скандинавия. Народ там довольный. Правда, обычно всегда пьяный, но все равно довольный!

– А мог бы взять и поехать куда-нибудь просто как турист?

– Пожалуй, это было бы перебором. Я и так путешествую более чем достаточно. Вот только если посетить что-то конкретное. Ехать просто посмотреть какую-то новую страну – вряд ли. А вот гости к другу, близкому – это пожалуйста.

– И у тебя никогда не было желания где-то специально задержаться?

– Не люблю задерживаться. Тем более что после турниров у меня обычно есть лишь одно желание: скорее домой. Убрать вещички – и… прямиком на диван!