Люби лишь то, что редкостно и мнимо...
Владимир Набоков
«...что крадется окраинами сна, что злит глупцов, что смердами казнимо; как родине, будь вымыслу верна».
Признаюсь, у меня был заготовлен совершенно другой текст. Хотел побаловать читателя праздничным рассказом, сочиненным в честь 4 ноября. Настолько меня все это - Правый Марш, конечно, да и сам взятый для светлого праздника повод - по голове довольно основательно шибануло. Как-то так я наивно полагал: ну, в Воронеже скины, ну, еще где-то - но в Москве ничего подобного быть не может. Мы же Москвичи! Жители настоящего дурацкого наднационального мегаполиса - вечно спешащие, ничего вокруг себя не замечающие, но национальной спеси и прочих предрассудков все-таки лишенные.
Шаг в сторону. В том числе - извините за спуск к любимой теме - это и по еде заметно. Достаточно пройтись по одной из самых моих любимых московских улиц - Никитской - и вам на глаза попадутся ресторанчики: греческой, белорусской, французской, японской, еврейской, итальянской, китайской кухни - не считая обалденно пахнущих кофеен, национальной принадлежности, насколько я понимаю, не имеющих. В "Кофемании", к примеру, стоит только попросить, вам принесут теплый плед и подоткнут им ноги - невзирая на паспорт, цвет кожи и разрез глаз. И это правильно, черт подери! А если идти по Никитской в сторону Кремля и, пройдя консерваторию, сразу же повернуть направо, то вы обнаружите ресторан кухни... фрейдистской. Он так и называется: "У Фрейда", - а названия некоторых блюд я даже не рискну здесь привести: нас могут читать и дети. Кстати, на Никитской улице жила знакомая мне девушка, отец которой был еврей, мать - вьетнамка, а сама девушка носила фамилию Прыгунова и собиралась защищать кандидатскую диссертацию по санскриту. Вот уж действительно - все флаги в гости будут к нам!
Так думал я - и явно ошибался. И пребывал в этом заблуждении всю сознательную жизнь. Не могу сказать, что это заблуждение мне как-то по жизни мешало, скорее, наоборот. Но не суть. Короче, когда я увидел, что в день полной и окончательной победы над поляками по Москве маршируют специфического вида молодые парни, в характерном приветствии вскидывающие руки, я, как уже сказано выше, решил быть ближе к народу - и написал праздничный рассказ. О чем? - о своей борьбе против польско-литовских интервентов. Все, как полагается: завязка, развитие сюжета, кульминация. А в центре - история, в которую, как в воронку торнадо, засосало прорву людей. Гроссмейстера Бартека Сочко, во-первых. Затем моего друга, члена Воронежского обкома КПРФ гроссмейстера Костю Чернышова. Также активно участвует в рассказе (едет в поезде туда-сюда) Михаил Кислов - Крестный Отец всех (ну или почти всех) новейших польских звезд, включая нынешнего секретаря Ассоциации шахматных профессионалов. И много еще интересных людей с той и другой стороны. И сама история казалось мне интересной, и писать ее было легко. Но, видно, не судьба. Зубы на полку, рассказ - под ермолку.
Потому что два события на прошедшей неделе захватили меня почти безотрывно. Нет, это не матч-турнир в Бильбао. И даже не завершившийся в Турции чемпионат мира «до 20» (признаюсь, пока шахматный мир обсуждал достоинства искусственных мозгов, я смотрел на милые моему сердцу партии девушек в Стамбуле). А это, во-первых, реплика Николая Власова на "Chesspro.ru", а, во-вторых, письмо, которое написал переводчик моей книжки на английский язык. Вот эти два текста "зацепили" меня всерьез, и я понял, что ни о чем другом написать просто не смогу. А вот именно о том, что объединяет эти два, казалось бы, абсолютно разных текста - рассказать очень хочется.
Начну со второго. Переводчик - он же сильный питерский журналист Миша Савинов - прислал мне весточку по e-mail. Тут история с самого начала непростая. Потому что Миша, конечно же, достоин большего, нежели переводить мою книжку. То есть для меня - это идеальный вариант, практически выигрыш по лотерейному билету (Савинов - блестящий знаток английского языка), а для Миши очень может быть, что в творческом плане это и потеря времени. И, конечно, некоторую в связи с этим неловкость я ощущаю, и, думается, Миша это чувствует... В общем, есть нюансы.
Как бы то ни было, Миша написал мне письмо.
- Там у тебя цитата приведена занятная, из старой английской книжки, - пишет Миша, - пришли мне эту цитату в оригинале, чтобы я не испортил текст при обратном переводе.
А я понимаю так, что переводчик - это своего рода адвокат, и текст, который он переводит - все равно что подзащитный. И, значит, переводчику - как и адвокату - надо говорить правду, как бы горька она ни была.
- Миша, - пишу я в ответ, - ничего подобного в старой английской книжке нет и быть не могло. Эту цитату - от начала и до конца - я выдумал. Ну, не совсем "от начала" - что-то по поводу интересующей меня позиции англичане промямлили. Какую-то фигню - нейтральную, и, во всяком случае, отвратительно сдержанную. Мне же в этом месте требовалась фраза яркая, броская, аляповатая - как платье у цыганки. Я эту фразу сочинил и пристроил ее к трем англичанам. Ну вот, я во всем и признался.
Проходит немного времени, получаю второе письмо. А в нем вопрос.
- Ты уж сознайся, раз начал, - пишет Миша, - где еще в твоей книжке есть подобные мистификации? И где, кстати, их больше - в словах или вариантах?
Формально вопросов два, но на самом деле - один. У меня такое чувство, что я этот вопрос уже раньше где-то видел. «Где начинается полиция и где кончается Беня?» Иными словами, где начинается мистификация и где кончается обман?
Легкий вопросик, да? Ста страниц убористым шрифтом не хватит на него ответить.
Конечно, какую-то часть из этого вопроса можно вычленить - ту, на которую ответить довольно легко. Ну, какие в самом деле могут быть мистификации в шахматных анализах, позже принимающих вид печатных вариантов? Никаких. Либо правда, либо вранье. А копаться в разных видах вранья - увольте. Могу упомянуть только об одном - мне он вспомнился, потому что встречается в американской книжке по моему любимому дебюту. Автор (не хочу сейчас называть его имени; скажу лишь, что он гроссмейстер и - по отзыву уважаемого мной человека - блестящий литератор) то и дело использует вот какой прием. Он - условно, 15 или 20 ходов - приводит за белых весьма приличных. Позиция доходит до точки кипения. Тогда автор (в тот момент, когда начинаешь уже относиться к нему с доверием) - рраз! - и делает за противную сторону ход, проигрывающий мгновенно. Всё в ажуре, и вполне логичным выглядит слоган, вынесенный в заглавие книги: «Играйте и выигрывайте с 1...b6!» Ну да. Разве что играешь сам с собой.
Нет, в анализе пространство для маневра отсутствует; автор должен публиковать лишь те варианты, которые искренне считает наилучшими. Тут и обсуждать нечего. Но как быть с теми отрезками шахматного текста, которые целиком состоят из слов? Иначе говоря, когда шахматный текст (временно) исчезает, и появляется просто Текст. Как быть тогда? Ведь это по-прежнему не литература, ведь это все еще служебный, прикладной текст. Возможна ли мистификация в этом случае? А если да, то при каком условии?
Проблема сложна - для меня, по крайней мере - еще и потому, что есть большой соблазн отделаться общими словами. Отбрехаться, грубо говоря. Например: «все решает мера и вкус». Или: «большим мастерам позволительно мистифицировать читателя, а посредственности в этом должно быть отказано». Возможно. Но эти общие слова никак не приблизят нас к ответу на главный вопрос. Повторю его: где начинается мистификация и кончается обман?
Шаг в сторону. Я вспоминаю, пожалуй, единственный текст русского постмодернизма, который мне по-настоящему нравился - может, потому, что читал его в списках, и это придавало тексту какой-то привкус запрещенности.
Это роман, называется он «Рос и я», и уже в самом заглавии кроется игра, потому что вместо одного заглавия даны сразу три. Во-первых, «мужчина и женщина» («Рос» - так зовут главную героиню), во-вторых, «роман воспитания» («И я рос»), в третьих, если сдвинуть заглавие в одно слово, то получится «Росия» - Россия, очевидно. Тотальное, неизбирательное кружево слов и смыслов!
Сам же текст романа представляет собой одну сплошную ложную цитату. Одну - но в четырех обличьях:
1. Легко узнаваемая (типа «Ich sterbe») фраза приписывается мнимому лицу.
2. Напротив, фраза мнимая (чаще всего - какая-то банальность или откровенная пошлость) дана от лица уважаемого, репутационного («как сказал Пушкин» - и дальше следует такая, с позволения сказать, «цитата», за которую не то, что Пушкину - Евтюшкину было бы стыдно).
3. Выдумываются и фразы, и их автор (какой-нибудь «Афиногенов» или - «английский профессор Д. Крэнстон»), но текст все равно подан как цитата.
4. Напротив, фразы - иногда целые страницы - литературно-подлинные, но «вмонтированы» в совершенно чуждую им среду. Так, драматичный диалог Пьера Безухова и наполеоновского маршала Даву (как вы помните, Даву по ошибке принимает Пьера за шпиона и почти отдает приказ о его немедленном расстреле) подан как диалог почему-то Мюрата и некоего «Александра Инторенцо». И там, где на вопрос: «Кто вы такой?» Пьер отвечает «Besouhof», самозванец отвечает «Intorenco» - вот и вся разница с оригиналом.
Примеры можно множить и множить; но здесь этому не место. Если хотите, можете прочесть роман сами. Он издан, его автор - Михаил Берг.
Ложная цитата - обычный прием в современной литературе. Но в шахматной книжке? В журнальной статье? В интернет-публикации? Есть ли у автора столь несамостоятельных (и в этом смысле - ничтожных) текстов право мистифицировать читателя или у него нет такого права?
Оставляю эти вопросы без «единственно правильного» ответа. И - хотя перебежать из обвиняемых в присяжные еще никому не удавалось - оставляю за собой право ответить «нет» по всем пунктам обвинения. Невиновен.
...Реплика Николая Власова, кажется, прямо называется: «Скучно». Обжегшись на молоке, дуют на воду; вот и я заранее объявляю, что даже не цитировать, а просто говорить об этом тексте буду заведомо неточно - так, как я его прочел, и запомнил, и принял.
«Скучно», - одним этим емким словом указывает Власов сегодняшнему времени его место в шахматной истории. И впрямь, ужасно скучно. Герой, он же - Король в нашем контексте - определяет время, и если так, то вся история шахмат - история великих королей. Одно звено непрочно - Эйве; но, не будучи великим королем, он сделался великим человеком. Что, если бы на пост президента ФИДЕ нашлась сейчас фигура, равная личности Эйве!? Все разом бы и объяснилось, и прояснилось, и успокоилось. Но нет такой фигуры, и сыскать ее негде. И вроде мутится, мутится эта баламуть; сенсации, заявления как в калейдоскопе сменяют одно другое, а - все равно скучно.
Вот почему с таким нервным ожиданием ждали вестей из Аргентины. Будто там не в шахматы играли, а кардиналы нам Папу выбирали. Ждали - не чемпиона, нет, и, уж конечно, не победителя какого-то очередного турнира. Ждали Лидера! Вроде как погнулась, ушла в сторону история великих шахматных королей, и началась боковая колея, и народились чемпионы-погодки. Но выдвинется новый лидер и - что твой Павка Корчагин - выпрямит погнутые рельсы, проложит новые - и восстановит колею великой истории шахмат, и сам станет великим Королем.
И когда Топалов, отмахиваясь от предложенных ничьих, не разбирая цвета фигур, пошел всех громить... Да? Показалось: вот он, Лидер, не на год - на годы.
А потом... Как у поэта сказано: «То ли страсти поутихли, то ли не было страстей... Потерялись в этом вихре и пропали без вестей - люди первых повестей».
Указал новый король на ее место шушере из ФИДЕ? Нет. Ободрил профсоюз своих подданных, поднял, напитал его своими идеями, возглавил его? Нет. Согласился на - не объединяющий, конечно, а резко, высоко разъединяющий, в том смысле, что разъединяет короля и челядь - матч с Крамником? Нет. Нашел, как Маугли, колючки под языком, чтобы выманить из норы залегшего, но все еще самого матерого из волков - Каспарова? Нет.
Ругать чемпиона, что он не сделал ни одного из этих четырех шагов, пусть упражняется толпа. У Топалова своя голова на плечах. Свой менеджер, своя карьера - которую так легко пустить под откос каким-нибудь великодушным, «велико-чемпионским», но крайне неосторожным шагом. Своя жизнь, наконец. Пусть делает, что хочет - и он делает, расчетливо и умно.
Только снова стало очень скучно.
«Скушно», я бы даже сказал - ведь я москвич, а москвичам пристало шамкать, говорить «булошная» или «скушно». И к этой общей, обще-болельщицкой «скушности» примешивается, накладывается на нее «скушность» профессиональная, журналистская. Королева скуки - рутина.
Ну, в самом деле. Что мы, журналисты, в 9-ти случаях из 10-ти описываем? Партию. Матч. Турнир. Еще один турнир, еще один добротнейший, я вам скажу, обзор турнира. А если не ерничать, что в сухом остатке? Еще одна сильная новинка. Еще одна красивая комбинация. Еще один точно разыгранный эндшпиль. Два абзаца про природу-непогоду, абзац - дежурный поклон организаторам, две строки - о мешающих нам недостатках. Плюс в верхнем левом углу фотография типа «дрочок»: всклокоченный облик победителя с кубком у груди (как вариант - он же, но за доской кует свою победу), и статья готова! А вместе с ней - и это сладкое слово: гонорар. Добавив уменьшительно-ласкательный суффикс, можно срифмовать приятные уху слова. Гонорарчик, ресторанчик, кабанчик.
Как приятно читать любую статью петербуржца Никиты Витюгова! Он молод, пишет блестяще, а главное - очень свежо, это чувствуется. Льщу себя мыслью, что первые свои вещи я писал немногим хуже. Потому что первые. Некоторые из них помню до сих пор - как стихи. «Испания началась сразу, с Аэропуэрто Барахас, раскатистого, как троекратное ура, и комфортабельного, как собственный дом». Не так плохо написано. Нет? Моя первая поездка в Испанию, мой первый, в роли тренера, чемпионат Европы «до 20». Про пятый чемпионат уже так не напишешь. А про десятый?
Рутина и скукота, возведенные в степень. Так оценил действительность Николай Власов? Если так, то я целиком и полностью согласен. Все верно. А дальше-то что?
И вот чем больше я вникаю в пространственный, в общем-то, смысл этого вопроса, тем больше понимаю, что пространство, как ни странно - внутри, а не снаружи. Завязать узелок, нацепить его на суковатую палку и отправиться по пыльным шахматным дорогам в поисках интересных тем - нет, эта стезя не по мне. Но еще меньше мне хочется скучать!
Какая может быть скука, когда вишня растет,
а у меня еще чуть-чуть в багажнике винца?
Петр Мамонов
Автор и действительность - вот та тема, в которую целиком погружена предыдущая: мистификация и обман. Да, я связан с действительностью - но лишь в той степени, в какой с нею связаны буквы русского алфавита, расположившиеся на моей клавиатуре; я завишу от действительности - но лишь в той мере, в какой слова, собираемые из этих букв, слышатся как слова, а не абсурдный набор звуков.
Я сажусь в кресло. Передо мной чистый лист Word-а. Я в первый раз пробегаю пальцами по клавишам. Еще не знаю, что напишу. Если сфальшивлю - сотру и напишу наново. Еще раз сфальшивлю - еще раз сотру. Но даже нажимая на кнопку «delete», я ощущаю себя творцом - моей собственной Вселенной. И только от меня - ни от какого Крамника, ни от какого Топалова - зависит, будет ли моя Вселенная скучной или забавной. Грустной - или трагичной. Талантливой - или бездарной. Но даже если она будет бездарной, с клопами в прихожей и паутиной на потолке, - она будет моя. Она и есть моя.
«Ночные наши бедные владенья: забор, фонарь, асфальтовую гладь - поставим на туза воображенья, чтоб целый мир у ночи отыграть. Не облака! - а горные отроги; костер в лесу! - не лампа у окна. О, поклянись, что до конца дороги ты будешь только вымыслу верна...»
Так - с надрывом, на грани вот-вот грозящей начаться истерики - писал Набоков. В строчку, между прочим, писал, не в столбик, давая понять: это - программа, а не поэзия. А Бродский, циник и задира Бродский, тот самый, что походя объявил, будто «Набоков - несостоявшийся поэт и именно потому он замечательный прозаик», написал иначе. От Рыжего истерики уж точно не дождешься, вот грубость - это дело другое. Он написал так:
«Нет ничего бездарней, чем рассматривать творчество как результат жизни, тех или иных обстоятельств. Автор сочиняет из-за языка, а не из-за того, что «она ушла»... Даже совершенно сознательно стремящийся быть реалистичным автор ежеминутно ловит себя, например, на том, что: стоп! это уже было сказано».
И чуть ниже:
«Вообще-то автору так и следует вести себя. Тут я автора нисколько не обвиняю. Тут он всегда прав. И он даже не лжец».
Даже не лжец.
|
воскресенье, 22.12.2024
