Энциклопедия.	Виктор ХЕНКИН
ОДИССЕЯ ШАХМАТНОГО АВТОМАТА (ЧАСТЬ 2)

Кошки-мышки

Где прячется оператор при показе внутреннего устройства автомата? Как узнает о передвижении фигур во время игры? Вот главные вопросы, на которые пытались ответить все без исключения исследователи. Чтобы представить себе их затруднения, необходимо познакомиться со сценарием "шахматного таинства". Наиболее подробно его описал Эдгар Аллан По в уже упоминавшемся очерке "Шахматный игрок Мельцеля". Воспроизведем картину демонстрации автомата так, как ее увидел американский писатель. Приведенные в книге Виндиша гравюры на меди работы Кемпелена помогут нам разобраться в деталях. (Для удобства читателей цифры в тексте Эдгара По заменены латинскими буквами).

"В назначенный час поднимался занавес и машина выкатывалась на авансцену. Между зрителями и машиной натягивалась веревка. Одетый турком манекен сидел со скрещенными ногами за большим сундуком. (Приблизительные габариты сундука 1,3м - 0,6м - 1,0м В.Х.)

Демонстратор мог по просьбе зрителей устанавливать машину в любой точке зала (или менять ее положение во время игры). Днище сундука было приподнято над полом с помощью колесиков, на которых он двигался. Таким образом, пространство под автоматом отчетливо просматривалось. Кресло, на котором размещался турок, примыкало к сундуку. Шахматная доска на сундуке также была прикреплена к нему. Правая рука манекена была вытянута на всю длину под прямым углом к туловищу и свободно лежала в стороне от доски ладонью книзу. Левая, согнутая в локте, сжимала курительную трубку. Спину и плечи турка скрывала зеленая драпировка. Судя по передней стенке, сундук имел пять отделений - три шкафчика одинакового размера и два ящика, расположенных ниже…

Мельцель сообщал публике о своем желании показать механизм машины. Он отпирал отделение А и, распахнув полностью дверцу, представлял его на всеобщее обозрение. Было видно, что все пространство внутри забито колесами, шестернями и другими устройствами. Оставив переднюю дверцу открытой, он заходил сзади и открывал заднюю дверцу F, расположенную точно напротив первой. Держа зажженную свечу и двигая машину, демонстратор освещал весь отсек. Теперь уже окончательно было видно, что все пространство заполнено деталями и узлами.

Когда зрители удовлетворялись осмотром, Мельцель запирал заднюю дверцу и снова выходил на авансцену. Оставив переднюю дверцу распахнутой, он выдвигал нижний ящик D. Оказывалось, что ящик всего один, а две ручки и две замочные скважины служили лишь украшением. В открытом ящике виднелись подушечка и набор шахматных фигур, закрепленных в каркасе. Оставив ящик, как и дверцу A, открытыми, Мельцель распахивал дверцы B и C, которые оказывались створками общей двери основного помещения. В правой от зрителя части этого помещения был виден небольшой участок, заполненный механизмами. Отделение было обито темной материей и не содержало никаких устройств за исключением двух стальных пластин квадратной формы, расположенных в дальних углах…

Оставив все створки открытыми, демонстратор заходил сзади и открывал еще и заднюю дверцу основного отделения E, которое становилось полностью видимым благодаря свече. Сделав таким образом доступным для обозрения весь сундук, Мельцель разворачивал автомат и, подняв покрывало, показывал спину турка. Раскрывалась настежь небольшая дверца в поясной части и еще меньших размеров у левого бедра турка. Внутренняя часть туловища, насколько можно было судить с помощью этих отверстий, была заполнена механизмами. В итоге каждый зритель мог быть полностью удовлетворен как осмотром в целом, так и каждого помещения в отдельности. Мысль о том, что кто-то спрятан внутри, отбрасывалась, как нелепая в своей основе.

М-р Мельцель объявлял публике, что автомат сыграет партию в шахматы с любым желающим. Когда вызов принимался, соперник автомата усаживался за шахматный столик прямо у веревки со стороны зрителей, расположенный так, чтобы не мешать публике следить за игрой. Из этого столика извлекались шахматные фигуры, которые обычно (но не всегда) расставлял на доске сам Мельцель. Как только соперник автомата занимал свое место, демонстратор доставал из ящика подушечку, которую (забрав у турка трубку) подкладывал под левую руку турка в качестве опоры. Достав из того же ящика шахматы, Мельцель расставлял их на доске автомата. После чего запирал на ключ все дверцы, задвигал ящик и, наконец, заводил машину ключом, вставляя его в скважину в левой от зрителя части сундука.

Игра начиналась, первый ход делал автомат. Время поединка обычно ограничивалось получасом, однако если партия к этому времени не заканчивалась, а соперник автомата все еще был настроен оптимистично, м-р Мельцель редко возражал против продолжения игры. Без сомнения, истинной причиной ограничения времени было желание не утомлять публику. Стоило живому игроку сделать ход, как Мельцель тут же повторял его на доске автомата. Обратная операция производилась после хода турка. Но теперь демонстратор выступал как бы от имени автомата. При таком способе игры Мельцель то и дело переходил от одного столика к другому. Когда автомат проявлял нерешительность при выборе хода, демонстратор приближался к нему почти вплотную и небрежно клал руку на сундук. При этом он как-то странно шаркал ногами, рассчитывая, по-видимому, вызвать подозрения в тайном сговоре с машиной.

Турок играл левой рукой. Ее движения в плечевом суставе осуществлялись под прямым углом. Рука, одетая в перчатку и согнутая естественным образом, оказывалась над ходящей фигурой и опускалась прямо на нее. В большинстве случаев пальцы без труда зажимали фигуру. Изредка, когда фигура не находилась в центре клетки, автомату не удавалось захватить ее. В этом случае вторая попытка не делалась. Рука продолжала свое движение в заранее намеченном направлении. Достигнув нужной клетки (соответствующей ходу), рука возвращалась на подушку, а указанный автоматом ход делал сам Мельцель. При каждом движении фигуры был слышен шум работающей машины. Во время игры турок периодически вращал глазами, как бы рассматривая доску, двигал головой и, когда это было необходимо, произносил слово "echec" ("шах" - фр.). Если его соперник ходил не по правилам, он энергично стучал по доске пальцами правой руки, тряс головой и ставил фигуру в правильную позицию, делая, таким образом, ход за противника. Выиграв партию, турок победоносно мотал головой, самодовольно оглядывал публику и отводил руку дальше, чем обычно, как бы позволяя пальцам отдохнуть на подушке. Обычно автомат выигрывал, однако один или два раза он был побежден. После окончания игры Мельцель по желанию публики вновь показывал механизм уже описанным выше способом. Затем машина откатывалась назад, и занавес скрывал ее от зрителей".

Согласитесь, у непредвзятого наблюдателя не было достаточных оснований для сомнений относительно чистоты эксперимента. Что же касается скептиков, то им не хватало улик, чтобы замкнуть цепь доказательств. Как распутать клубок?

Шерлок Холмс обследовал бы все виды почв в Европе и Америке и сопоставил их со следами Шлумбергера, Мата Хари завлекла бы Мельцеля в любовные сети, агент №007 установил бы в автомате телевизионного жучка. А что сделал Эдгар По? Ему не оставалось ничего иного, как сесть и подумать. А подумавши, изложить ход своих мыслей и рассуждений.

Очерк "Шахматный игрок Мельцеля" - самая известная работа о шахматном автомате. Великий мастер литературных мистификаций столкнулся с едва ли не крупнейшей технической мистификацией. Ее расследование стало важным этапом в творчестве самого Эдгара По. Дедуктивный метод, использованный в очерке, лег в основу многих его произведений, написанных в последующие годы, в частности, знаменитых детективных рассказов, где частный сыщик Дюпен раскрывает преступления посредством логического анализа. Можно пойти еще дальше, высказав робкое предположение, что загадка шахматного автомата была для По этапом на пути создания нового жанра - детективной литературы, пользующейся ныне особой популярностью. Весьма лестно, если шахматному автомату Кемпелена принадлежит и эта честь.

Известно, что Конан Дойл не смог раскрыть ни одного преступления, хотя ехидные инспектора из Скотланд Ярда приглашали его для консультаций. Мастер детективных головоломок, он распутывал только те, которые запутывал сам. Эдгар По оказался удачливее. Правда, он не начинал с нуля. Приступая к "следствию", писатель пользовался рядом материалов, в которых уже предпринимались более или менее удачные попытки приподнять завесу над тайной автомата. Речь идет главным образом о двух книгах: саксонского любителя-механика Иозефа Фридриха барона фон Ракница - "О шахматном автомате г-на фон Кемпелена и его устройстве" (Дрезден, 1789г.) и английского ученого Роберта Виллиса - "Попытка анализа шахматного автомата м-ра де Кемпелена…" (Лондон, 1821г.). Эти книги мы еще раскроем.

Можно предположить, что в распоряжении американского писателя были только англоязычные издания, другие публикации дошли до него в пересказе Дэвида Брюстера ("Письма по натуральной магии", Лондон, 1833г.), что привело к определенной путанице, вызванной неточностями перевода и изложения. Вольно или невольно писатель повторяет уже известные читающей публике факты и выводы, а некоторые почему-то игнорирует. Возникает ощущение, что он опасался (и, возможно, не без оснований) обвинений в плагиате и по этой причине сохранил инкогнито при публикации очерка.

Тем не менее, аналитический труд Эдгара По считается классическим. Писатель виртуозно нанизывает на тоненькую нить логики одно доказательство за другим, не оставляя сомнений в обоснованности главного вывода. Хотя По и не был "первопроходцем", мы берем за основу его очерк, поскольку он обобщает все предыдущие работы по этому вопросу. Сегодняшнего читателя могут также заинтересовать теоретические рассуждения писателя, в которых сформулированы технические знания и научные воззрения того времени по всему кругу затронутых проблем.

Живой и не живой

Настоятель бенедиктинского монастыря Карл Брауншвейгский, живший в XV веке, не слишком утруждал себя поиском возражений в борьбе с неугодными церкви идеями. Он придумал универсальную формулу отрицания, которая не требовала ровным счетом никаких доказательств: "Этого не может быть, потому что не может быть никогда". И хотя Эдгар По относился к предмету своего исследования с нескрываемым предубеждением, он, разумеется, должен был подкрепить свое неверие более вескими аргументами.

А почему, собственно, нельзя сконструировать автомат, играющий в шахматы? А потому, замечает По, что "в шахматной партии любой последующий ход обычно неопределен. Даже серия ходов не дает, как правило, однозначного результата… В итоге все зависит от решения самих игроков. Поэтому, даже допустив невозможное, что действия автомата определяются им самим, следует тут же признать, что эти действия должны прерываться и нарушаться в соответствии с непредсказуемой волей его соперника".

Шахматный автомат Кемпелена, если рассматривать его как чистую машину, был механизмом с обратной связью. Он получал информацию извне (ход соперника) и реагировал на нее определенным образом (своим ходом). С такими устройствами мы сталкиваемся каждодневно. Это и турникеты в метро, решительно протестующие, если мы пытаемся сэкономить на проезде, и автоматические реле, включающие уличное освещение с наступлением темноты, и терморегуляторы в холодильниках.

Механизмы с обратной связью и программным управлением были известны и во времена По, хотя так не назывались. Уже давно действовал регулятор Джеймса Уатта, автоматически поддерживавший обороты парового двигателя на одном и том же уровне, а ткацкие станки Джозефа Джаккара разнообразили узоры полотна в зависимости от сменных карт с соответствующими комбинациями отверстий.

Но все эти механизмы выполняли только одну функцию, реагировали лишь на определенное изменение режима работы, игнорируя все иные, не предусмотренные программой ситуации. Так, регулятор оборотов с упорством маньяка уменьшал или увеличивал подачу пара в цилиндр, хотя аварийная обстановка требовала немедленной остановки двигателя. Челнок в ткацком станке продолжал деловито сновать туда и обратно, несмотря на обрыв нити или поломку крючка.

Одной из лучших механических игрушек XVIII века считались часы швейцарского мастера Пьера Дро, поднесенные Фердинанду VI Испанскому. К ним была присоединена группа разных автоматов: сидящая на балконе дама читала книгу, нюхая по временам табак и вслушиваясь в музыкальную пьесу, разыгрываемую часами; крошечная канарейка вспархивала и пела; собака охраняла корзину с фруктами и, если кто-нибудь брал один из плодов, лаяла до тех пор, пока взятое не было положено на место.

Оставим в покое даму с канарейкой, сейчас нас больше интересует собака. Вероятно, это был один из первых автоматов с обратной связью: собака реагировала на кражу фруктов. Однако ничего другого она делать не умела. Говорят, "щелкни кобылу по носу - она махнет хвостом". Но механическую собаку можно было щелкать до посинения - никаких признаков жизни она бы все равно не проявила. Даже свои прямые обязанности собака исполняла не вполне добросовестно. Ей было все равно, что возвращали в корзину - ароматный апельсин или гнилой помидор, лишь бы вес предмета оказался достаточным для утопления стержня, выключавшего механизм лая.

Пропасть между поведением живых существ и машин казалась столь глубокой, что Эдгар По не допускал и мысли об автономной работе шахматного автомата. По его представлениям, любой ход живого шахматиста должен вызвать у чистой машины стереотипную реакцию, аналогичную тому, как любой вопрос, адресованный говорящему попугаю, предполагает только один, хотя и достаточно самокритичный ответ: "Попка - дурак!".

Было бы несправедливо критиковать исследователя первой половины XIX века с высоты сегодняшних знаний. Современные кибернетические устройства все чаще стирают грань между живым и неживым, если и не биологическую, то, во всяком случае, функциональную. Но для этого должно было пройти полтораста лет…

Ну, а если все же найден некий способ, с помощью которого машина может играть в шахматы? Тогда, по мнению По, ее действия должны основываться на важном для всех типов механических систем - принципе регулярности. Между тем, реакция турка на ход противника не была периодична во времени. Иногда он играл быстро, а иногда подолгу задумывался над ответом. "Наличие нерегулярности там, где регулярность легко достижима, - заключает писатель, - показывает, что периодичность действия для работы автомата несущественна, откуда следует, что автомат не является чистой машиной".

Знаменитый гроссмейстер и журналист Савелий Тартаковер, размышляя над проблемой выбора хода в шахматной партии, писал: "Какой ход искать?.. Самый лучший (как Рубинштейн) или только хороший (как Капабланка)? Самый сильный (как Ласкер) или же самый энергичный (как Алехин)? Наш основанный на практике совет гласит: ищите всегда самый нелогичный ход!"

Современные шахматные компьютеры не следуют остроумной рекомендации Тартаковера, они предпочитают идеалы Акибы Рубинштейна. Компьютер перебирает различные варианты, оценивает возникающие позиции, сравнивает их между собой и выбирает самый лучший ход с точки зрения требования программы. Время, необходимое на принятие решения, непостоянно и зависит от количества информации, которую приходится перерабатывать. В сложных позициях, где число возможных вариантов возрастает, компьютер, подобно человеку, затрачивает на выбор хода больше времени, чем в относительно простых или форсированных положениях.

Совсем по-иному повел бы себя автомат, основанный на принципах механики. Ему не нужно было искать лучшего хода - он знал его заранее! Это знание могло быть заложено в самой конструкции и опираться на некую переключательную схему (как, к примеру, эйлеровский "ход коня"). Поэтому "думать" автомату было не о чем: любое перемещение фигуры противника на шахматной доске уже предопределяло единственный ответ подобно тому, как удар по одной из клавиш фортепиано вызывает звук определенной высоты. А поскольку механизм такого автомата обладал лишь одной степенью свободы, то и свой ответный ход он должен был произвести практически незамедлительно, если не считать короткого отрезка времени, необходимого для срабатывания механической системы. Отсюда следует, что регулярность и периодичность были непременным условием игры механического шахматиста. Однако этому закону автомат Кемпелена не подчинялся.

Не подчинялся он и некоторым другим законам механики. Чуткое ухо английского ученого Роберта Виллиса, чью книгу мы уже называли, уловило, что ось пружинного механизма не связана с достаточным противовесом: заводной ключ не встречает должного сопротивления. Кроме того, нет временной пропорции между включением автомата и его работой. Случалось, что автомат делал 63 хода с одним включением механизма, иногда же Мельцель дозаводил его на 7-м и даже на 3-м ходу. Из этого следует, заключает Виллис, что пружинный механизм никак на работу автомата не влияет и призван создать у зрителей ложное впечатление.

Эдгар По эти соображения не рассматривает, а высказывает другое, кажется, не слишком обоснованное утверждение: "Автомат изредка терпит поражение, хотя чистая машина всегда бы выигрывала. Действительно, если открыт принцип, с помощью которого машина может играть в шахматы, то расширение этого принципа позволит выиграть партию, а дальнейшее развитие его - выигрывать все партии. Стоит немного подумать, и станет ясно, что заставить машину выигрывать все партии в принципе ничуть не сложнее, чем обеспечить выигрыш ею всего одной партии. Если рассматривать шахматный автомат только как машину, то следует допустить невероятное: изобретатель нарочно предпочел оставить свое детище несовершенным. Подобное предположение кажется еще более абсурдным, если вспомнить, что несовершенство автомата сразу ставит под сомнение саму принадлежность его к чистой машине. В итоге мы приходим к противоречию с исходным тезисом".

Не будем говорить о технических сбоях машины. Автомат проигрывал редко, и возможность случайных неполадок не должна полностью исключаться. Гораздо важнее другое возражение. Несовершенство автомата могло относиться не к работе механизмов, а к самому методу игры, заложенному в машину. Принцип, на основе которого машина делала именно этот ход, а не какой-нибудь иной, вовсе не обязательно должен был оказаться идеальным. Найденный и сформулированный изобретателем, он отражал его личное понимание законов шахматной игры, а потому мог содержать неточности и просчеты. В каких-то ситуациях эти погрешности проявлялись в ошибочных ходах и приводили к проигрышу.

Вместе с тем, Эдгар По затронул одну из давних шахматных проблем, которая и по сей день далека от разрешения.

Предположим, что автомат непогрешим, как римский папа. Всегда бы он одерживал победу? Разве нельзя допустить, что некоторые из его соперников способны проводить отдельные партии практически безошибочно? Какой результат был бы в этом случае закономерен? Даже современные матчи суперкомпьютеров с чемпионами мира Г.Каспаровым и В.Крамником на эти вопросы не ответили.

Мы знаем, что шахматный автомат всегда начинал игру. Дает ли право выступки достаточный для победы перевес?

В 1706 году некий Кез выпустил в Лондоне рукописное сочинение о королевском гамбите. В итоге двадцатилетней шахматной практики он пришел к выводу: "Ход 1.e2-e4 дает белым столь большое преимущество, что его следует запретить…" Не будем иронизировать по поводу шахматной квалификации "реформатора", ведь даже великий Филидор, почти сто лет спустя, придерживался мнения, что преимущество первого хода при правильной игре с обеих сторон должно привести к победе.

Шло время, королевский гамбит из некогда грозного оружия превратился в "бумажного тигра" и ныне почти исчез из серьезной турнирной практики. Но преимущество выступки сохранилось, процент партий, выигранных белыми, намного выше, а известный советский теоретик 30-х годов прошлого века В.Раузер представлял себе шахматную партию как этюд: "Белые начинают и выигрывают". Так ли это?

Вернемся, однако, к нашим баранам. Как доказать "человеческий фактор" автомата, не прибегая к услугам кувалды и лома? Только при помощи наблюдений и логического анализа. К этому методу и прибегает Эдгар По.

"Если позиция на доске сложна, - замечает он, - турок никогда не трясет головой и не вращает глазами. Он делает это лишь в тех случаях, когда его следующий ход очевиден или же игра, с точки зрения человека, складывается легко. Но ведь эти характерные движения головой и глазами свойственны людям в состоянии нерешительности. И если гений барона Кемпелена использовал их для выражения истинного состояния автомата, то концы с концами не сходятся. Однако стоит допустить скрытого внутри человека, и все становится на свои места. Погруженному в раздумья над сложной позицией, ему уже не до управления механизмами головы и глаз. Но вот игра пошла легче, человеку стало посвободнее, и мы видим, что голова автомата трясется, а глаза вращаются".

Одно из тонких умозаключений писателя относится к области психологии.

"Внешний вид и особенно манера поведения турка весьма примечательны. Лицо не отражает интеллекта и по сходству с человеческим превосходит разве только самые заурядные поделки из воска. Глаза вращаются неестественно, без всякой связи с движением век и бровей. Особенно характерна рука, действующая натужно, неуклюже и примитивно, к тому же с какими-то судорожными подергиваниями. Все это или результат неспособности Мельцеля, или же умышленная небрежность… Более вероятно, что неживой вид машины отнюдь не результат неумения изобретателя… Он умышленно оставил своего автоматического игрока в том нарочито неестественном виде, в котором (без сомнения, столь же сознательно) его создал Кемпелен. Понять, для чего все это - не трудно. Будь автомат действительно "как живой", зрители скорее заподозрили бы неладное. В то же время неуклюжесть и примитивные движения турка наводят на мысль об автономном механическом устройстве".

"Совершенно очевидно, - резюмирует Эдгар По, - что действия автомата регулируются разумом и ничем иным. Единственно неясный вопрос связан со способом реализации человеческого посредничества".

Человек-невидимка

Маскировочный маневр по Виллису

Приступая к главному разделу очерка, Эдгар По обращает внимание читателей на важную деталь демонстрации автомата: Мельцель раскрывает основной отсек C для всеобщего обозрения лишь после того, как запирает заднюю дверцу отделения A. Эта последовательность никогда не нарушалась и стала отправной точкой в цепи рассуждений писателя.

"Предположим, - пишет По, - что в самом начале сеанса, когда машину выкатывают к зрителям, человек уже спрятан в ней. Туловище его расположено за передним блоком механизмов (A), а ноги протянуты во всю длину в отделении C. Когда Мельцель открывает дверцу A, нет никакого риска, что человека увидят, так как самый острый глаз не в состоянии проникнуть в темноту на глубину более двух дюймов. Когда же открывается задняя дверца, ситуация меняется. В ярком свете свечи человека легко заметить, если он действительно в отсеке. Но его уже там нет. Услышав, что в заднюю дверцу вставляется ключ, человек в сундуке бросает тело вперед, сгибаясь насколько возможно и перемещая его в отсек C. Но долго в такой неудобной позе не просидишь, и мы видим, что Мельцель вскоре заднюю дверцу закрывает. Это позволяет человеку вернуться в исходное положение, ведь помещение А снова затемнено. Затем выдвигается ящик, и ноги спрятанного человека опускаются в освободившееся пространство. Следовательно, в основном помещении C человека теперь нет - его тело скрыто за механизмами в отсеке A, а ноги - в пространстве, освобожденном ящиком. Поэтому демонстратор может спокойно показывать основное помещение. Он это и делает, открывая переднюю и заднюю дверцы, и все видят, что отсек пуст. В итоге зрители убеждены, что полость сундука показана им целиком. Более того - все ее части демонстрировались одновременно. На самом же деле это не так. Зрители не видели ни пространства за ящиком, ни дальнюю часть отсека A, которая фактически исчезает из поля зрения, как только закрывается задняя дверца…"

Справедливости ради заметим, что этот замечательный маневр был описан Робертом Виллисом за 15 лет до По. Более того, английский ученый оказался проницательней своего будущего "соавтора", правильно предположив, что за нижним ящиком всегда имеется свободное пространство, поскольку ящик не только выдвижной, но и раздвижной.

Замаскированный оператор по Ракницу

Свободное пространство за ящиком для маскировки оператора пытался использовать и барон фон Ракниц (его книга уже упоминалась). В отличие от Виллиса и По он разместил оператора лежащим на спине во всю длину автомата. Но это укрытие годилось лишь для человека ростом, как говорится, "метр с кепкой", словом карлика. Кстати, карлика в автомате настойчиво искали с подачи Анри Декрана, грозы фокусников ("Разоблаченная белая магия", Париж, 1784г.). Но сколько же нужно было иметь под рукой карликов-шахматистов, чтобы удовлетворить потребности Кемпелена, а затем и Мельцеля! При способе же маскировки, предложенном Виллисом (а вслед за ним и По), рост оператора решающего значения не имел, в чем мы убедились на примере Шлумбергера.

Возможность маневра внутри автомата Эдгар По подкрепляет рядом наблюдений: "Блок механизмов, расположенный у задней стенки отсека C, при перемещении автомата по полу слабо колеблется. Возникает подозрение, что в случае необходимости он может сдвигаться как единое целое. Что, видимо, и происходит, когда находящийся в полусогнутом положении человек вновь распрямляется, возвращаясь в отсек A.

По обратил также внимание на искаженную перспективу находящихся в глубине автомата механизмов, что обусловлено наличием зеркал. "Ясно, - замечает он, - что зеркала на работу автомата никак не влияют. Единственное их назначение - усилить впечатление, будто внутренность автомата сплошь забита механизмами". И далее: "Стенки главного отсека C обиты материей, играющей двоякую роль. Плотно натянутая ткань может служить перегородкой, удаляемой при перемене позы человека. Другое ее назначение - заглушить (и сделать неузнаваемыми) звуки, возникающие при его телодвижениях".

Эти предположения подтвердились. Именно так создавалась иллюзия автономного устройства и облегчалась маскировка спрятанного шахматиста. Но еще оставались нерешенные вопросы.

Тяни-толкай

Взяв на вооружение замечательный маневр, придуманный Кемпеленом, разгаданный Виллисом и заимствованный По, мы сохранили живого игрока для шахматных подвигов. Когда демонстратор, завершив показ внутреннего устройства, закрывает все дверцы, человек в автомате получает определенную свободу действий. Теперь ему нужно найти такое место, откуда он сможет следить за передвижениями фигур на доске и одновременно манипулировать рукой турка.

Поначалу Виллис и По идут одной дорогой: человек протискивается в туловище манекена, откуда видит шахматную доску через его грудь, задрапированную прозрачной тканью. Здесь их пути расходятся.

Маскировочный маневр и манипуляции по Виллису

Виллис, не мудрствуя лукаво, продевает левую руку живого игрока в рукав "турецкого поданного" и орудует ею без зазрения совести. По этот процесс механизирует, заставляя игрока манипулировать рукой турка при помощи особого устройства.

"Визуальную" гипотезу американский писатель подкрепляет еще одним наблюдением: "Во время представления на крышку автомата ставятся шесть свечей. Зачем? Если это машина, то ей не нужно столько света, да и освещения вовсе… Можно предположить, что яркий свет позволяет прячущемуся в манекене человеку лучше видеть шахматную доску… Но есть и другое объяснение - все свечи расположены на разной высоте, благодаря чему создается ослепляющий эффект, который мешает публике разглядеть человека внутри манекена."

Всем этим рассуждениям и выводам нельзя отказать в последовательности, логике, правдоподобии. У них только один недостаток: они не соответствуют действительности. Человек в автомате вообще не видел шахматную доску в буквальном смысле слова, а информацию о передвижениях фигур получал при помощи бесподобной по тем временам сигнализации.

Какой она была в деталях, теперь уже не знает никто. На лавры первооткрывателя претендуют два автора из XVIII века: профессор Иоганн Лоренц Бэкман ("Гипотетическое объяснение знаменитого шахматного игрока господина фон Кемпелена", "Журнал для просвещения", Кель, 1785г.) и уже знакомый нам барон фон Ракниц с его книгой. Их гипотезы сходны, как братья-близнецы. Версия барона более технологична, последуем за его пером. Речь пойдет об особом устройстве фигур и шахматной доски автомата.

На тыльной стороне доски под каждым из ее 64-х полей находились ячейки, разделенные перегородками и застекленные снизу. Там в свободном падении размещались стальные иголки с нанизанными на них кружочками из белой бумаги (чтобы были заметнее). В основание шахматных фигур были вмонтированы сильные магниты. Фигура, стоявшая на определенном поле, притягивала к себе соответствующую иголку сквозь тонкую поверхность доски. Когда фигуру приподнимали, иголка свободно падала на стеклянное дно ячейки. Фигура, поставленная на другое поле, притягивала уже другую иголку. Таким образом спрятанный в автомате человек видел "танцы" белых бумажек и мог контролировать любое изменение на доске автомата. Что он и делал, повторяя ходы на миниатюрных или, как мы теперь говорим, карманных шахматах, которые находились при нем.

Помните, как родилась идея Кемпелена о создании шахматного автомата? Она была навеяна магнитными фокусами Пеллетье. Силу притяжения венгерский изобретатель использовал самым неожиданным образом.

Дальнейшие действия оператора сводились к следующему. Выбрав ход и сделав его для контроля на своих шахматах, он прибегал к помощи пантографа. Это механическое приспособление служит для копирования планов, чертежей, карт в измененном масштабе. Оно было известно и во времена Ракница, и барон (как, впрочем, и По) использует его в своей версии о шахматном автомате.

Оператор устанавливал указатель пантографа на соответствующий квадрат шахматной доски и передвигал рычаг, связанный с рукой турка, напичканной тросиками и шарнирами. Рука поднималась и опускалась точно над означенным полем. Поворотом втулки на своем конце рычага оператор сжимал пальцы руки турка, заставляя схватить фигуру, после чего снова прибегал к помощи пантографа, чтобы перенести фигуру в нужный квадрат. Обратным поворотом втулки пальцы турка разжимались.

Механизм руки человека обладает 27 степенями подвижности (плечевой сустав имеет 3 степени подвижности, локтевой - 1, лучезапястный - 3, каждый палец - по 4). Даже самым совершенным техническим устройствам такой уровень не доступен. Рука турка имела 4 степени подвижности - две в плечевом суставе, одну в локтевом и одну на все пять пальцев. Этого вполне хватало для совершения точных движений относительно шахматной доски. Но в отличие от современных механических манипуляторов рука турка была лишена "чувствительности", то есть не сигнализировала о захвате предмета. Оператор не знал, зажата фигура пальцами или не зажата, и если она не находилась в центре поля, то рука, как заметил По, иногда работала вхолостую. При этом оператор не предпринимал второй попытки, хотя и мог обнаружить ошибку по положению соответствующей магнитной иголки. В этом случае, как мы знаем, указанный автоматом ход делал на доске демонстратор. Видимо, Мельцель (как, впрочем, и Кемпелен) сознательно усиливал впечатление неуклюжести автомата, дабы у зрителей не возникало опасных ассоциаций с гармоничными движениями человеческой руки.

Остается добавить, что голова и глаза турка приводилась в движение другим рычагом, постукивание правой рукой - третьим, а возглас "echec!" - простым "дерганьем" веревки.

Вот, собственно, и весь фокус. Впрочем, постойте… Еще остались кое-какие неясности. Например, такая: почему турок играл левой рукой?

Левша по-турецки

Эдгар По не прошел мимо этого вопроса: "То, что автомат играет левой рукой, не связано с операциями машины как таковой. Любое механическое устройство, заставляющее левую руку манекена перемещаться заданным образом, может с помощью реверса двигать и правую руку. Однако этот принцип нельзя распространить на человека, руки которого различаются по силе и ловкости. Простой анализ показывает: автомат сделан левшой только для того, чтобы человек мог управлять им своей правой рукой. Действительно, представим себе, что автомат "правша". Чтобы дотянуться правой рукой до устройства, находящегося теперь уже под правым плечом турка, необходимо протиснуть ее между блоком механизмов и стенкой автомата, что крайне неудобно. Можно использовать левую руку, но ее движения будут стесненными и неловкими. Напротив, если автомат левша, как это и есть на самом деле, все затруднения исчезают. Правая рука оператора перекрещивает его грудь и пальцы легко управляют механизмом под левым плечом турка".

Уже говорилось, что По, приступая к работе над очерком, не имел полной информации о предыдущих исследованиях, опубликованных в неанглоязычных изданиях. Говоря о "левостороннем движении" автомата, писатель замечает, что "в ранних трактатах этот факт вообще не упоминается". А вот как раз и упоминается! Турок-левша всегда вызывал у зрителей недоумение. В 1783 году уже цитировавшийся нами фон Виндиш писал: "Этот парадокс Кемпелен объяснял своей первоначальной оплошностью, которую обнаружил слишком поздно, чтобы исправить. "И какое это имеет значение, - добавлял изобретатель. - Не все ли равно, писал великий Тициан свои картины правой или левой рукой!"

Виндиша этот ответ удовлетворил. Мы же позволим себе в искренности изобретателя усомниться. Кемпелен ничего "просто так" не делал. В том виде, в каком автомат был задуман изначально, он вообще не мог играть правой рукой, где бы оператор ни находился. В этом смысле Эдгар По попал в самую точку. Хотя и ошибся в местонахождении игрока. В действительности оператор оставался там, где закончил свой маскировочный маневр. Его правая рука была обращена к блоку механизмов ладонью, что облегчало манипуляции. При перемене фронта на 180 градусов та же рука оказалась бы повернута к пульту управления своей тыльной частью и ее трудоспособность была бы заметно снижена. Левой же рукой управлять механизмом непривычно и неловко.

Вопрос о свечах на крышке автомата, затронутый в предыдущей главе, рассматривается Эдгаром По исключительно для обоснования его ошибочной версии. Можно себе представить разочарование американского писателя, если бы он узнал, что главное назначение этой иллюминации состояло в том, чтобы зрители не уловили запаха свечи, находившейся внутри автомата. А там горела свеча (или свечи), освещая сигнальные иголки, контрольные шахматы и механизмы управления. Как зажигались свечи, неизвестно. Это сейчас просто: щелкнул зажигалкой или чиркнул спичкой - и все дела. А тогда не то что зажигалок, спичек не было в помине, а добыть огонь посредством кремня, огнива и трута значило выдать себя в самом начале представления. Ракниц полагал, что скрытая в металлическом футляре горящая лампа находилась в автомате изначально. Это предположение никем не подтверждено, но и не опровергнуто. Свет на "маленькие хитрости" мог бы пролить последний владелец автомата Джон Митчелл. Однако в статье "Конец шахматного игрока-ветерана" ("Чесс Мансли", февраль 1857г.) он пренебрег частностями, подтвердив уже известные догадки Ракница и Виллиса.

Теперь представим себе обстановку, в которой приходилось играть спрятанному в автомате шахматисту. В крохотной каморке, отравляемой гарью свечи, он должен был следить за сигнальными иголками и управлять различными механизмами. Ему приходилось анализировать позицию на своих миниатюрных шахматах и вести борьбу нередко против сильных соперников. И все это в течение часа, а то и более.

Интересно, что бы сказали по поводу таких турнирных условий современные гроссмейстеры?

В рассказе американского писателя-фантаста Раймонда Джоунса "Уровень шума" противопоставляются два подхода к решению научных проблем. Столкнувшись с неким загадочным антигравитационным устройством, ученый Вильсон Дикстра направляет свои усилия на то, чтобы доказать невозможность его создания, другой же ученый - Мартин Нэгл, - чтобы раскрыть принцип его действия.

"Внутреннее решение относительно того, можно ли найти ответ на проблему, - говорит автор рассказа устами психолога Бэрка, - принимается обычно еще до поиска ответа. Во многих случаях все усилия сводятся к тому, чтобы доказать правильность этого внутреннего решения…"

По сюжету рассказа кинопленка с мнимым испытанием, гибелью "антигравитационного аппарата" и его изобретателя была выдана группе ученых за реальность, чтобы стимулировать их работу по воссозданию такого аппарата. Ученые сочли задание невыполнимым. Все, кроме Нэгла. Внутренняя убежденность в возможности осуществить эту идею помогла главному герою рассказа открыть закон антигравитации.

Не принадлежал ли шахматный автомат Кемпелена к разряду "необъяснимых" явлений? Казалось бы, пустяк, игрушка, фокус, а сколько копий было сломано на полях полемики, сколько светлых голов заморочено, сколько дерзких мыслей рождено! И облик шахматного турка вот уже третий век продолжает мозолить глаза человечеству.

посмотреть первую часть