Что ни судьба, то трагедия (часть 3)

(Продолжение. Часть 2)

«ВЕЛИКОЛЕПНЕЙШИЙ РЫЦАРСКИЙ ТУРНИР»

В каком году это было? Дай бог памяти… Наверное, в конце 70-х, и точно помню – был погожий летний денек, когда мы с ведущим задачно-этюдного отдела «Шахмат в СССР», дважды мастером (практиком и композитором) Анатолием Кузнецовым вышли из ЦШК (в цоколе которого располагалась редакция журнала) и двинулись не спеша по Гоголевскому, как-то не по-столичному в тот вечер малолюдному, к железнодорожному вокзалу. Молодой сибирский этюдист, я был горд – стараясь не показывать вида, – что приглашен Анатолием Георгиевичем в его холостяцкую квартирку в Реутове, в жилище одного из главных в те годы людей в нашем композиторском цехе.
Правда, на меня несколько устрашающе подействовал рассказ мэтра, как он года три назад ездил в Казахстан к Якимчику (кто не знает – это был такой высококлассный этюдист, инженер из Усть-Каменогорска) и там за долгим душевным разговором они уговорили четыре бутылки белоголовой. По две на брата! Для меня такие дозы были запредельными даже и под мировую закусь, а Георгич сразу предупредил, что у него мы можем рассчитывать только на холодец, которым он разживется у матери, жившей с ним в одном доме. По дороге мы дважды (а как бы и не трижды) заскочили в рюмашечные, затем решили плотно закусить, с учетом того, что прибытие в Реутов не сулило богатый харч. Георгич завел меня в какое-то почтенное кафе, но, бросив взгляд на аккуратно жевавшего сосиску за столиком поодаль интеллигентнейшего вида старичка в легком сереньком плаще и беретике, неожиданно как ужаленный ринулся прочь. Когда я, ничего не понимая, выскочил следом, Кузнецов с неподдельным испугом произнес:
– Это – Беленький, зануда страшная. Пошли быстрее, пока он нас не заметил…
Эх, мне бы, провинциалу из глубины сибирских руд, вернуться (поди, не сильно бы осерчал Георгич) да познакомиться бы с одним из старейшин нашего этюдного цеха и к тому же известным музыкантом, другого-то случая больше и не представилось. Значительно позднее я прочитал в статье мастера еще с довоенной поры Александра Чистякова («64-Шахматное обозрение», 1989, №5), как однажды Беленький, молодым пианистом гастролируя в Париже, репетировал на квартире своего учителя эмигранта С.Тарновского этюд Шопена. «Раздавшийся звонок, – пишет Чистяков (тоже, кстати, «в миру» был пианистом), – отвлек его от музицирования, он пошел открывать дверь и вдруг перед ним выросла массивная фигура выдающегося русского композитора А.К.Глазунова, который тогда находился за границей в творческой командировке. “Очень хорошо играете, молодой человек, – заметил с характерным оканьем Глазунов, – я все слышал, стоя за дверью. Этюд этот труден, особенно пассаж в левой руке”».
Уже будучи признанным виртуозом-пианистом, Беленький заболел этюдами шахматными.
Дебютировал еще до войны. В 1960-м Алексей Мефодиевич и молодой композитор Анатолий Кузнецов сочинили изящнейшую миниатюру с тремя патами, во всеобъемлющей базе Харольда ван дер Хейдена есть четыре вариации этого их совместного произведения. Георгич говорил, что всего вариаций было чуть ли не с десяток, причем фонтанировал ими главным образом Беленький, не давая покоя своему молодому соавтору. Не знаю, может еще с той поры Кузнецов стал избегать общества Алексея Мефодиевича?

Проживший долгую жизнь Алексей Беленький (1905-1986) до преклонных лет сохранял прекрасную форму как концертмейстер высшей категории, пианист и этюдист. И на восьмом десятке получал призы за свои замечательные шахматные ребусы!
Правда, мастерский значок Беленький, участник четырех финалов личных чемпионатов СССР так и не получил (высшее его достижение в этих форумах – 9-е место в 7-м чемпионате за 1962-64 гг.), да, наверное, это ему было и не нужно…

Во многих произведениях этюдиста-пианиста одинокая ладья изобретательно действует против двух слонов и коня – это соотношение вошло у композиторов в обиход как «материал Беленького». Обладая недюжинной техникой, Алексей Мефодиевич одно время взялся доводить до глянца вступительную игру в знаменитых этюдах, и начал он со следующего яркого полотна, пребывавшего, впрочем, долгое время в тени, пока ему не воздал должное литературный критик и видный этюдист Абрам Гурвич в своем знаменитом (но далеко не бесспорном – о чем речь пойдет далее) эссе «Шахматная поэзия».