Судьбы, перечеркнутые тиранией

Мне казалось, что после работы над «Шедеврами и драмами чемпионатов СССР. 1920–1937» (2007) я знаю всё – ну, или почти всё – о предвоенных советских шахматах. И до сих пор помню свое удивление, когда в книге «Призрачные тени шахматной истории (судьбы, перечеркнутые тиранией)», изданной в Одессе еще в 2004-м, прочитал о «шахматном деле» 1937 года, по которому якобы были арестованы ближайшие шахматные сподвижники Крыленко – Николай Григорьев и Валериан Еремеев. Да не просто арестованы:

«Всех, проходивших по шахматному делу, мучили изуверски, до потери сознания, чтобы выбить нужные показания против наркома юстиции СССР. После ареста Крыленко Сталин, встречаясь с Вышинским, каждый раз спрашивал его, усмехаясь в усы: “Ну что, подписал?” И Вышинский чувствовал – отсутствие подписи наркома под признанием своей вины будет означать конец его жизни. В этом совершенно безумном деле у них сначала ничего не получалось – терял сознание сразу после применения силы хилый Григорьев, к тому же у него постоянно шла кровь горлом и после допросов приходилось вымывать кабинеты…»

Хватало там и других, не менее поразительных фактов (пересказывать не буду – книга есть в интернете), однако доверия у меня прочитанное не вызвало, тем более что имя автора – Татьяна Морозова – мне ни о чем не говорило. Но главное – не было никаких ссылок на первоисточники. А как доверять фактам, происхождения которых не знаешь?.. Единственным способом узнать подробности был бы разговор с Морозовой, но мои попытки получить ее имейл или телефон результата не дали: мне сказали, что она вообще очень неохотно идет на контакт…

Так бы всё, наверное, и заглохло, если бы в июне 2013-го я по приглашению Сергея Ткаченко не оказался в Одессе. Повод был важный – презентация моего двухтомника о Богатырчуке. Пришла на встречу и Татьяна Васильевна.

На презентации книги «Федор Богатырчук. Доктор Живаго советских шахмат» в пресс-центре Одесской региональной организации Национального союза журналистов Украины (14 июня 2013). Татьяна Морозова рекламирует книгу Воронкова, а Воронков и гроссмейстер Михаил Голубев – книгу Морозовой!

 Мы познакомились, и она пригласила нас с женой и Сергея к себе в гости на следующий день. Я спросил хозяйку, откуда она почерпнула сведения об аресте Григорьева и Еремеева. «От самого Еремеева». – «А почему ж вы об этом не упомянули?!» – «Мне казалось, это и так ясно». – «Из чего? У вас нет ни одной ссылки на Еремеева!» – «Я считала, это понятно из моего посвящения к книге… Там же написано, смотрите: “Валерьяну Евгеньевичу Еремееву, русскому интеллигенту, первому секретарю Всесоюзной шахсекции посвящается”». – «А вы что, были с ним знакомы?!» – «Да. Он судил тот турнир, где я стала чемпионкой ВЦСПС, и мы с ним тогда несколько раз подолгу беседовали…»

Вот так поворот! «Татьяна Васильевна, а вы могли бы рассказать об этих беседах? Мог бы получиться отличный материал…» – «Обещать не буду. Я сейчас пишу воспоминания; возможно, напишу и о встрече с Еремеевым». На том и расстались. Ждать пришлось более двух лет…

Сергей ВОРОНКОВ

1970 год был для меня успешным: удалось впервые стать чемпионкой Украины и уже во второй раз выступить в чемпионате СССР. А весной 1971-го мне предстояло участвовать в финале личного первенства ВЦСПС в городе Орле, и перед турниром я могла отдохнуть в профилактории в Брюховичах под Львовом, где я тогда жила. Однако от шахматного сбора отказалась: и ранняя весна не располагала, и жуткие сцены конвоирования из местной тюрьмы избитых молодых ребят, не согласных с советской диктатурой, травмировали бы психику. Не хотелось опять, как прошлым летом, слушать почти каждый вечер заунывное, похожее на собачий вой, пение женщины-следователя, издевавшейся над арестантами со связанными руками и напивавшейся после допросов.

Добираться в Орел пришлось через Киев, так как прямого поезда из Львова не было. В Киев приехала рано утром и решила уточнить в клубе «Авангард» сроки товарищеского матча сборных Украины и Западного Берлина, в котором должна была участвовать. В течение нескольких месяцев все заполняли анкеты и встречались с кураторами из КГБ; с меня тоже взяли обещание описать потом во всех подробностях, как проходил матч. В клубе встретила гроссмейстера Игоря Платонова – руководителя нашей делегации. Оказалось, что киевские чекисты не пропускают двух участников, и поездка под большим вопросом (в итоге она так и не состоялась). С этой не очень приятной новостью и прибыла в Орел.

Поселили меня неудачно. Мало того что в номере была разбита ванна, а аромат от сильно пахучего туалета проникал в комнату, так еще оказалось, что моя соседка не имеет отношения к турниру и назавтра уезжает. Постоянное подселение меня никак не устраивало, и я решила попросить одиночный номер за свой счет, хоть это было и недешево. Но тут зазвонил телефон, и вежливый мужской голос, представившись главным судьей турнира, поинтересовался, как я устроилась и довольна ли номером. Я ответила: «Номер ужасный, готова доплачивать за одиночный, если все участницы уже заехали». Собеседник сказал, что сейчас же поднимется ко мне, и уже спустя пять минут в дверь постучали.

Первый шахматный мастер Одессы среди женщин, чемпионка Украины и ВЦСПС Татьяна Морозова.

«Входите, не заперто», – крикнула я. На пороге комнаты появился высокий пожилой худощавый мужчина с удивительно приветливым взглядом. Так произошло мое знакомство с Валерианом Евгеньевичем Еремеевым, настоящим русским интеллигентом, дружба с которым продолжалась в переписке несколько лет. Особенно располагали в нем неизменное дружелюбие и готовность бесконфликтно решать чужие проблемы. Спустя десятилетия, когда я писала статью «Как воспитать в себе интеллигентность», то особо отметила наличие дружелюбного взгляда и черты бесконфликтности.

Внимательно осмотрев номер, главный судья несколько раз извинился, а затем поселил меня в одиночный, не взяв никакой доплаты. Такое уважительное поведение сильно удивило, и после первого тура я спросила одного из местных судей, почему раньше мы не встречали этого интеллигентного, никогда не повышающего голос судью на соревнованиях. Ответ обескуражил и заинтриговал. Оказалось, что Еремеев долгие годы находился в заключении, якобы целых двадцать семь лет, и только недавно был реабилитирован. «Как же так? – удивилась я. – Ведь реабилитация после двадцатого съезда КПСС носила массовый характер». «Про Валериана Евгеньевича просто забыли – думали, что его уже нет в живых».

Между тем турнир складывался для меня удачно: я выигрывала партию за партией и уже в середине дистанции захватила лидерство. Еремеев поздравлял меня с каждой победой и однажды признался, что за меня болеет: «Наконец-то русская шахматистка имеет реальный шанс стать чемпионкой, а то всё иностранки да иностранки». Его слова меня шокировали: ведь и грузинки, и армянки, и эстонки были тогда не только такими же, как и мы все, советскими гражданками, но и нашими подругами.

После партии с Варданян, в которой я победила с жертвой коня, Валериан Евгеньевич попросил дать комментарии для публикации. Вечером он пришел ко мне в номер с папкой, и мы разобрали несколько партий. Под конец я отважилась спросить, за что ему пришлось отбывать такой долгий срок. Он поинтересовался, знаю ли я, кто возглавлял Всесоюзную шахматную секцию после снятия Крыленко. Я ответила, что нет, – эти сведения в прессе замалчиваются, но по слухам в 1938-м руководителем вроде бы один год был Ботвинник.

И тогда Валериан Евгеньевич поведал о мастерах дореволюционной России, о начале становления советской шахматной школы, об отъезде Алехина в 1921 году за границу и об издании им в Германии книги на немецком языке «Шахматная жизнь в Советской России», в которой был описан ужас экономической разрухи, когда буржуйки «топили шахматными фигурами». Шахматисты не осуждали Алехина за отъезд и обличительную книгу – ведь он был нацелен на борьбу за шахматную корону, а рассчитывать в то время на поддержку государства никак не мог.

Николай Крыленко (в центре) в окружении шахматных сподвижников. Сидят (слева направо): Константин Мехоношин, Семен Левман, Александр Ильин-Женевский, Вячеслав Рагозин. Стоят: Валериан Еремеев (второй слева), Николай Зубарев (третий справа).

Однако с его мнением, что шахматы в советском государстве обречены на длительное забвение, такие энтузиасты игры, как мастер Николай Дмитриевич Григорьев и Александр Федорович Ильин-Женевский, не согласились. И их усилия по быстрейшему возрождению шахматной культуры в Советской России принесли плоды. Уже в 1924 году на 3-м Всесоюзном шахматном съезде, проходившем под лозунгом «Шахматы – могучее оружие интеллектуальной культуры», председателем Всесоюзной шахматно-шашечной секции был избран заместитель наркома юстиции РСФСР Николай Васильевич Крыленко.

На этом же съезде по предложению Григорьева ответственным секретарем секции выбрали моего собеседника, и он вместе с женой переехал из Иваново-Вознесенска в Москву. Тогда же решено было организовать в следующем году турнир с приглашением лучших зарубежных шахматистов, включая Капабланку и Ласкера.

Больше часа Еремеев рассказывал мне про Первый Московский международный турнир: как встречали и устраивали иностранцев, как пришлось купить шубу и шапку Карлосу Торре, приехавшему в ноябре в одном костюмчике, как после такого гостеприимства мексиканец до десятого тура претендовал на первый приз вместе с Ефимом Боголюбовым, отказавшимся в следующем году от советского гражданства…

Рассказчик он был отменный, и слушать его было сплошное удовольствие, тем более что многие эпизоды являлись в то время белыми пятнами шахматной истории. О себе Еремеев в тот вечер почти не упоминал, но о Григорьеве, Ильине-Женевском и Крыленко говорил много и с большой симпатией. Николая Дмитриевича, по его словам, рано свела в могилу тяжелая, резко обострившаяся болезнь. По официальной же версии, скончался он якобы от неудачно проведенной операции аппендицита. Думаю, что именно утверждение Еремеева соответствует действительности: Григорьев был хлипкой комплекции и к тому же заядлым курильщиком, поэтому допросы с пристрастием в НКВД не могли не отразиться на его здоровье. Летом 1938-го Григорьева назначили, видимо для отвода глаз, заместителем главного редактора журнала «Шахматы в СССР», однако уже 10 октября он умер в возрасте всего 43 лет. К этому времени Николая Васильевича Крыленко уже не было в живых – его расстреляли 29 июля того же года.

Некролог Николая Григорьева в журнале «Шахматы в СССР» (№ 11, 1938).

Несмотря на многочисленные публикации бывших сотрудников КГБ, стремящихся оправдать и обелить преступления Большого террора, при внимательном сопоставлении дат, событий и биографических сведений кое-что все же можно выяснить.

Ни в биографии Еремеева, ни в биографии Григорьева нет ни слова об их задержании сотрудниками НКВД. Как не найти упоминания о допросах на Лубянке и в биографии легендарного первого коменданта Берлина генерала Берзарина, любимца маршала Блюхера, расстрелянного в 1938 году…
– Странно, что Григорьева не посадили. Тогда хватали и родственников, и друзей, – заметила я.
– Николай Дмитриевич был обречен на скорую кончину, – коротко ответил Еремеев.
– Почему Крыленко попал в опалу и был расстрелян, мне понятно. Он был старым большевиком, представителем ленинской гвардии, от которой Сталин решил избавиться, чтобы возвысить себя…
Валериан Евгеньевич возразил, что отнюдь не по этой причине:
– Николай Васильевич за двенадцать лет создал сильную советскую шахматную школу и был Сталиным не только уважаем, но и обласкан, получив в 1936 году пост наркома юстиции СССР. Однако в начале 1937 года он вступил в полемику с прокурором СССР, считавшим признание вины обвиняемым основным доказательством. Принципиальный спор с Вышинским на тему презумпции невиновности перерос в обвинение в предательстве родины. До начала 1936 года Вышинский подобострастно кланялся при каждой встрече с Крыленко, но, выбившись в главные инквизиторы, решил избавиться от влиятельного наркома юстиции, критиковавшего его теорию, нужную товарищу Сталину для установления тоталитарного режима. Газеты по распоряжению вождя печатали речи Вышинского на первых полосах.
– А как же вас и Николая Дмитриевича приобщили к атаке Вышинского на Крыленко?
– Дорогая Татьяна Васильевна, я давал подписку о неразглашении. Да и незачем ворошить дела давно минувшие.
– Дела минувшие могут повториться, если не разглашать и не осуждать преступления против человечности, – парировала я, но Еремеев уже собирал бланки в папку. Уходя, он извинился и повторил, что давал подписку о неразглашении.

«Видимо, их просто преследовали из-за того, что они работали вместе с Крыленко», – подумала я, оставшись одна…

Те самые стопочки Еремеева! Они до сих пор хранятся у Татьяны Васильевны…

За тур до финиша я уже была недосягаема! По окончании турнира мне предложили самой выбрать два ценных приза. В тот же день мы поехали с главным судьей в ювелирный магазин и купили пять коньячных стопочек из серебра и позолоченную ложечку для торта.

После закрытия я пригласила Еремеева к себе в номер на ужин, чтобы отметить мой успех. Это был незабываемый вечер: цветы, поздравления, задушевная беседа. Валериан Евгеньевич поведал, как ему помогал в реабилитации Яков Герасимович Рохлин, в то время председатель Всесоюзной шахматной федерации профсоюзов. По его настоянию Еремееву выделили двухкомнатную квартиру в Москве, но он не захотел доживать свой век там, где пережил столько горя (да и кое-кого из бывших коллег не хотелось видеть), и попросил дать ему аналогичное жилье в Сочи. Незаметно разговор коснулся подписки о неразглашении, и мы пришли к согласию, что если все будут молчать, то преступления, совершенные в годы террора, могут повторяться еще не раз.

Я попросила рассказать, как начиналось преследование Крыленко, бывшего в фаворе всего год назад. Непонятно было, почему такой мужественный и принципиальный человек написал собственноручное признание в том, чего не было на самом деле?! По мнению Еремеева, Сталин понял еще в 1936 году, что на роль преданного ему лично инквизитора Вышинский подходит больше, чем Крыленко, и стал его приближать. И Андрей Януарьевич, прозванный Ягуаровичем, с готовностью взялся ее играть. С согласия Сталина бывший меньшевик Вышинский собирался использовать для обвинения Крыленко в шпионаже его увлечение… шахматами!

Вышинского стали бояться сами юристы, вынужденно согласившиеся с его «Теорией судебных доказательств в советском праве». В этой монографии акцентировалось внимание на одном из основных постулатов древних правоведов: «Признание обвиняемого – царица доказательств». В начале 1937 года особой директивой НКВД было разрешено добывать признания с помощью «специальных методов дознания». По свидетельству очевидцев, применять пытки к «врагам народа» и создавать тройки, выносящие внесудебные приговоры обвиняемым, предложил Сталину именно Вышинский.

На февральско-мартовском пленуме ЦК ВКП(б) 1937 года с докладом о преступной деятельности Бухарина, Рыкова и других выступил «кровавый карлик» Ежов. Крыленко уже не подпускали ни к материалам дела о шпионаже военных, ни к самому процессу Тухачевского. В марте был арестован шахматный композитор, журналист и переводчик Петр Муссури, сотрудник газеты «64», которого вскоре расстреляли. А 26 июля обвинение во вредительстве предъявили брату Крыленко, работавшему на Уралмедстрое заместителем главного инженера. Его расстреляют после ареста Николая Васильевича, в марте 1938-го.

Приезд Эмануила Ласкера и фрау Марты на 2-й Московский международный турнир (1935). Справа – ответственный секретарь Всесоюзной шахматной секции Валериан Еремеев.

В рассказе Валериана Евгеньевича больше всего меня поразило, что на допросах от арестованных требовали признания, будто еврей Эмануил Ласкер, сбежавший в 1933-м от нацистов в Англию, являлся немецким шпионом! Это дикое обвинение возмущало своей абсурдностью, и, несмотря на специальные методы воздействия, они, даже теряя сознание, отказывались подписывать заготовленные протоколы. У Григорьева постоянно шла кровь горлом, и после допросов приходилось вымывать кабинет. Николаю Дмитриевичу, видимо, отбили больные легкие, и он был врачами приговорен.

Крыленко, конечно же, стало известно об опасности, нависшей над жизнью Ласкера, и посланник от него посетил экс-чемпиона мира. Он посоветовал как можно быстрее покинуть Советский Союз под предлогом посетить дочь Лотту. Ласкер внял совету: оставил в квартире берлинскую мебель, демонстративно взял обратные билеты и в октябре 1937 года выехал в Америку. Однако с его отъездом преследование Крыленко не закончилось. В конце года в ЦК стали поступать, как по заказу, доносы и заявления, в которых осуждалась деятельность наркома юстиции СССР.

12 января 1938 года на 1-й сессии Верховного Совета СССР его работа подверглась резкой критике палачом из Азербайджана Багировым, который был лучшим другом Берии: «Вопросами наркомюста товарищ Крыленко занимается между прочим. Руководство наркомюстом требует большой инициативы и серьезного отношения к себе. Если раньше товарищ Крыленко большую часть своего времени уделял туризму и альпинизму, то теперь отдает время шахматной игре». Никому другому Сталин не отважился доверить публичное осуждение Николая Васильевича за его «чрезмерное» увлечение альпинизмом и шахматами.

В новое правительство Крыленко не вошел. Более того: по заданию вождя органы НКВД собрали материалы на его арест, где указывалось, что он «является активным участником антисоветской организации правых и организованно был связан с Бухариным, Томским и Углановым. С целью расширения антисоветской деятельности насаждал контрреволюционные кадры правых в наркомате».

О Николае Васильевиче Еремеев отзывался с таким уважением и теплотой, что я не выдержала и стала осуждать действия соратника Ленина, приближенного к Сталину и ничего не сделавшего для предотвращения разгула «ежовщины», хотя он был очень влиятельной личностью. Тогда я еще не знала, что именно «старые большевики» способствовали установлению абсолютного бесправия в стране и укреплению личной диктатуры «вождя народов». После самоубийства жены Сталина, возомнившего себя царем, необходимо было немедленно отстранить от руководства до выяснения всех обстоятельств, но никто из «партгенералов» не отважился включиться в борьбу с тиранией под законным предлогом.

При Брежневе о жертвах сталинского произвола и обстоятельствах смерти видных деятелей государства перестали упоминать, замалчивая и даже фальсифицируя исторические факты. Валериан Евгеньевич согласился, что Крыленко, к сожалению, слишком поздно включился в борьбу с Вышинским.
– Жутко осознавать, что власть санкционировала кровавые пытки шахматистов, чтобы подтвердить глупейшие обвинения в шпионаже! Однако непонятно, почему Крыленко после того, как Ласкер покинул СССР, так безропотно признался в том, чего не было на самом деле, подписав себе и многим своим коллегам смертный приговор? – спросила я.
– Николай Васильевич, должно быть, спасал своих женщин и детей, ведь в то время родственники «врагов народа» уже привлекались к ответственности. Он принимал прямое участие в спасении Эмануила Ласкера, узнав, что на допросах от арестованных добиваются признания в содействии его шпионской деятельности. Предупреждения Крыленко, что необоснованные претензии к знаменитому еврею, бежавшему из нацистской Германии, опозорят советское государство, видимо, впечатлили вождя, и он не препятствовал выезду Ласкера за границу. Крыленко и мне спас жизнь, отправив на Дальний Восток под предлогом помощи местным шахматистам в организации соревнований. Вот только для Григорьева поездка в Хабаровск на чемпионат Дальневосточного края оказалась роковой. После турнира нас принял маршал Блюхер, и это, видимо, очень насторожило тех, кто готовил шпионский процесс с участием шахматистов. Сталину доложили: «Юристы через шахматистов пытаются договориться с военными»…

Автограф Валериана Евгеньевича на книге «Первые шаги».

Валериан Евгеньевич заметил, что время уже позднее, и попросил на прощание мой адрес. Я подумала, что это дань вежливости, однако уже через две недели получила от него первое письмо. Завязалась переписка, в которой много было доброжелательности и участия. В январе 1972-го пришла бандероль с книгой Еремеева «Первые шаги». Стоит ли говорить, что в ней не было даже намека на события 1937 года и только в главе о поездке на Дальний Восток отмечалось, что по возвращении в Москву Григорьев почувствовал себя «совсем плохо и после тяжелой болезни 10 октября 1938 года скончался». Мне показалось, что воспоминания оборваны на полуслове, и я написала об этом в Сочи. Автор подтвердил, что действительно ряд материалов цензурою был снят.

В сентябре мне предложили две бесплатные путевки в санаторий-профилакторий в городе Туапсе – родине Еремеева, и я решила провести там свой отпуск. После постоянно моросящего дождя во Львове, с небом, затянутым серыми тучами, мы с мужем попали в настоящий рай с ярким солнцем и теплым, ласковым морем. Искушение нанести визит в сочинскую квартиру без предупреждения не покидало меня все время отдыха, но все-таки я не отважилась, и, как оказалось, не зря – Валериан Евгеньевич был в это время в отъезде…

В 1980 году Еремеев ушел из жизни. А спустя восемь лет в «Литературной газете» была напечатана обширная статья Аркадия Ваксберга «Царица доказательств» о Вышинском и его жертвах. Я тут же написала статью «Абсурд за истину» о придуманном Вышинским «шпионаже» Ласкера, о преследовании шахматистов во главе с Крыленко и отослала в «Литературку», но, видимо, всему этому там не поверили.

Прошел еще год, и вдруг я получила приглашение от Рохлина на турнир в Ленинграде. Появилась надежда встретиться с близким другом Еремеева и узнать о последних годах его жизни. Мне предоставили хороший одиночный номер, однако, узнав, что Яков Герасимович еще не приехал и должен поселиться в гостинице только дней через десять, я остановилась у сестры. Приезда Рохлина ожидала с нетерпением и, как только он появился в турнирном зале, попросила о встрече. Яков Герасимович не удивился моей просьбе и пригласил к себе в номер. Видимо, он знал о моей переписке с Еремеевым.

Яков Герасимович Рохлин помог Еремееву с реабилитацией и получением жилья, но оказался скуп на откровения и комментарии…

При встрече я узнала, что Валериан Евгеньевич последнее время сильно болел. Увы, моя надежда узнать подробности о его аресте и заключении не оправдалась. Очень уж скуп был Яков Герасимович на откровения и комментарии. Больше говорила я, возмущаясь, что Еремееву пришлось ни за что отсидеть столько лет. Тогда я не придала значения замечанию Рохлина: «Почему двадцать семь лет? Нет, он был в заключении меньше». И действительно, впоследствии появились публикации, из которых можно было сделать вывод, что мучиться в заключении ему пришлось около семнадцати лет. Однако так и осталось неизвестным, когда именно его и Григорьева допрашивали о «шпионаже» Ласкера.

Я спросила Рохлина, знает ли он, откуда Валериану Евгеньевичу стало известно о допросах Григорьева с избиениями до сильных кровотечений. Яков Герасимович не знал, но, по его словам, ходили слухи, что врачи после обследования приговорили Николая Дмитриевича к скорой кончине. В общем, ничего нового в тот вечер я не узнала, но и других версий преследования шахматистов тоже не услышала…

Несмотря на открывшиеся архивы, информация в прессе о сталинских преступлениях встречалась редко, и у меня созрело решение самой написать о событиях в шахматной жизни советского государства в 20-е и 30-е годы. Так родилась книга «Призрачные тени шахматной истории (судьбы, перечеркнутые тиранией)».