Организаторы 75-го фестиваля в Вейк-ан-Зее пригласили выдающихся шахматистов, которым удавалось в свое время выигрывать гроссмейстерские турниры. Среди них знаменитый югославский гроссмейстер Любомир Любоевич.

Мы с ним с 1992 года практически ежегодно встречались на турнирах в испанском Линаресе, где он живет вот уже 30 лет, он ко мне обращался всегда и обращается сейчас, называя по имени. Я в ответ – тоже. Это я к тому, чтобы читатель не удивлялся, что я с легендой шахмат – на «ты».

Любомир говорит, кажется, чуть ли не на всех языках мира. Перед тем, как ему идти комментировать партии для публики вместе с Генной Сосонко, я спросил Любомира, на каком языке он будет общаться с публикой? Он ответил лаконично: «Посмотрим».

По-русски Любомир тоже говорит превосходно, а его малозаметные неточности в речи могут служить украшением: настолько мягко и по-доброму звучат в его устах оценки или характеристики.

Мы поговорили с Любомиром, он не возражал, если я запишу беседу на диктофон.

Строго выстроенного интервью, наверное, не получилось, хотя то, что мне хотелось узнать, я узнал. Думаю, вам будет интересно ознакомиться с некоторыми высказываниями легенды югославских и мировых шахмат.

Я максимально старался сохранить неподражаемый колорит своеобразной сербско-русской речи моего собеседника. Поправлял на «правильный русский» только, если была непонятна мысль Любоевича. Но это было не часто.

– Любомир, ты помнишь тот турнир, в 1976-м, который ты выиграл на паритетных началах с Олафссоном?

– Давно это было... Уже забыл весь состав... Помню: играл Миша Таль, играл Дворецкий... Мне удалось выиграть очень красивую сицилианскую у Андерссона. А проиграл я Кураице... Но это неважно. В принципе, ты понимаешь, я несколько раз здесь играл, мне просто нравился этот турнир как фестиваль шахматный. Я никогда практически не играл... как сказать это... с полной концентрацией... Вокруг – друзья... Мы тогда сидели ночью очень поздно с Мишей Талем... И сидели, и выпивали до пяти часов утра...

– А в какой гостинице жили?

– Жили в другой гостинице. Маленькая гостиница, рядом здесь, Даже проводили турнир, в этом, как называется … Да, в подвале. Внизу гостиницы, под землей. Вейк-ан-Зее – село, но приезжали люди из Бевервайка, вечером играла музыка, танцевали, играли в пинг-понг...

– Это какое время года?

– Это же время года, зима. А в пинг-понг играли внутри. Все – внутри...

– Таля часто вспоминаешь?

– Конечно! Этого человека нельзя забыть! Он имел такой... (Любомир подыскивает нужные слова) …я в жизни никого не встретил, и даже не читал ни о ком, похожем на него, кто бы имел такой… дух! - Люба подтверждает сжатым кулаком свои слова.

– Харизматическая личность...

– Да, у него была огромная харизма! А здоровье плохое... Я был в Риге в 67-м году, играл в юношеском турнире, это было 50 лет вашей Красной Революции. Я был там самый молодой участник. Получил приз за самую красивую партию против Кирпичникова. К сожалению, тогда Таля в Риге не было, но я познакомился с Александром Кобленцем. А когда он приехал в Белград играть с Глигоричем матч, мы с ним познакомились, много говорили... Он много страдал из-за болезни почек. Врачи говорили: ему осталось жить три года... четыре... А он после этого прожил двадцать пять лет, играя в шахматы в великолепном стиле...

– С Фишером ты тоже много общался?

– Нет, я его мало встретил в жизни. Конечно, я его знал... Иногда он звонил мне. Когда играл матч со Спасским в девяносто втором году, он мне звонил и спрашивал, почему я не в Белграде?

– А ты был где?

– В Испании! Я давно живу в Испании. В 81-м году я женился и когда у меня в 85-м родился сын, я стал жить постоянно в Линаресе.

– Чем сын сейчас занимается?

– Нашел работу. У нас сейчас очень трудно найти работу. Больше половины молодых людей не имеют работы!

– Есть ли шанс возродиться турниру в Линаресе?

– Конечно, Линарес имел очень красивый турнир. Но этот кризис... Наш мэр, ты его хорошо знаешь, он очень любит шахматы и журналистов...

– Хуан Фернандес Гутьеррес! Потрясающий человек!

– Он симпатичный человек, и он с радостью бы провел турнир, и деньги бы нашлись! Помогло бы правительство Андалусии, там тоже любят шахматы и понимают, что если традиции не поддерживать, то они умирают. Но мэр не хочет критики синдикатов.

– Профсоюзов?

– Да, профсоюзов! Профсоюзы не хотят. А мэр – он, все-таки, член социалистической партии, ему нельзя ссориться с профсоюзами... Он бы с радостью проводил! Но, к сожалению, этот кризис уничтожил такой турнир! Уже два года он не проводится...

– Ты с 85-го живешь в Линаресе, но остался югославским шахматистом?

– Да! Конечно! Я всегда играл за Югославию, а потом за Сербию.

– Сколько Олимпиад ты провел в составе сборной Югославии?

– Двенадцать или тринадцать.

– Тебе доводилось пробовать себя на тренерском поприще?

– Приходилось. Но я никогда не помогал против своих. Шахматистам своей страны мне приходилось помогать. Когда игрался чемпионат мира, например. Когда Алиса Марич играла, или Николич играл в претендентском матче. Я это делал добровольно.

– С Глигоричем у вас какие отношения были?

– Я к нему корректно относился всегда. Очень ценил как шахматиста. Он дал очень много шахматной теории. У него многие учились. Позитивности. Я его очень уважал и уважаю. Но по духу мы были очень разные. Например: я мог сказать – какой замечательный месяц на небе сияет! А он говорил: «Нет. Это плохо влияет!» Мы были очень разные. Глигорич был очень близок с Фишером. Он проводил секретный матч с Бобби перед матчем 92-го года со Спасским.

– Мне Глига говорил об этом во время турнира в Джермуке. Но когда я спросил, какой счет был в том матче, он не сказал… Кого еще из великих шахматистов ты бы выделил из тех, с кем доводилось общаться?

– Ботвинник был интересный человек! Очень умный! Но он не показывал харизму, потому что был скромный. Спасский имел колоссальную харизму! У нас в Югославии его называли Шахматный Пушкин. Он играл в «духовные» шахматы, богатые шахматы! Понимаешь? Как богаты были произведения Пушкина! Играл с большим эмоциональным настроением! Корчной тоже имел харизму, немного негативную, но он ее имел! Карпов имел невероятную харизму! Если сравнивать Карпова и Каспарова, то для меня Карпов – более харизматическая личность. Каспаров любил шахматы, он очень много сделал для шахмат, но Карпов имел природный талант.

– Вот сейчас многие сравнивают талант Карлсена с талантом Карпова...

– Карпов имел большую харизму, чем Карлсен. Это не значит, что Карпов лучше играл в шахматы в 22 года. Карлсен имеет уровень самого зрелого шахматиста. Шахматисты прошлого достигали этого уровня зрелости игры, когда им было 35-40... То есть в старости... А он такой молодой и играет в такие шахматы... Никто, даже Фишер, не играл так в 22 года!

– Ну, положим, Каспаров в 22 года стал чемпионом мира...

– Каспаров — страшный талант! И Каспаров творил! А нынешние молодые все получают от компьютера!

– «Получают» от компьютера все, а выигрывает Карлсен...

– Да, другие тоже «получают», а Карлсен их переигрывает. Значит – талант специальный. Он их переигрывает даже в равных позициях! Как Карпов делал! То же самое! Это — правда! А еще раньше так же поступал Капабланка!

Но ты знаешь, такое дело... (Люба, неожиданно меняет тему разговора; а может быть, мне так кажется, что меняет, а на самом деле он продолжает говорить о великих шахматистах прошлого) Вот, если взять книги Каспарова… Хорошие книги, людям нравятся... Но мне не нравится то, что Каспаров говорит о старых мастерах, которые творили Теорию шахмат, он в комментариях к их партиям относится (Люба делает характерный жест пальцами)… Он к ним относится немножко подозрительно...

– Снисходительно?..

– Я понимаю, что они с сегодняшней точки зрения выглядят немного наивными, но надо перейти в то время, когда они там играли, когда теории было мало, они ничего не знали, они все брали из головы! Они творили Теорию! Они создавали Будущее шахмат! И этих людей, по-моему, надо уважать немножко побольше.

Каспаров тоже был гений. Он проводил блестящие идеи, творил за доской, анализировал много, любил шахматы. Фантастика, что сделал Каспаров! Но надо уважать этих старых... Понимаешь?

– Современные шахматы сильно отличаются от тех, в которые вы играли в 70-е годы?

– Да, конечно! Сейчас, если у тебя плохая теоретическая подготовка, то, наверное, тебе здесь нечего делать. А в мое время даже без особой теоретической подготовки можно было играть, и даже с успехом. Понимаешь?

– Я помню, ты белыми разыгрывал такую интересную систему, что-то вроде староиндийской за белых...

Люба слегка морщится. И перебивая меня, говорит:

– Конечно, если бы я изучал теорию, больше анализировал, то у меня получше были бы и результаты (я имею в виду первенство мира). Но, понимаешь... Я любил в шахматы играть! Для меня не было важно академическое достижение. Понимаешь? Я относился к шахматам, как к игре. Играя на каждом ходу.

– А ты писал какие-то книги?

– Нет, я не писал. Специально не писал. Потому что книги писать мне... Ты, знаешь, у меня мнение: партии надо комментировать сразу после игры, а не спустя время. Ни один человек не сможет быть абсолютно правдив и корректен в этих комментариях. Он обязательно будет маскировать истину! Он говорит: «Я не боялся этого!» А он боялся! Он говорит: «Я это видел!» А он не видел это во время партии! После партии легко анализировать. А партию надо комментировать сразу после игры, чтобы все видели это. Как горячий хлеб из печки. Только тогда это надо записывать, это – самое настоящее! Там ты ничего не можешь маскировать. Понимаешь?

А после партии Каспаров сидит и говорит: можно сыграть так, а можно так... И не хотят раскрывать свои слабости! Сегодня, как ты видишь, они практически совсем не анализируют после партии, они предпочитают анализировать в одиночестве, с компьютером... Другое дело! Другая жизнь! А мы с Карповым анализировали, и я говорю ему: «Скажи, а что бы ты сыграл на этот ход?» А это был критический момент в партии. Карпов же никогда не хотел показывать в анализе самый лучший ход. Он делал хороший ход, но не самый лучший. И тогда я должен его победить после этого хода. Тогда он возвращается и делает другой ход — но тоже не самый лучший! И в конце, когда выясняется, что все «хорошие ходы» не дают результата, он показывает самый лучший ход. Но он никогда не показывает его сразу. Это психология. Карпов был такой. Мудрый.

– Он любил говорить: «Шахматы — военная игра!» А на войне все средства хороши...

– Да... Это – правда! Но шахматы имеют Красоту. А Красоту нельзя сравнивать с войной, понимаешь! Это я так думаю.

– Когда говорят пушки, музы молчат?

– Правильно.

– Вот ты приехал на 75-й фестиваль в Вейк-ан-Зее. По-прежнему чувствуется дух фестиваля здесь?

– Чувствуется знаешь где? В низких группах, где играют любители. Они сохраняют этот фестивальный дух. А в главном турнире, где играют профессионалы, все изменилось. Здесь фестиваля мало. Фотографы должны успеть сделать снимки профессионалов за первые пять минут, а потом они исчезают, чтобы на следующий день появиться снова. Как призраки. Фестиваля на этом уровне уже нет! Каждый сидит в номере, со своим компьютером... Другая жизнь! Меня, когда я это говорю, молодые не понимают. Но старые – они меня отлично понимают! И дай Бог, чтобы эти старые жили долго!

– Дай, Бог, Люба!