Собеседник напротив полон доброжелательности, излучает теплый юмор, порой самоиронию. В голосе иногда слышна ностальгия по прошедшим временам… Не торопится сразу отвечать, собирается с мыслями, подбирает нужные конструкции. Проявляет интерес и внимание (отнюдь не показные) к оппоненту, задаёт встречные вопросы. Даже трудно поверить, что этот интеллигентнейший, готовый искать (и находить) компромисс, не чуждый комфорта и других благ цивилизации, щедро предоставляемых сытой Америкой, человек несколько десятилетий назад проявил совершенно несгибаемую гражданскую позицию и стальной характер. И где? В обществе, привыкшем молчать и во всем соглашаться с «властями предержащими», в обществе, только что безропотно «проглотившем» ввод армии в Афганистан, ранее послушно одобрившем Прагу и Будапешт. Не только проявил, но и выстоял, не сломался, доказал, что ни за какие посулы не променяет систему своих ценностей, не предаст друзей.

Летом 1980 года, готовясь к приёмным экзаменам в университет, я, окончательно одурев от зубрёжки, решил передохнуть и послушать «вражеские голоса». «Голос Америки» из Вашингтона передаёт, – услышал привычное начало, далее, как частенько случалось в те годы, шумы и треск в эфире. Удалось только понять, что речь идёт о гроссмейстере, чемпионе Советского Союза, добивающемся разрешения от властей покинуть страну. Поразило то, что когда слово предоставили герою передачи, он первым делом начал говорить не о себе, а о каких-то дальних родственниках (если память не изменяет, жены), испытывающих те же проблемы… Трансляция оборвалась…

Известный мастер с гневом восклицал: «Уезжают! Чего им здесь не хватает!», другой, взяв меня за локоть, говорил: «Видишь, он вернулся!» – «Как вернулся?» – «Но он же в этом году сыграл в первенстве Москвы!» Слухов и вымыслов, фантастических предположений и невероятных догадок, в общем, хватало…

Полдень в небольшом американском городке… Я разговариваю с Борисом Гулько:

– Борис Францевич, начнём, как водится, с «анкетных данных». Как и когда начинался Ваш шахматный путь?

– В Центральном шахматном клубе, в конце 50-х. Можно даже назвать точную дату – 1959 год.

– Кто был первым тренером?

– Международный мастер Абрам Иосифович Хасин. Сейчас ему уже больше девяноста лет. Живет в Германии… Героическая личность! Потерял ноги под Сталинградом, но стал шахматным мастером, педагогом…

– В юношеских соревнованиях вы часто были первым или настоящие успехи пришли позже?

– Три года подряд был чемпионом Москвы среди юношей. 1961, 1962, 1963. В те годы это кое-что значило. Мастером мне удалось стать еще в школе, выиграв чемпионат московского спортивного общества «Буревестник». В выданном удостоверении, по-моему, стоял номер 36 – мало в ту пору в Советском Союзе было мастеров! Потом продвижение затормозилось, я учился в МГУ, сдавал сессии. Всегда с опозданием. Почему-то турниры всегда совпадали с сессиями, а я (естественно!) предпочитал турниры. После первых успехов был довольно большой перерыв до 1974 года.

– Вы учились на факультете психологии?

– Да, закончил его в 1971-м. Играл достаточно успешно в каких-то мастерских турнирах. Первенство Центрального совета ДСО «Буревестник», например. В 1972 году выиграл девять партий подряд, в 1973 – одиннадцать. Рубака был такой… Попасть в какие-то приличные турниры было довольно сложно, удалось пробиться только в 74-м году. Этот год складывался успешно. Сначала стал чемпионом Москвы с довольно высоким результатом, стартовал 11,5 из 12, в конце сделал пару ничьих, в итоге 13,5 из 15! А всего выиграл шесть турниров подряд, в том числе и такие несуществующие на сегодняшний день, как Всесоюзный отборочный турнир.

– Сильная швейцарка в 13 туров в Даугавпилсе?

– Да. Выиграл его и попал в высшую лигу чемпионата СССР. В общем, 1974 – год больших успехов.

– Возможно, ошибаюсь, но резкое восхождение началось с Вильнюса-75? Из зонального турнира в следующий этап впервые вышли Гулько, Балашов, Цешковский…

– Удалось разделить первое место и попасть в межзональный турнир. В этом же году выиграл первую лигу первенства СССР, разделил второе место в Высшей лиге. Драматичный турнир, один из самых интересных чемпионатов… Гроссмейстером стал как-то незаметно, даже не вспомню сейчас, в каком турнире, потому что выполнял норму в каждом, где играл. Это был год прорыва в «высший свет».

– Вы могли стать чемпионом СССР в ереванском турнире, когда за два тура до финиша возглавляли таблицу.

– В предпоследнем туре я проиграл затяжную партию, далеко за 100 ходов, Петросяну. Это был очень яркий турнир, один из лучших в моей карьере. Как, впрочем, возможно, и в карьере Рафика Ваганяна и Олега Романишина. В последних четырех турах набрал только одно очко и отстал от Петросяна на пол-очка.

Ереван, 1975, чемпионат СССР. За партией Бориса Гулько наблюдает Владимир Дорошкевич

Фото: Р.Экекян

– Дележ 2-5 мест в компании с Талем, Романишиным, Ваганяном выше Полугаевского, Геллера, Бронштейна, Белявского можно расценивать как яркий успех в биографии любого гроссмейстера тех лет.

– Бывают турниры, исключительные не только по составу, но и по богатству идей. Ереванский был очень ярок! Через два года я разделил первое место с Иосифом Дорфманом почти в таком же составе в Ленинграде. Те же вроде игроки: Таль, Петросян, Смыслов, Полугаевский, Геллер. Но турнир выглядел значительно бледней – из-за игры многих участников, включая и меня. Правда, на этот раз не было такого провала на финише.

– Может быть, тогда большое количество ничьих было вызвано тем, что чемпионат являлся отборочным к зональному?

– Нет, это не так. Ведь в зональном (Львов, 1978 год – прим. интервьюера) играли и шахматисты, не выступавшие в том чемпионате. Савон, например. Так что формального отбора, по-видимому, не было.

– В 1977 году ситуация в известной степени повторилась. Решающую встречу вы снова играли с Петросяном.

– С Петросяном играл в последнем туре. Ничья.

– Было ощущение того, что на этот раз должно всё получиться?

– Трудно сказать… Я любил играть в сильных турнирах, с сильными противниками. Не могу сказать, что ставил перед собой цель занять первое место. Игра складывалась хорошо, удавались какие-то партии. По ходу турнира старался сыграть как можно лучше. Поэтому не могу сказать, что считал себя обязанным победить в турнире и стать чемпионом СССР. Получилось, и слава Богу!

После того как дополнительный матч между Борисом Гулько и Иосифом Дорфманом завершился вничью, звание чемпиона СССР 1977 года было присвоено обоим

– Кто из «классиков» был наиболее близок Вам по духу? Если верить литературе и прессе, хорошие отношения были с Михаилом Талем?

– Да, были хорошие отношения, взаимная симпатия. Хотя сказать, что играл в «стиле Таля», не могу. Мой стиль менялся. Но любил сложную запутанную игру – шахматы, которых сейчас «благодаря компьютеру» не существует. В принципе был шахматистом «запутанно-динамичного» стиля.

Имелся еще у меня момент, когда я, будучи мастером, был тренером у Полугаевского. Кроме Петросяна, с другими выдающимися шахматистами того времени у меня были достаточно хорошие отношения.

– А с Петросяном было сложно потому, что он был «человек системы», или в силу непростого характера?

– Это было связано как раз с событиями чемпионата 1975 года. После того как я перед самым финишем выиграл подряд у Балашова и Дворецкого (шахматистов моего поколения), Петросян обвинил их в том, что они проиграли мне умышленно. Это было ужасно несправедливо и сильно повлияло на мое состояние перед решающими партиями. Я был раздражен и считал, что чёрными (!) должен обыграть Петросяна! А силёнок уже не было… С тех пор до конца его жизни я с ним не здоровался и не подавал руку перед партией…

– В 1978 году вы в ранге чемпиона СССР не выходите из львовского зонального турнира в межзональный. Потом с блеском выигрываете гроссмейстерский турнир в Никшиче. А количество гроссмейстерских турниров тогда было поменьше, нежели пальцев одной руки. Бугойно, Никшич, Тилбург – по-моему, в том году всё! Вы разделили первое место с Тимманом, третьим был Ваганян…

– Это был хороший период! Лето 1978 года… Играли звёзды того времени Портиш, Горт, Любоевич, Андерссон, Рибли, Глигорич… Единственный хороший зарубежный турнир, который мне удалось получить, поскольку с руководством шахмат у меня были неважные отношения. В последний раз я играл за границей в личном соревновании в качестве советского шахматиста…

– И вот Олимпиада в Буэнос-Айресе. Венгры обходят СССР, впервые советская команда берет «только» серебро. К сожалению, известно об этом «Турнире наций» очень мало. Не расскажете подробней?

– В Буэнос-Айресе я решил для себя эмигрировать из Советского Союза. Это было довольно чудное чувство, когда находишься в советской делегации – вокруг нормальные люди, а ты вот… Советский… Делегация состояла из 20 человек, многие из которых были непонятно кто. «Переводчик» команды, который не говорил по-испански, тренер (гроссмейстер Антошин), у которого был запой во время турнира и т. д. Очень неприятное чувство – быть членом советской делегации! Состав участников на очередной матч, например, сообщался за пару часов до начала тура. Игра, по-моему, начиналась в районе четырех. Понимаете, обычно сообщается с утра, чтобы человек, если он сегодня играет, настраивался, готовился соответствующим образом. Нам приходилось ждать до часу дня. Потом сообщалось: «Мы решили, что сегодня ты не играешь!» Состав участников на очередную игру, таким образом, держался в секрете от самой команды! Совершеннейшая нелепость! После первых двух партий меня не ставили туров шесть, и я совсем забыл, что это такое… Повторюсь: неприятно было играть в советской команде, когда вокруг нормальные люди. В Советском Союзе это ощущалось не столь остро. Вокруг все такие же, и, самое главное, нет такого «присмотра». А когда все вокруг свободные, а ты принадлежишь к этой когорте ублюдков, то… Впрочем, в нашей команде играл один свободный человек – Борис Васильевич Спасский…

– Я как раз хотел о нём спросить. Он ведь тоже был на грани выезда из страны?

– Он был не на грани. Он уже жил во Франции, с женой присоединился к нам по дороге – в Риме. После Олимпиады собирался совершить с Мариной (Марина Щербачёва, супруга экс-чемпиона мира – прим. интервьюера) путешествие по Патагонии, в то время как нам предстояло возвращение домой под «неусыпным оком». Турнир оказался также неприятным, взяли второе место. Неудачно сыграл и я…

– И всё-таки на ваше решение покинуть страну повлияла ситуация в шахматном мире или общая ситуация в СССР? Или больше руководствовались какими-то другими причинами?

– Ситуация в шахматном мире была продолжением общей ситуации в стране. Что такое ситуация в шахматном мире? Я был в то время одним из сильнейших шахматистов мира, а играть там, где мне хотелось, не мог. Чемпион СССР ходил каждый день, как на работу, в шахматный клуб к начальнику Управления шахмат, а тот предлагал турниры, которые или прошли, или были отменены. Тогда он предлагает турнир, который должен совпасть с зональным. Но я согласился потому, что название «Лас-Пальмас» звучало тогда для меня как музыка! Потом неожиданно, по желанию Карпова, который заявил, что ему срочно требуются его тренеры именно в то время, сдвинули сроки зонального. Я получил возможность играть и в зональном, и в Лас-Пальмасе! Вот тогда меня снова вызвал Батуринский и сказал, что в Лас-Пальмас меня не пошлёт, но предлагает Никшич. Столько унижений для чемпиона Советского Союза! После эмиграции я в год играл столько хороших международных турниров, сколько за всю свою «советскую» жизнь.

Другой вопрос, что когда я выехал после семи лет «отказа» – мне было уже тридцать девять… Не первой свежести... Тем не менее, я рад, что удалось продолжить свою шахматную карьеру!

Волгодонск, 1981. Первая лига чемпионата СССР. Гулько занял первое место с результатом 10,5 из 17, на пол-очка отстали Михальчишин, Тимощенко, Дорфман, на очко – Свешников.

– В одном из своих интервью Вы сказали: «Я тогда действительно был немного наивен. И я, и Аня, мы почему-то полагали, что вот подадим заявление, и нас выпустят». Сейчас, когда многие вещи перестали быть тайной за семью печатями, это и впрямь звучит несколько наивно. Но ведь должна была эта вера на чем-то базироваться? Несмотря на то, что Вам говорили родственники, друзья, знакомые?

– Казалось – люди подают заявление, их и отпускают. Какие-то могли быть исключения по отношению к тем, кто владел государственными секретами. Но мы оба были шахматистами! Безусловно, я неправильно оценил тогда ситуацию, что связано с таким свойством моего характера, как оптимизм. Я считал – мы подаём заявление и уезжаем. Почему нет? Так и вышло… только ждать пришлось семь лет.

– Скажите, не было страшновато? Ехать в другую жизнь… Все-таки в Союзе по отношению к среднестатистическому гражданину Вы были, скажем так, значительно выше.

– Я был достаточно уверен в себе: сильный гроссмейстер, достаточно высокого уровня, чтобы заработать на жизнь шахматами. Кроме того, была профессия психолога, которой я, правда, так и не воспользовался. Страшновато? Страшно было оставаться. Посмотрел недавно фильм «Крушение Советского Союза»…

– Согласен с Вами, начало 90-х годов – это было нечто…

– В этом плане только шахматистам понятно, что лучше и что хуже. Оставаться в пассивной позиции без контригры или пожертвовать фигуру и пуститься в авантюру, где есть шансы даже выиграть. Второе – правильное решение! Получается, шахматы нас чему-то учат (с улыбкой).

– Когда всем стало известно о вашем решении, наверное, кто-то из шахматного окружения перестал узнавать, кто-то делал вид, что вовсе не знаком? Но ведь были и те, кто поддержал в трудную минуту?

Фото: В.Кутырев

– Моим ближайшим другом был Юра Разуваев, с которым я дружил всю жизнь. Дружба с ним, разумеется, не прекращалась все эти годы. Лёва Псахис, хотя он и заметно моложе меня, но почему-то именно в это время мы и подружились. С другими были совершенно нормальные отношения. Кроме Карпова никто не перестал здороваться со мной. Никакой специфической реакции со стороны именно шахматистов не последовало. Другое дело – шахматные функционеры, у которых была своя «работа» – не допускать меня на турниры и прочее.

– Но Карпов в известном смысле тоже был функционером? И не мог вести себя по-другому?

– Почему не мог? Он был великий шахматист и если бы вёл себя как великий, то мог позволить себе всё что угодно. Как, скажем Спасский или Каспаров. Но это был его выбор.

– Сыграв не вполне удачно за сборную СССР, Вы затем спустя десять лет вошли в сборную США и сыграли в девяти Олимпиадах подряд! Расскажите об американской сборной тех лет. Впрочем, американской она выглядела не вполне…

– Играла команда, как правило, очень успешно. Так, мы выиграли еще командное первенство мира в Люцерне в середине 90-х (в 1993 – прим. интервьюера). Взяли первое место впереди России. Причем американская сборная всегда играла успешней, чем ожидалось, исходя из её среднего рейтинга. Не было таких «излишеств», как сборы перед турниром. Люди приезжали, откуда хотели, и готовились, как хотели, и даже такого понятия как тренер не существовало. Был представитель, он же тренер. Обычно Джон Дональдсон, хороший парень, но не настолько сильный шахматист, чтобы реально помочь профессионалам. Всегда был достаточно хороший микроклимат внутри команды, люди приезжали просто поиграть в шахматы!

– Это было как-то взаимосвязано с тем, что половина команды или даже три четверти были иногда выходцами из СССР?

– Не совсем так. Были игроки, выехавшие совсем детьми, например, Серёжа Кудрин.

– Ермолинский?

– Ермолинский, замечательно сыгравший в ереванской Олимпиаде… Но вы знаете, душой команды долгое время был Ясер Сейраван. Расположенный открытый парень – был таким неформальным лидером.

В принципе, родившиеся в Америке шахматисты часто имеют непростой характер, потому что жизнь гроссмейстера, не принадлежащего к элите, достаточно нелегка финансово. И они, конечно, были не в восторге, когда приезжали гроссмейстеры из Советского Союза и отнимали «американский кусок хлеба». Ясер в этом отношении был исключением. Может быть, потому что был достаточно силён и уверен в себе. Наверно, в силу своего оптимистичного характера он и добивался этих успехов. Какое-то напряжение в отношениях между «местными» и «приезжими» существовало, но всё-таки шахматы честная игра – если человек выигрывает, он выигрывает. Ничего не поделаешь…

– С кем из бывших советских коллег Вам приходилось общаться чаще всего после переезда в США?

– Жизнь в Америке достаточно «разорвана», турниры напряженные, проходят по швейцарской системе, не очень-то пообщаешься. Таких вещей как сборы (о чем мы уже успели поговорить) просто не существует. Поэтому не могу сказать, что общаюсь часто. С Димой Гуревичем, Гришей Кайдановым. В целом, шахматная жизнь здесь организационно гораздо бедней, чем в Советском Союзе… Нет государственной поддержки.

– Много ли шахматистов-эмигрантов сумело самореализоваться в других областях? Читал про Ирину Левитину, Семёна Палатника…

– Гриша Серпер ушёл из шахмат и где-то работает. Какое-то время он здесь играл, и довольно успешно. Сейчас подумаю… Кто еще из шахматистов? А вообще, вы знаете, я заметил одну странную вещь: у шахматистов-мужчин ситуация выглядит безнадёжней, чем у женщин-шахматисток. Видные шахматистки меняли профессию и добивались больших успехов. Алла Кушнир была профессором археологии, Лариса Ильинична Вольперт – видный филолог. А ведь они в свое время выигрывали чемпионаты СССР и боролись за титул чемпионки мира! Чего не скажешь о мужчинах, боровшихся за первенство мира. Это своего рода полная противоположность алкоголизму, от которого, как известно, мужчина может излечиться, а у женщин дело безнадёжно. В шахматах всё наоборот!

Есть, правда, довольно много американских игроков, которые оставили шахматы и проявили себя в других областях. Здесь имела место своего рода шахматная трагедия Америки: когда появлялись талантливые шахматисты – они росли до времени поступления в колледж. Обычно таких шахматистов, занимавших высокие места в национальных чемпионатах, охотно брали в престижные университеты, такие как Гарвард (у них там была даже специальная программа для национальных школьных шахматных чемпионов). Но, в отличие от СССР (где я, например, мог учиться на год больше положенного, сдавать экзамены кое-как и с опозданием), в Америке, когда платишь большие деньги за учёбу, времени на шахматы не остаётся. И талантливые молодые ребята «под 20» шахматы бросали. Из шахматистов-профессионалов? Молодой гроссмейстер середины семидесятых Кеннет Рогофф стал одним из крупнейших экономистов. Максим Длуги на какое-то время ушел из шахмат, занимался каким-то бизнесом в Москве, но сейчас он снова играет. Вернулся в Америку, выступает в турнирах, учит… То есть гроссмейстерам-профессионалам расставание с шахматами даётся тяжело. Был такой шахматист Тарджан…

– Играл в свое время в рижском межзональном?

– Но с тех пор, наверное, вы долгое время не видели его имени. И вот недавно выступил в открытом первенстве США. Спустя более чем тридцать лет! Выходит, что для мужчин шахматы «опасней», чем для женщин!

– Тринадцатый чемпион мира очень тяжело играл с Вами в начале своего пути, и не только. Скажите, у Вас был какой-то свой особый рецепт игры с ним? Гарри Кимович иногда довольно бурно выражал бьющие через край эмоции, это как-то проявлялось, когда он вам проигрывал?

– Это вопрос стилей. Возможно, что мой стиль не совсем «подходил» Каспарову. Я любил сложную игру, и меня этим его фирменным «накатом» ему не удавалось «опрокинуть». Партии достаточно удачно складывались в дебюте… Не думаю, что у меня был какой-то особый рецепт. Естественно, что каждый человек, проиграв партию, расстраивается. И Гарик расстраивался тоже. Кстати, расстраивался он значительно реже, чем другие (с улыбкой). Вообще был довольно корректным партнером. В 1981 году во Фрунзе на чемпионате СССР развёл руками и сказал, что «вы могли выиграть раньше», что было чистой правдой. У меня была комбинация, о которой я попросту забыл. Правда, сейчас, комментируя партию для книжки, пришёл к выводу, что способ, который я тогда избрал, был более рациональный. Ситуация для меня во времена того чемпионата была непростой. Я уже был «отказником» и играл поэтому не слишком удачно. Чувствовал себя женщиной, которую забрали в гарем и не отпускают…

– Вы остались шахматным профессионалом, а жена «переквалифицировалась» – нет, не в управдомы, как у классиков, но в программисты. Скажите, а как далось ей такое решение? Анна Ахшарумова – чемпионка СССР 1976 года, одна из ярчайших надежд советских шахмат. А по оценке Михаила Ботвинника даже потенциальная чемпионка мира. Не больно было расставаться с шахматами?

– Она выиграла еще один чемпионат СССР, в 1984 году. Но Аня, наверное, просто более динамичный человек по сравнению со мной. Её программирование реально заинтересовало. Она с удовольствием занялась другими вещами… Может быть, потому что шахматы значили для неё меньше, чем для меня. Она кончила здесь престижную бизнес-school, сдала трудные экзамены на CFA. По той профессии, которой она сейчас занимается, получала полностью образование здесь.

– Получается, в Америке получила и новое образование, и новую профессию? Трудно себе такое представить в зрелом возрасте…

– Такой же пример, как я уже говорил, являла Алла Кушнир, которая сыграла три матча на первенство мира, а позже в Израиле закончила университет и стала известным археологом. Так что, возможно, женщины более динамичны в духовной сфере. Но опять же: в наше время шахматы для женщин значили меньше. Вот, начиная с сестёр Полгар, шахматистки стали «равноправными людьми» в турнирах. А женщины, игравшие в 70-80-е годы, знали меньше, у них были «свои» турниры и вообще к шахматам они относились легче, чем мужчины.

– Не тянуло ее вернуться, где-нибудь сыграть? Или новая работа захватила настолько, что желания не возникало?

– Нет. Я бы не сказал, что Аню интересуют шахматы сами по себе. Я недавно спросил её: «Знаешь, кто сейчас чемпион мира?» Она задумалась и потом спросила в ответ: «Где-то слышала… Кажется, Карлсен?» Многие американцы всё-таки знают это имя (смеясь).

– Менее известна, а точней, совсем неизвестна Ваша деятельность в роли тренера. С кем занимаетесь в данный момент?

– Тренерство как занятие началось для меня еще в Союзе. Как я уже говорил, был секундантом Полугаевского, месяц как-то работал с Володей Тукмаковым перед его межзональным. Доводилось вести занятия в детских школах Ботвинника, Смыслова, Полугаевского. Естественно, был тренером своей жены, когда она ещё выступала. После эмиграции занимался с Жужей и Юдит Полгар, помогал Ире Левитиной. Здесь в Америке такой вещи, как тренер для ведущих шахматистов – не существует. Здесь шахматный тренер должен заниматься с начинающими, любителями. Это не очень интересно… Но у меня есть два постоянных ученика. Один из них доктор. При этом играет в оркестре (!), много лет подряд берет у меня уроки. И что удивительно – если я, допустим, сейчас оставил практическую игру, то он, напротив, все свои отпуска проводит в турнирах, что очень трогательно. Другой – Джоэл Снид, профессор психологии, страстный любитель шахмат, впрочем, не очень сильный, с которым мы вместе написали три шахматные книги. Причём идея книг принадлежала ему. Интересный жанр, который, по-моему, до этого в шахматной литературе не встречался. Это сборники моих избранных партий. На их образцах я объясняю ему шахматные принципы, предлагаю самостоятельно найти решения. Объясняю, почему его решения, как правило, неверны. Как нужно рассуждать, чтобы прийти к правильному решению. Получился одновременно и сборник избранных партий, и учебник. «Уроки с гроссмейстером». Вышли в Англии два тома, сейчас готовится к печати третий. В какой-то мере Нимцович делал одновременно и сборник своих партий, и учебник. Но у него не обсуждается мышление любителя. А тут мой ученик задаёт вопросы о тех вещах, которые не понимает, а я даю ответы.

– В 1994 году Вы стали претендентом. Не испытывали ощущения легкой грусти? Желаемый для многих гроссмейстеров статус был обретен с заметным опозданием и не по вашей вине?

– Естественно, те семь лет, которые я провел в ожидании выезда – большая потеря для шахматиста-практика. Но, тем не менее, в 94-м я играл еще достаточно хорошо. Матч с Шортом завершился вничью в основное время. Но у меня случилась беда в середине матча, я серьезно заболел, играл с очень высокой температурой. В решающей партии просто предложил ничью в выигранной позиции, чувствуя, что теряю «ориентацию в пространстве». Возможно, по каким-то мистическим причинам я не смог подняться выше. Действительно лучшие мои годы должны были прийтись именно на то злополучное время ожидания. С другой стороны, сыграл немало хороших турниров и после эмиграции. Выиграл два первенства Америки, оба раза с большим отрывом…

– Что вы думаете о лидерах современного поколения?

– Это другие шахматы. Об этом мне сказал еще Полугаевский, когда я в последний раз играл вместе с ним в Реджо-Эмилии в начале 90-х. Суть его высказывания сводилась к тому, что раньше мы могли прийти, сесть за доску и начать играть с первого хода. Сейчас так нельзя. Уже тогда начинало сказываться влияние подготовки, хотя время было еще не совсем компьютерное… Рафик Ваганян мне тоже говорил: «Знаешь, шахматы, в которые мы с тобой играли, больше не существуют!»

Играть сегодня стало значительно трудней. Потому что шахматисты стали похожи на кентавров. В роли головы выступает компьютер. Огромный объем подготовки и, если против тебя делают неожиданный ход в дебюте, то ты понимаешь, что дальше начинаешь играть против компьютера. В последних моих турнирах я ловил себя на малодушной мысли, которая стала возникать в запутанных позициях: «врубить бы сейчас «Фриц», он бы всё рассчитал!» Мне кажется, что в нестандартных положениях шахматисты стали играть заметно хуже, потому что все силы и энергия уходят на работу с компьютером. И я часто вижу в примечаниях, эдак хода после 35-го: «Здесь я забыл свой домашний анализ»… Шахматы драматично изменились, и только несколько ведущих шахматистов мира играют по-настоящему здорово и интересно. Они решают проблемы, которые нам решать не приходилось. Карлсен, Аронян, сейчас еще и Каруана… Выманить противника из «ухоженного парка компьютерных анализов» в дебри настоящего шахматного леса – Карлсен это исполняет совершенно гениально! Блестящий психолог! Чувство противника, чувство динамики игры у него удивительное. Как я понимаю, это сейчас значительно трудней делать, чем в свое время нам. Я заметил, что чем проще игра (а шахматы стали проще, потому что утратили дебютную стадию), тем выше требуется мастерство, чтобы побеждать. Остаётся меньший диапазон для борьбы. Посмотрите – Карлсен играет какие-то мёртво-ничейные окончания, а потом получается, что ему удаётся их выигрывать.

Шахматы изменились необычайно, и я не очень оптимистичен в отношении их будущего. Сейчас появились, допустим, новые технологии в медицине. Парализованным людям вживляют в голову чип, и они получают возможность мыслью включать свет, кондиционер, телевизор… А что помешает с таким вживлённым чипом играть в шахматы?

– Вот мы и коснулись деликатной темы читерства…

– Я бы даже не сказал, что это читерство. Это, может, постепенно вообще станет свойством человека? Я, допустим, знаю, что для моего мышления такая вещь как Google стала очень важной. Чувствую, что всё знаю, потому что стоит набрать на клавиатуре Google, и всё станет ясно. А что, если такой шахматный Google будет уже сидеть в голове? Вполне естественно, вживили при помощи безболезненной операции чип? Технически вполне осуществимо и, похоже, всё так и будет… Тогда шахматы как спорт могут исчезнуть.

– Тогда, может, спасут «Шахматы Фишера», хотя бы на короткий срок?

– Они не завоевали популярности. Сыграл в жизни только одну такую партию. Предложила Жужа Полгар. Дело в том, что шахматы – совершенно волшебная игра, они необыкновенно сбалансированы. Оценка начальной позиции неизвестна: выигрывают белые или ничья? Какое-то изменение гармонии начального положения создаёт неестественную структуру. Какие-то положения, слышал, дают изначально слишком большой перевес белым… Можно, конечно, их исключить. Но вот гармония, если её убрать «фишеровским образом», думаю, исчезнет. Шахматы станут менее интересными. И то, что таких турниров проводится в мире мало, интереса к ним нет, говорит о том, что моя догадка, может быть, верна.

– В последнее время вы интересуетесь историей, пишете статьи…

– Веду колонку в нью-йоркской русскоязычной газете «Еврейский мир», её перепечатывают несколько интернетных изданий. Определенной тематики нет. Пишу о том, что для меня интересно в данный момент. Есть колонки, посвящённые кулинарии, литературным произведениям. Чаще всего пишу о политике, религии, философии. Это действительно то, что сейчас меня занимает.

– Как получилось так, что вы начали заниматься столь необычным для шахматиста делом?

– Если начать вспоминать: занимался ли этим кто-то из шахматистов до меня, можно назвать Глигорича, который вел политическую рубрику в белградской газете «Борба». Я никогда не читал его статей и не знаю, что он писал. Но мир очень интересен, и когда я закончил свою шахматную карьеру и мне предложили писать эссе для газеты, я нашел это предложение привлекательным. Не потому, что ты можешь высказать свои взгляды, а потому что когда ты решаешь написать о чём-либо, ты начинаешь что-то понимать по-другому. Когда сажусь писать очередное эссе, то частенько вдруг обнаруживаю, что не согласен со своими собственными взглядами. Это занятие, подобное шахматам, я ищу лучший ход, строю свои концепции. Оно очень меня увлекает. Я издал книжку своих эссе «Мир евреев», поскольку тема иудаизма и Израиля для меня очень важна.

Только что здесь в Америке вышел сборник, в него вошли три книги моих воспоминаний (одна из них посвящена моему близкому другу Юре Разуваеву). И один рассказ. Возможно, появится и в России…

В известной степени литературная работа заменила мне шахматное творчество.

Беседу вел Сергей КИМ

Фото из архива «64»