Борис Акунин. Планета Вода. М.: Захаров, 2015
Не знаю, как вам, а мне положительно больно видеть, что происходит сегодня с Фандориным. ... Эраста Петровича я любила горячо и искренне. Единственный по-настоящему выдающийся персонаж из всего созданного Акуниным сонма безликих сущностей, он оставался живым (обаятельным, несовершенным, трогательным, героическим — да каким угодно) поразительно долго, но начиная где-то с «Нефритовых четок» начал усыхать и костенеть, сливаясь со своими бессмысленными и лишенными индивидуальности потомками.
Нынешний сборник (в него вошли две повести и один рассказ, на уровне названий объединенные «водной» тематикой — «Планета Вода», «Парус одинокий» и «Куда ж нам плыть?») представляет собой практически финальную стадию трупного окостенения: от знакомого всем Эраста Петровича осталась негнущаяся мертвая кукла, идеальный в своем бесчеловечном занудстве «благородный муж» без цвета, вкуса и характера. В первой повести он расследует злодеяния некого герберт-уэллсовского (или, вернее, александр-беляевского) тайного общества, превратившего в свою цитадель целый остров в Атлантическом океане, а параллельно ловит маньяка — убийцу маленьких чахоточных девочек. Во второй (и самой удачной с точки зрения сюжета) повести Фандорин расследует мученическую смерть своей бывшей возлюбленной — той самой Ангелины из повести «Декоратор», которая очень любила Эраста Петровича, но бога любила больше, из-за чего ушла в отдаленный монастырь. Третья история — расследование небывало умелого и кровавого ограбления поезда.
Герои произносят монологи о судьбах родины, практикуют медленное дыхание, штурмуют неприступные волжские утесы, концентрируют энергию ки, обнимают красавиц и голыми руками крошат в капусту целые армии врагов (особенно блистает Маса, дослужившийся наконец до роли полноценного доктора Ватсона) — словом, стараются как могут. Однако вся производимая ими движуха не может заглушить тоскливого механического скрежета, с которым едет вперед романная конструкция. Нехитрая машинерия (даже лучшие книги о Фандорине всегда отличались некой благородной механистичностью), в прежние времена умело задрапированная и безупречно исправная, нагло лезет наружу, разрывая ржавыми пружинами глянцевую оболочку. Более того, даже те детали, которые у Акунина прежде работали безотказно, выглядят сегодня заброшенными и несмазанными. В двух текстах из трех детективный сюжет (вот уж с чем у писателя никогда не было проблем!) схематичен и неубедителен. А когда один и тот же прием — пресловутый deus ex machina — используется Акуниным второй раз подряд, возникает неловкое чувство, будто автору надоело придумывать и он не видит причины это скрывать.
Впрочем, нет худа без добра. Нынешний сборник про Фандорина — предпоследний в цикле, так что когда в следующей книжке автор убьет своего героя (а он наверняка захочет это сделать), жалко не будет. Чего жалеть — он и так уже давно умер.
Эллрой "Американский таблоид". Делилло "Весы".
Обе книги о времени Карибского кризиса со всеми вытекающими: Куба, Фидель, мафия, убийство Джона Кеннеди.
На мой вкус Таблоид Эллроя более захватывающий. Интересен подход автора к убийству президента. Эллроя не столько интересует кто его убил, а почему его необходимо было убить.
__________________________
Спасение там, где опасность.
Экспертный совет национальной премии «Большая книга» выбрал девять авторов, прошедших в финал юбилейного, десятого, сезона, передает корреспондент «Ленты.ру» с литературного обеда с членами совета в ГУМе. Финалистами, в частности, стали писатели Дина Рубина, Виктор Пелевин и Роман Сенчин. Отбор проводился из 30 произведений.
Полный шорт-лист премии выглядит так:
Дина Рубина — трилогия «Русская канарейка»
Виктор Пелевин — роман «Любовь к трем цукербринам»
Роман Сенчин — роман «Зона затопления»
Анна Матвеева — сборник рассказов «Девять девяностых»
Алексей Варламов — роман «Мысленный волк»
Игорь Вирабов — биография «Андрей Вознесенский»
Борис Екимов — роман «Осень в Задонье»
Валерий Золотуха — роман «Свечка»
Гузель Яхина — роман «Зулейха открывает глаза»
Далее чтением этих текстов и выбором тройки победителей займется Литературная академия, в которую входят более 100 критиков, журналистов, ученых и деятелей культуры. Имена трех лауреатов станут известны в конце ноября.
В Русском журнале наткнулся на статью, посвященную В.Зазубрину (1895-1938). "Вкус крови" называется. В ней, в частности, говорится, что страшнее повести "Щепка" в литературе ничего нет. Решил ознакомиться.
К концу пятой страницы давление так скакнуло, что сразу бросил это занятие.
Нахрен такие книги.
__________________________
Спасение там, где опасность.
Нобелевская премия по литературе – 2016
Премия присуждена Бобу Дилану с формулировкой «за создание нового поэтического языка в великой американской песенной традиции»
Писатели отдыхают.
__________________________
Спасение там, где опасность.
Vova17: В Русском журнале наткнулся на статью, посвященную В.Зазубрину (1895-1938). "Вкус крови" называется. В ней, в частности, говорится, что страшнее повести "Щепка" в литературе ничего нет. Решил ознакомиться.
К концу пятой страницы давление так скакнуло, что сразу бросил это занятие.
Нахрен такие книги.
Ну Вы, Вова, даете..
Ох и жуть лютая...
Уж насколько Лето Господне вещь тяжелая, но это...
И это та самая история, которая потом "А вы докажите" оборачивается. В двадцатых вопрос был в литературной изощренности, а не в фактах. Правду знали все.
Как и все знали, куда делось украинское и русское крестьянство.
В каждом городке знали, куда исчезли евреи.
И все-все точно знали, о чем лучше не болтать...
Была, помню, веселенькая песенка на стихи Есенина.
Не злодей я и не грабил лесом
Не расстреливал несчастных по темницам.
И помню, как вдруг осознал, что в то время все знали, кто и кого расстреливал. А для нас это было уже так, метафора шебутного поэта...
Лекция Нила Геймана о роли литературы и библиотек в частности. С русскими субтитрами. Важная мысль-жанры настолько сблизились и переплелись, что комикс, графическая новелла-это уже признанная литература.
Но время идет дальше . Сейчас можно сказать, что кино ( в части сериалов) и сериалы-это тоже своеобразная литература. В 2017 жду выхода сериала "Американских богов" этого автора. 2 раза начинал читать, но по уважительной причине не смог дочитать.
Сейчас уже второй день идут чтения "Мастера и Маргариты" от Гугл -чтений. Участвовал и кот Стивен, победитель котокастнга.
Раньше были Чехов и Анна Каренина ( всемирный пул чтецов- на английском).
Есть ли что-то подобное на других языках? Формат непривычный, но есть свои плюсы.
Леонид Леонов. "Вор" 1925–1927 г.
Русский язык, стиль - необыкновенные. Даже не знаю, как он в соцреалисты из этого вырос.
Вещь невеселая, но для затравки - сцена из кабака.
Черный хлеб своей беспутной жизни барин Манюкин добывал враньем, то есть рассказываньем заведомых небылиц, какими, впрочем, становятся к старости даже совершенно достоверные, как раз наиболее дорогие сердцу эпизоды, в особенности — после жестоких житейских или политических крушений. С целью заработка он всякий вечер с неизменной точностью заявлялся сюда, в подвал, за гулящими полтинниками, причем всегдашними потребителями его бывали людишки со столичного дна: прокучивающий казенные червонцы чиновник, запойная мастеровщина, бражничающий перед очередного садкой вор. Манюкин врал то с отчаянием припертого к стене, то, по миновании лет, с жаром наивного удивленья: ему, кое-как перебравшемуся через огненную реку революции, прошлое именно таким фантастическим и представлялось с нового, достигнутого берега. Он не старался применяться к грубым вкусам заказчика, немногие умели оценить цветы и перлы манюкинского вдохновенья, тем не менее его простодушные слушатели с интересом вникали в пороки, тайны и сарданапальские роскошества чужого класса, да еще в передаче столь осведомленного свидетеля их и участника. Нередко, когда иной раскрутившийся скоробогач не щадил манюкинского достоинства, весь тот ночной сброд урчал и стенкой подымался на защиту — не артиста, не барина, не человека даже, а заключенного в нем горя.
— Итак, заехал я раз к старинному дружку моему Баламут-Потоцкому в придунайское его поместье. Лето тропическое стояло, помнится, и гроза шла. — Манюкин набрал воздуху в грудь, и все потеснее сомкнулись вокруг, стремясь поближе — ухом, глазом и случайным прикосновением — вникнуть в очередное приключенье. — Вхожу, а он — батюшки! — сидит у себя на терраске, какой-то весь насквозь проплаканный, и одной рукой пасьянс раскладывает, — «изгнание моавитян» назывался! — а другою пенки с варенья жрет. А вокруг все мухи, мухи! Призовой толстоты был человек и погиб в последнюю войну: записался рядовым, однако, не умещаясь в окопах, принужден был поверху ходить. Тут его и подстрелили…
— Наповал, значит? — подзадорили из публики.
— Вдрызг, аж брызнуло!.. — скрипнул Манюкин, и стул скрипнул под ним. — Чмокнулись мы, всего меня вареньем измазал. «Распросиятельство, — спрашиваю его озадаченно, — чтой-то рисунок лица у тебя какой-то синий?» — «Несчастье, — отвечает. — Купил, братец, кобылу завода Корибут-Дашкевича: верх совершенства, золотой масти, ясные подковочки. Сто тринадцать верст в час!..» — «Звать как?» — недоверчиво спрашиваю, потому что я лошадиные родословные наперечет знал, а про эту не слыхал. «Грибунди! — кричит, а у самого опять невольные слезы, помнится, даже плечо мне обмочил. — Дочь знаменитого киргиза Букея, который, помнишь, в Лондоне на всемирной выставке скакал! Король Эдуард, светлейшей души человек, портрет ему за резвость подарил… эмалированный портрет с девятнадцатью голубыми рубинами…» — «Объяснись!» — кричу наконец в нетерпении. «Да вот, отвечает, шесть недель усмиряем, три упряжки изжевала. Корейцу Андокуте, конюху, брюхо вырвала, а Ваське Ефетову… помнишь берейтора-великанища? Ваське это самое, тоже что-то из брюшной полости!» Я же… — и тут Манюкин подбоченился, — …смеюсь да потрепываю этак моего Баламута по щеке. «Трамбабуй ты, граф, говорю, право, трамбабуй! Я вчера пол Южной Америки в карты проиграл… со всеми, этово, мустангами и кактусами, а разве я плачу?»
— Как же ты ее проиграл? — недоверчиво протянул Николка, отирая пот с лица и с подозрением косясь на прочих слушателей.
— Юбыкновенно-с, в польский банчок! Трах, трах, у меня дама — у него туз! Получайте, говорю, вашу Америку. Признаться, целый месяц чертовку проигрывал, велика! — отбился Манюкин и мчался далее, не тцадя головы своей. — «А ты, трамбабуй, из-за кобылы сдрюпился? Брось реветь. Член мальтийского клуба, и государственного совета, и еще там чего-то, а ревешь, как водовозная — бочка!» А по секрету вам признаться, я с одиннадцати лет со скакового ипподрома не сходил: наездники, барышники, цыгане — все незабвенные друзья детства! Обожаю жрасивых лошадей и, этово… резвых женщин. У нас в раду, у всех Манюкиных, какой-то чертов размах в крови. Во младые годы дед мой, Антоний, чего только в Париже не выкомаривал! Раз крепостных мужиков запряг в ландо сорок штук, на ландо гроб поставил, в шотландскую клетку, на гроб сам уселся в лакированном цилиндре, с креповым бантиком, да так и проездил по городу четверы суток. Впереди отряд заяицких казаков на жалейках наяривает, а на запятках, извольте видеть, — полосатых индейцев восемь голов… Ну, тамошний префект, разумеется, взбесился…
— Да бывают ли они разве полосатые? — с подозрением, что его по нарочному сговору обставляют мошенники, переспросил Николка.
— Специально для этого случая из Доминиканской республики выписал, четверо по дороге в трюме погибли: экваториальный, девяносто шестой пробы менингит… Ну, взъярился этот чертов префект. «Ты, кричит, Антон, оскорбляешь не только наше французское гостеприимство, но и мировое религиозное чувство, и за это обязан я тебя поместить пожизненно в каторжные работы!» А дед только усмехается: в любимцах ходил у Екатерины-матушки, Потемкина подменял в выходные дни. «Вот положу, грозится, на ваш дурацкий Монблан трио-квадро-бильон пудов пороху, да и грохну во славу российской натуры!» Пришлось старухе через римского папу дело расхлебывать: чуть до войны не докатилось дело.
— Ну, а кобыла-то?.. — облизал губы Николка, втягиваясь во вкус повествованья.
— Как заслышал я про лошадь, тут и разгуделся я: меня хлебом не корми, а дай усмирить какое-нибудь там адское чудовище! «Тащи его сюда, кричу, буцефала твоего… Я ему, четырехногому, зададу перцу!» — Манюкин дико повращал глазами и сделал вид, будто засучивает рукава. — Мой Баламут глазам не верит, жену позвал: «Маша, шепчет, взгляни на этого неузнаваемого идиёта… желает Грибунди усмирять!» Та кидается отговаривать… Между прочим, умнейшая в Европе, ангельского сострадания женщина, только вот велелепием личности особо не отличалась.
— А я даже имел счастье видеть эту даму в Петербурге… — полушутливо вставил Фирсов, в расчете приобрести на будущее время расположение рассказчика.
— Она вообще много тратила на благотворительность, и всегда у ее подъезда толпилась уйма всяких клетчатых шелкоперов… — при общем смехе отмахнулся тот от Фирсова, поперхнувшегося на полуслове. — Тут и Маша вместе с мужем на колени бросается меня отговаривать: «Пожалейте отечество, дорогой!» А я уж вконец осатанел: «Седло мне, — кричу в запале, — и я вам покажу восьмое чудо света!» Пробиваюсь сквозь толпу, потому что к тому времени уйма народу собралась, даже из соседнего уезда прискакали! И хотя ливень уже хлестал как из ведра, никто, заметьте, даже не обратил на него ни самомалейшего внимания. Вдруг слышу как бы подземный гул… Богатыри, шестнадцать человек, выводят ко мне Грибунди в этаком железном хомуту, глаза в три слоя мешковиной обвязаны, а меня издали чует, тварь, жалобно так ржет, «Ставь ее хряпкой ко мне!
» — глазами показываю челяди. Поставили! «Сдергивай, кто поближе, мешковину!» Сдернули. Покрестился я, этово… как раз на Андокутю пришлось: высунулся из-за дерева с перевязанным брюхом, только что из госпиталя, и зубы скалит, подлец! Мысленно прощаюсь с друзьями, с солнышком, да с ходу как взмахну на нее… и даже ножницы, помнится, сделал: старая кавалерийская привычка. Даю шенкеля — никакого впечатления: тормошится, ровно старый осел! Баламут мой, вижу, побледнел со страху, будто в саване стоит, а у меня как раз наоборот, характер такой потешный: чем грозней стихия вокруг, тем во мне самом спокойней. И даже такой, братцы мои, холод во мне настает, что дождик стынет и скатывается с плеч ледяной дробью, седьмым номером. И вдру-уг… — Манюкин живописно втянул голову в плечи, — как прыганет моя Грибунди да семь раз, изволите видеть, в воздухе и перекувырнулась. Тотчас седло на брюхо ей съехало, пена как из бутылки, хребтом так и поддает… «Боже, — сознаю сквозь туман, — и на кой черт далась мне эта слава? Она ж без потомства меня оставит!» Полосую арапником, сыромятную уздечку намотал так, что деготь на белые перчатки оттекать стал: ни малейшего впечатления! Закусила удила, уши заложила, несет с вывернутыми глазищами прямо к обрыву: адская бездна сто сорок три сажени глубиной! Небытием оттуда пышет, вдали Дунай голубеет, и на горизонте самое устье впереди, и даже видно, как… морские кораблики в него вползают, и тут кэ-эк она меня маханет!.. — Манюкин со стоном вцепился в край кресла и выждал в этой позе несколько мгновений, чтоб показать, как оно было на деле. — Впоследствии оказалось, об скалу на излете треснулся: полбашки на мне нету, а я даже сперва и не заметил! Припоминаю только, будто этакие собачки зелененькие закружились в помраченном сознании моем. Хорошо еще, упал удачно, прямо на орлиное гнездо! Очнулся, вижу — Потоцкие на альпийской веревке ко мне спускаются. «Жив ли ты, — кричат на весу, — задушевный друг, жив ли ты, Сережа?» — «Жив, — отвечаю ослабевшим голосом, — кобыла немножко норовиста, пожалуй, зато в галопе, правда твоя, изумительна!..» Ну, отыскали там недостающие части от меня, залили коллодием, чтобы срасталось…
Манюкин передохнул и для силы впечатленья бегло ощупал себя, как бы удостоверясь в собственной целости, затем смахнул испарину со лба и украдкой обвел взглядом лица слушателей своих, выражавшие скорее смущенье, чем даже сочувствие. Неспроста пятнистый Алексей оборонил Фирсову, что еще полгода назад рассказцы эти получались у Манюкина не то чтобы занозистей, а как-то правдивее. Никто теперь не смотрел в глаза артисту, да и сам он сознавал, что с каждым днем заработок его все больше походит на милостыню. Один из всех Николка засмеялся было над неудачным укротителем, но тоже оборвался, пораженный наступившим молчаньем.
Фаулз "Волхв".
Не пожалел о потраченном на книгу времени.
Иногда, после прочтения, пытаюсь сформулировать смысл текста одной фразой. Для Волхва выбрал; Чужая душа - потемки. Кстати, в конце книги читатель так в потемках и остается. Открытый финал.
__________________________
Спасение там, где опасность.
Vova17: Иногда, после прочтения, пытаюсь сформулировать смысл текста одной фразой. Для Волхва выбрал; Чужая душа - потемки.
В один из дней я засиделся совсем до глубокой ночи. Кусок программы, самый главный, который редуцировал текст, никак не хотел делать то, что положено. Алгоритм не сходился, то есть вместо того, чтобы прийти в определенную точку, блуждал бессмысленно по всей плоскости. Наконец мне удалось найти ошибку, довольно глупую. Страшно вдохновленный, я загрузил «Гамлета», установил максимальное сжатие смысла, запустил программу и вышел на ют покурить, пока компьютер ищет смысл пьесы.
Ходовые огни бросали блики на палубу. В задней части надстройки горела холодная синяя лампочка, и в ее свете я увидел два силуэта. Сперва не узнал, а потом тоскливо сжало желудок: Лиз и Феликс.
[...]
Когда она ушла, я наконец раскурил трубку, откинулся в кресле и долго смотрел на покачивающиеся звезды, а когда вернулся в наш кабинет, на экране горела фраза: «Как страшно делать то, что должно».
Vova17: Фаулз "Волхв".
Не пожалел о потраченном на книгу времени.
Иногда, после прочтения, пытаюсь сформулировать смысл текста одной фразой. Для Волхва выбрал; Чужая душа - потемки. Кстати, в конце книги читатель так в потемках и остается. Открытый финал.
Читал лет десять назад, и помню не столько суть, сколько ощущения от прочитанного
мелкая дрожь, как будто шаришь в потемках и все время задеваешь что-то неуловимое, мокрое и холодное
понравилось
Когда будет полное солнечное затмение в Москве? Наука, человеческие знания позволяют ответить а этот вопрос очень точно: в 11 часов 16 октября 2126 года.
Что в это время будет на месте Москвы? Каков город? Что за люди будут в нем жить, что будут есть, как одеваться, о чем думать? Не знаем.
О вселенной, об отдаленных галактиках мы знаем больше, во всяком случае, точнее, чем о самих себе и о своем будущем.
Если до той поры коронавирус нас не отпустит, видимо, это и будет концом света.
__________________________
Спасение там, где опасность.
арт.: новая книга Быкова - стихотворения, поэмы и баллады, написанные за двадцать лет.
Конечно толстая, конечно талантливая.
Новая графология-2
Если бы кто-то меня спросил,
Как я чую присутствие высших сил -
Дрожь в хребте, мурашки по шее,
Слабость рук, подгибанье ног, -
Я бы ответил: если страшнее,
Чем можно придумать, то это Бог.
Сюжетом не предусмотренный поворот,
Небесный тунгусский камень в твой огород,
Лед и пламень, война и смута,
Тамерлан и Наполеон,
Приказ немедленно прыгать без парашюта
С горящего самолета - все это он.
А если среди зимы запахло весной,
Если есть парашют, а к нему еще запасной,
В огне просматривается дорога,
Во тьме прорезывается просвет, -
Это почерк дьявола, а не Бога,
Это дьявол под маской Бога
Внушает надежду там, где надежды нет.
Но если ты входишь во тьму, а она бела,
Прыгнул, а у тебя отрасли крыла, -
То это Бог, или ангел, его посредник,
С хурмой "Тамерлан" и тортом "Наполеон":
Последний шанс последнего из последних,
Поскольку после последнего - сразу он.
Это то, чего не учел Иуда,
Это то, чему не учил Дада.
Чудо вступает там, где помимо чуда
Не спасет никто, ничто, никогда.
А если ты в бездну шагнул и не воспарил,
Вошел в огонь, и огонь тебя опалил,
Ринулся в чащу, а там берлога,
Шел на медведя, а их там шесть, -
Это почерк дьявола, а не Бога,
Это дьявол под маской Бога
Отнимает надежду там, где надежда есть.
Когда будет полное солнечное затмение в Москве? Наука, человеческие знания позволяют ответить а этот вопрос очень точно: в 11 часов 16 октября 2126 года.
Что в это время будет на месте Москвы? Каков город? Что за люди будут в нем жить, что будут есть, как одеваться, о чем думать? Не знаем.
О вселенной, об отдаленных галактиках мы знаем больше, во всяком случае, точнее, чем о самих себе и о своем будущем.
Если до той поры коронавирус нас не отпустит, видимо, это и будет концом света.
Уж очень у вас москвоцентрический взгляд на вещи.
В Иерусалиме, например, следующее полное солнечное затмение только 8 августа 2241-го. Кстати, это 6001 год от сотворения мира.
Vova17: В Русском журнале наткнулся на статью, посвященную В.Зазубрину (1895-1938). страшнее повести "Щепка" в литературе ничего нет. Решил ознакомиться.
К концу пятой страницы давление так скакнуло, что сразу бросил это занятие!
гениальная пелевинская ФОКУС-ГРУППА
тож не для слабонервных и беременных -дюже тошнотворна зараз
...Не нашел другого места.
Хочу поделиться и похвастать. Сегодня, пару часов назад, мне довелось подержать в руках изумительные книги. Учебники Петрова, Лабурдонне, Дюфреня (последние две - в русском переводе) издания 20 -х - 40-х годов XIX века. Книги середины XIX в. В одной из них нашел таблицу крупного турнира 1867 года, в котором, в частности, участвовал С.Лойд. Подшивки чигоринского "Шахматного листка"... Интереснейшие издания, с партиями Шифферса, Розенталя, Цукерторта, Чигорина, Л.Паульсена.
Дочитал пелевинское "Непобедимое Солнце".
Сюрреалистический шедевр гуманистической направленности с правильной политкорректной установкой. Там, где Плевин описывает свои бредовые фантазии, он достигает невероятной реалистической силы. Рисует словом, как Сальвадор Дали краской. Образы ясные и чистые, кажется их руками можно потрогать. Но где он начинает философствовать, текст потихоньку сваливается в дидактику. Конец книги автору явно удался, как впрочем, и всегда. В отличии от того же Кинга, Пелевин умеет поставить яркую точку.
__________________________
Спасение там, где опасность.
