ПОБЕГ ИЗ «ШАХМАТНОГО ЭЛЬДОРАДО»

Выпустив «Русского сфинкса», я наконец исполнил всю «обязательную программу» и получил возможность заняться тем, что долгие годы откладывал на потом: книгой о моем старшем друге и соавторе Давиде Бронштейне. Скорее всего, это будет не один том – ведь у меня хранится весь его богатейший архив, включая не только шахматные комментарии и статьи, но также личные документы, переписку, воспоминания, дневниковые записи… Хочу успеть к 100-летию шахматного чародея, которое будет отмечаться в 2024 году.

Однако уходить на три года в творческое подполье не входит в мои планы. Наоборот, я хочу более-менее регулярно знакомить будущих читателей с интересными документами и фотографиями Давида Ионовича, его неизвестными комментариями и воспоминаниями, а также со своими находками и открытиями (надеюсь, они тоже будут). Собранные потом в книгу, все эти «штрихи к портрету» отчасти потеряют свою индивидуальную значимость, заняв свое место в общей мозаике жизни великого шахматиста. Да и ждать книгу долго, а так хочется почаще радовать любителей шахмат чем-нибудь интересным.   

Но начать мне хочется не с Бронштейна, а с двух моих недавних работ, о которых мало кто знает. Статья о Николае Радлове, одном из лучших шахматных карикатуристов своего времени, была написана специально для историко-культурного альманаха «Connaisseur» («Знаток» по-французски), выходящего в Праге на русском языке. Учитывая дороговизну и небольшой тираж издания, его составитель и редактор Иван Толстой любезно разрешил после выхода альманаха опубликовать статью в шахматной прессе.

Поскольку альманах еще не напечатан, представлю эссе «Ласкер в России», которое я написал по заказу берлинского издательства «Exzelsior» для трехтомника на английском языке, который практически закрывает тему «Ласкер». Два тома уже вышли, третий – с моим эссе – выйдет в 2021 году.

К сожалению, на русский язык это роскошное издание вряд ли переведут. А мне бы не хотелось, чтобы работа, в которую я вложил много труда и времени, пропала для нашего читателя. Но не публиковать же ее целиком на сайте? Для этого она слишком большая: за четыре десятилетия Ласкер приезжал в Россию девять раз, не только на турниры, но и с гастролями, а в 1935–1937 годах даже жил в Москве.

Возможно, со временем я расширю эссе, включив в него партии и всё то, что пришлось убрать из экономии места (материала удалось нарыть много), и издам отдельной книжкой – в пару к книге А.Сизоненко «Капабланка. Встречи с Россией» (1988). А пока предлагаю вам финальную часть, которая раскрывает причины, по которым Эмануил Ласкер в конце 1937 года покинул Москву.

ПОБЕГ ИЗ «ШАХМАТНОГО ЭЛЬДОРАДО»

Американский гроссмейстер Ройбен Файн приехал в Москву 4 марта 1937 года. И сразу вместе с выделенным ему гидом (имя он не называет, но это корреспондент газеты «64» Петр Муссури, ездивший с Ласкером в Ноттингем) навестил экс-чемпиона мира: «Ласкер встретил нас в отличном настроении, довольный своей жизнью, он нашел наконец спасение от материальных забот и ныне спокойно занимается математикой» («Известия», 6 марта).

Торжественный въезд Ласкера, Капабланки и Флора в Москву в 1935 году. Рисунок Николая Радлова из журнала «Крокодил» (№ 3, 1935). Публикуется впервые.

Однако Файна удивляло, что советские мастера боялись, несмотря на приглашение, приходить к нему в гостиницу. О причине он догадался только потом: «Ласкеру дали в Москве трехкомнатную квартиру – почти неслыханная роскошь. Во время моих визитов в квартире постоянно происходили разнообразные и вдохновляющие встречи. Но вскоре, после процесса Тухачевского (июнь), всякое общение с иностранцами запретили, и Ласкер оказался в столь полной изоляции, что уехал в Соединенные Штаты» (из книги «Lessons from My Games: A Passion for Chess», 1958). Еще откровеннее будет Файн в интервью в «Chess Life» (октябрь 1984): он скажет, что был в СССР «во время чисток, когда, по слухам, казнили тысячу человек в день», и что «его личный гид в 1937 году был расстрелян через неделю после его отъезда из России». Уточню: Муссури арестуют сразу после отъезда американца из Москвы в Ленинград, но расстреляют вместе с матерью только в августе: его обвинят в контрреволюционной деятельности, а ее еще и в шпионаже – они оба были подданными Греции…

Ласкеру действительно были созданы прекрасные условия для работы. В пятиэтажном доме в Большом Спасоглинищевском переулке (№ 8), где позднее размещалась редакция газеты «Советский спорт», были почти четырехметровые потолки, огромные комнаты.

Ласкер и фрау Марта в своей квартире в Большом Спасоглинищевском переулке.

Валериан Еремеев, ответственный секретарь Всесоюзной шахматной секции: «Своей квартирой Ласкеры были очень довольны, а его жена Марта, будучи очень хорошей хозяйкой, уютно ее обставила. (…) Эмануил и Марта Ласкеры были очень радушными хозяевами. В их квартире всегда было многолюдно. Здесь можно было встретить и ученого, и кого-либо из сильнейших шахматистов того времени, и просто любителя шахмат, пришедшего за консультацией.

Авторитет Ласкера был настолько высок, а круг его интересов так широк, что даже торговые организации присылали ему для дегустации и отзыва советские сигары, вина, чай, предназначенные для экспорта» (из неопубликованной статьи, написанной в 1975 году для «64»; оригинал сохранился у Якова Нейштадта, и при встрече в Беэр-Шеве он его мне подарил).

Из шахматистов здесь бывали А.Рабинович, Майзелис, Дуз-Хотимирский, Юдович, Кан, Рохлин, но чаще других – Андрэ Лилиенталь, живший неподалеку, в коммунальной (!) квартире на улице Рождественке. «Вряд ли был такой день, когда мы с моей супругой Евгенией Михайловной не посещали их. Они почти не говорили по-русски и, когда ходили за покупками, брали меня в качестве переводчика. На турнирах наши жены сидели в зале рядом. Как-то (на турнире 1936 года) в ним подошел Еремеев и сказал моей жене, что я выигрываю у Ласкера. На что моя жена отреагировала так: “Это исключено! Мы ведь такие друзья!.. Как родные!” Я, разумеется, этого разговора не слышал и в тяжелой и длительной борьбе черными сумел-таки одержать победу. Дружба дружбой, а шахматы врозь. Ласкер, естественно, на меня за это не обиделся» («64 – Шахматное обозрение» № 5, 2006).

В 1936 году Ласкер впервые за все время участия в российских турнирах (Петербург 1895/96, 1909 и 1914, Москва 1925, 1935 и 1936) не попал в число призеров. В 18 партиях он смог одержать всего три победы – одну над Элисказесом (слева), занявшим последнее место.

В этой квартире можно было встретить не только ученых и шахматистов. Рассказывает выдающийся биофизик и перворазрядник в шахматах Михаил Волькенштейн, в то время выпускник физфака МГУ. Он познакомился с Ласкером в 1935 году в Кисловодске, где «случайно стал его переводчиком», а потом до самого отъезда экс-чемпиона из Москвы часто бывал у него дома:

Ласкер был человеком большого и тонкого ума, высоких духовных интересов, полный юмора и редкого обаяния. Светский человек в лучшем смысле этого слова, общительный и приветливый. Квартира его всегда была полна людей. (…)

Ласкер отзывался обо всех шахматистах с неизменным доброжелательством, обо всех, кроме Х.Р.Капабланки. Однажды, когда я пришел к Ласкеру, него в гостях был пожилой человек, очень скромный и молчаливый. Ласкер, всегда предельно любезный, оказывал гостю прямо-таки королевские почести. Гость вскоре ушел, и я спросил, кто это. «Как, вы не знаете? Это же Троицкий!» (знаменитый этюдист).

Ласкер, естественно, был убежденным и страстным врагом фашизма. Он восхищался победой Димитрова на Лейпцигском процессе. В его доме постоянно бывали немецкие политэмигранты – коммунисты. Одна сцена мне очень запомнилась. Среди гостей Ласкера присутствовал некий молодой немец. Позвонил телефон – междугородний разговор с Берлином. Молодой человек подошел к телефону и сказал несколько слов: «Я здоров, всё в порядке». Потом Ласкер объяснил мне, что это коммунист, бежавший из гитлеровского концлагеря и добравшийся к нам. Он впервые после побега говорил со своей матерью, которая пришла к родственникам Ласкера в Берлине. Разговор организовал Ласкер («Шахматы», Рига, № 1, 1974).

Когда гостей не было, хозяин работал – «несмотря на преклонный возраст, Ласкер был неутомим; когда только я к нему ни приходил, всегда заставал его за письменным столом или за шахматами» (Еремеев). И спасибо фрау Марте, что одно из семи эссе, написанных ею в 1935 году для бюллетеня 2-го Московского международного турнира (ни одно из них почему-то не было напечатано; Исаак Романов нашел рукописи в ЦГАЛИ – ныне РГАЛИ – и опубликовал в «Бюллетене ЦШК СССР» № 3, 1985), посвящено как раз письменному столу супруга – понятно, берлинскому, но и в Москве, думаю, картина была та же. Название остроумное – «Контратака»:

В московской квартире за своим письменным столом, с неизменной сигарой …

Домашний письменный стол Ласкера выглядит, как гора из писем, старых бумаг, записок, книг и газетных вырезок. Среди них прячутся окурки сигар, спичечные коробки, пепел и головки трубок. Никто не имеет права прикасаться к этому святилищу. Но несколько раз в год всё это начинает слишком уж досаждать госпоже Ласкер. Она решает, что пострадает ее престиж, если она и дальше будет терпеть такой беспорядок.

Производится большая уборка. Ее жертвой становится и письменный стол. Стараешься при этом по возможности положить всё на прежнее место. Увы! Наступает катастрофа. Ласкер ищет какой-то листок, не сразу находит его. Возмущается и клянется отомстить.

Во второй половине того же дня исчезает мой чайник. Уже много лет он стоит на одном и том же месте на буфете. Я ищу на кухне и других помещениях. Напрасно. К счастью, у нас гостит один ребенок, который ищет вместе со мной. Дети ведь вcё замечают. Вдруг он кричит: «Чайник стоит в музыкальном салоне на полу под роялем!» Я не могу поверить: на полу? под роялем? Ласкер усмехается и говорит: «Да, мне захотелось разочек навести порядок и у тебя».

Уникальные воспоминания оставила Лилианна Лунгина – филолог, переводчик Бёлля, Гамсуна, Сименона, мать знаменитого кинорежиссера Павла Лунгина. Ее отец, свободно говоривший по-немецки, работал во второй половине 20-х годов торгпредом в Берлине, где и прошло детство дочери (она даже училась в немецкой гимназии).

Папа дружил со всемирно знаменитым шахматистом Эмануилом Ласкером, и по воскресеньям, два-три раза в месяц, мы ходили всей семьей к ним обедать. Он жил здесь в эмиграции, бежавши от Гитлера, он был еврей, как известно. Чувствовал себя здесь неуютно, мало кого знал, очень привязался к папе и даже играл с ним в шахматы после этих обедов. Это был тридцать шестой год. Ласкер жил войной в Испании. Я помню, у него вся комната была уставлена стеллажами с книгами, а целую стену занимала огромная карта Испании. С красными флажками, которые он перекалывал по мере продвижения войск. (…)

А потом начала нарастать волна арестов. Одним из первых высоких чинов арестовали Крыленко. А Крыленко был тогда наркомом, любил шахматы и руководил шахматным обществом. Это был человек, к которому Ласкер мог обратиться, который приходил к нему в гости, иногда бывал и на этих воскресных обедах. И я очень хорошо помню, как Ласкера охватил страх. Он сначала никак не мог догадаться, почему не может к нему дозвониться, почему Крыленко исчез. Очевидно, немецко-западная психология более медленно и трудно осваивала быстрые изменения нашей тогдашней жизни, – прошла, наверное, неделя-другая, пока он осознал, что Крыленко просто арестован. А потом и других знакомых Ласкера арестовали. И на каком-то очередном обеде он нам сказал: всё, мы попросили визу, уезжаем в Америку. Мы боимся здесь оставаться (из книги «Подстрочник», 2016).

Единственное, в чем она ошиблась, – что Крыленко был арестован до отъезда Ласкера. Видимо, Крыленко, зная, что его телефон прослушивается, распорядился не соединять его с Ласкером, и тот какое-то время был в неведении. Он только видел, что круг приходящих к нему сужается. Куда-то вдруг делся Муссури, еще раньше, в январе, уехал на Дальний Восток Еремеев, а следом за ним Григорьев. Да и заголовки в «64» всё больше пугали: «Уничтожить фашистскую гадину», «Троцкистские шпионы, диверсанты, изменники родины», «Нет пощады подлым убийцам и шпионам»…

В 1935 году, когда Ласкер переехал жить в Москву, казалось бы, ничто не предвещало драматического финала его сорокалетнего романа с Россией… Рисунок Николая Радлова. Публикуется впервые.

Крыленко еще в декабре 1936-го увидел, что тучи над его головой сгущаются, а когда в июле арестовали его брата, зам. главного инженера на одном из уральских заводов, понял, что конец близок… О том, какая опасность угрожала тогда Ласкеру, рассказала одесский мастер Татьяна Морозова. Источник у нее надежный: Валериан Еремеев, с которым она говорила «по душам» на первенстве ВЦСПС 1971 года в Орле, где Еремеев был главным судьей (после заключения он жил в Сочи).

В рассказе Валериана Евгеньевича больше всего меня поразило, что на допросах от арестованных требовали признания, будто еврей Эмануил Ласкер, сбежавший в 1933-м от нацистов в Англию, являлся немецким шпионом! Это дикое обвинение возмущало своей абсурдностью, и, несмотря на специальные методы воздействия, они, даже теряя сознание, отказывались подписывать заготовленные протоколы. У Григорьева постоянно шла кровь горлом, и после допросов приходилось вымывать кабинет. Николаю Дмитриевичу, видимо, отбили больные легкие, и он был врачами приговорен.

Крыленко, конечно же, стало известно об опасности, нависшей над жизнью Ласкера, и посланник от него посетил экс-чемпиона мира. Он посоветовал как можно быстрее покинуть Советский Союз под предлогом посетить дочь Лотту. Ласкер внял совету: оставил в квартире берлинскую мебель, демонстративно взял обратные билеты и в октябре 1937 года выехал в Америку. (…)

– Жутко осознавать, что власть санкционировала кровавые пытки шахматистов, чтобы подтвердить глупейшие обвинения в шпионаже! Однако непонятно, почему Крыленко после того, как Ласкер покинул СССР, так безропотно признался в том, чего не было на самом деле, подписав себе и многим своим коллегам смертный приговор? – спросила я.

– Николай Васильевич, должно быть, спасал своих женщин и детей, ведь в то время родственники «врагов народа» уже привлекались к ответственности. Он принимал прямое участие в спасении Ласкера. Предупреждения Крыленко, что необоснованные претензии к знаменитому еврею, бежавшему из нацистской Германии, опозорят советское государство, видимо, впечатлили вождя, и он не препятствовал выезду Ласкера за границу. Крыленко и мне спас жизнь, отправив на Дальний Восток под предлогом помощи местным шахматистам в организации соревнований. Вот только для Григорьева поездка в Хабаровск на чемпионат Дальневосточного края оказалась роковой. После турнира нас принял маршал Блюхер, и это, видимо, очень насторожило тех, кто готовил шпионский процесс с участием шахматистов. Сталину доложили: «Юристы через шахматистов пытаются договориться с военными…» («Судьбы, перечеркнутые тиранией»,  Chesspro, 2016).

По свидетельству Еремеева, Николай Крыленко «принимал прямое участие в спасении Ласкера».

Возвращаться, как мы знаем из книги Л.Лунгиной, Ласкер не собирался, но на всякий случай «шифровался». Накануне отъезда он попросил заехать к нему Дуз-Хотимирского. «Ласкера я застал за разборкой и увязыванием книг. Выглядел он усталым (…) Он просил меня проследить за одной из последних его работ по математике, находившейся на рецензии в Академии наук. Затем мы говорили еще о чем-то. О чем именно, сейчас уже и не вспомню. Но только не о его предстоящем отъезде» («Шахматы в СССР» № 4, 1980). А Кобленцу по приезде в Ригу Ласкер сказал, что едет в Америку, чтобы «навестить внучку и продолжить работу над автобиографией, начатой в Москве». И пообещал: «А в январе вернусь в Москву». Во время беседы «экс-чемпион пребывал в радостном настроении, много шутил» (из книги «Воспоминания шахматиста», 1986).

Ласкер уехал вовремя. Судьба Фрица Нётера, сына профессора, под руководством которого он в 1901 году защитил докторскую диссертацию, тому подтверждение. После прихода нацистов к власти Фриц, как еврей, потерял возможность работать в Германии и приехал в СССР, став профессором Томского университета. В ноябре 1937 года он был арестован, осужден на 25 лет за «шпионаж в пользу Германии» и в 1941-м расстрелян… Его сестра Эмми Нётер, которую Эйнштейн считал наиболее значительной женщиной в истории математики (к слову, есть теорема Ласкера – Нётер), тоже хотела приехать в СССР, но подходящего места для нее, к счастью, не нашлось, и ее приютила Америка.

О месте, которое занимала в жизни Ласкера математика, хорошо написала в 1935 году фрау Марта (эссе «Ласкер умеет не только играть в шахматы»): «Если шахматы – любовь Ласкера, то математика – его великая страсть, к которой он постоянно возвращается». В 1936 году его зачислили в штат Математического института им. Стеклова АН СССР. Перед отъездом из Москвы в октябре 1937 года Ласкер передал директору института академику И.М.Виноградову на рецензию свою математическую работу, написанную в Москве. Увы, судьба этой работы неизвестна.

Но зацепка есть. Ласкер недаром «просил проследить» за ней Дуз-Хотимирского – тот был лично знаком с Виноградовым. Академику «запомнились шахматные битвы с мастером Федором Ивановичем Дуз-Хотимирским, продолжавшиеся много раз чуть ли не до утра» (из интервью в журнале «64 – Шахматное обозрение» № 24, 1982), а в фондах его дома-музея есть сборник партий Дуза 1953 года с авторским автографом.

А теперь заглянем в воспоминания известного переводчика с немецкого языка Эллы Венгеровой. В молодости она жила в одной коммунальной квартире с «дядей Федей» Дуз-Хотимирским, который, как оказалось, был исключительно одарен не только в шахматах, но и в математике!

То, что происходило с цифрами в его нечесаной голове, можно сравнить разве что с функционированием компьютера. (…) А гении математические заседали в академиях, и одному из них, академику по фамилии Виноградов, дядя Федя послал обнаруженные им в бесконечности «родственные (точнее, дружественные) числа». Как я поняла, первые четырнадцать этих чисел нашел в свое время Декарт, а дядя Федя довел это количество до шестисот. Академик, разумеется, был человеком умным и опубликовал дузово открытие под своим великим именем. Дуз жутко на него разозлился, но судиться и доказывать авторство не стал. Во-первых, потому, что наверняка проиграл бы. А во-вторых, потому, что не желал апеллировать к государству, коего в принципе не признавал («Экран и сцена», 7 ноября 2014).

А вдруг и работу Ласкера постигла та же участь? Видимо, точку в этой истории может поставить только официальный запрос в МИАН с просьбой изучить архивные документы о самом знаменитом, наверное, «старшем научном сотруднике» в истории института…

Ласкер покинул Москву накануне матча Ботвинник – Левенфиш, успев написать для «64» статью о предстоящем единоборстве. Фотография, сделанная на том матче, очень символична!

 Ласкер успел еще написать статью «Два матча» о предстоящих поединках Ботвинник – Левенфиш и Алехин – Эйве («64», 5 октября). А последним приветом шахматистам СССР стал его текст по случаю годовщины Октябрьской революции, попавший в «Приветствия иностранных мастеров» (хотя в Ноттингеме он выступал под флагом СССР): «Советский Союз сделал шахматы, бывшие раньше достоянием немногих, доступными для широких масс. Культурное значение тысячелетней игры еще более обогащено творческими силами, таившимися в народе. Никогда и нигде раньше не производился подобного рода опыт. Путь, который проложил Советский Союз, – это путь будущности» («64», 5 ноября).

Мажорный аккорд. Однако следующее упоминание о Ласкере в «64» я встретил… лишь через три месяца. По странному совпадению, заметка «Эм.Ласкер в США» увидела свет в последнем номере, вышедшем за подписью Крыленко (30 января 1938; он был арестован в ночь на 1 февраля). В ней сообщалось о двух сеансах и двух консультационных партиях в Чикаго, окончание одной комментировал сам Ласкер. Еще через месяц – с примечаниями Левенфиша – напечатали партию с консультантами, игранную им в январе в Вашингтоне (5 марта), и – снова через месяц – вторую из тех двух консультационных партий в Чикаго, на сей раз с примечаниями Кана (10 апреля)… И никаких вам объяснений, почему Ласкер покинул «шахматное Эльдорадо» и уехал в Америку!