И вновь предстояло Путешествие во времени. Перед беседой, чтобы лучше представить портрет собеседника, прочитал эссе о нем в книге Адриана Михальчишина. Сразу бросилось в глаза: «… по характеру довольно прямой». Значит, надо настраиваться на разговор «без купюр». Действительность превзошла все ожидания! Даже не предполагал услышать такое количество откровенных, порой резких суждений о шахматах и шахматистах. Нет, интересно, захватывающе, порой эпатажно, но… Не ожидал! Вчитываясь в некоторые пассажи, читатель, возможно, сделает вывод о том, что интервьюеру не раз приходилось поёживаться на ледяном ветру колючих, острых сентенций. Это не так. Верней, не совсем так. Ведь, критикуя коллег, автор не остается в долгу и перед самим собой, не пытаясь скрыть собственные недостатки. В сочетании с предельной искренностью это не оставляет никаких сомнений. Гроссмейстер верит в свою правоту, а его откровенность в самых закрытых темах служит тому порукой. Впрочем, нет-нет проскользнет некая теплая ностальгическая нотка, сдобренная специей львовского? галльского? да кто его там разберет, юмора. Особое звучание приобретает она, когда разговор заходит о друзьях и соратниках, с кем съеден не один пуд соли. Ваганян, Кузьмин, Цешковский…

Не менее интересной оказалась совместная работа над текстом. Сколько еще историй: веселых и грустных, комичных и трагичных, окрашенных в черно-белые тона шахматной доски мне довелось услышать! «Пока не стоит об этом писать, – охлаждал мой пыл Иосиф, – если наступит такое время, тогда…». Какое время и когда, не стал подробно уточнять, хочется верить, что беседа не последняя. Кое-где именитый собеседник проявил редкую уступчивость, но некоторые вещи отказался менять наотрез: «Нет, было именно так!» Нонконформизм, ничего не попишешь!

Сергей КИМ

Упоминаемые в интервью партии находятся на этой странице (Ред.)

Фото: В.Левитин

ДЕТСТВО. ОТРОЧЕСТВО. ЮНОСТЬ.

Расскажите немного, как шло ваше совершенствование до 1975 года. В СМИ тех лет удалось найти не так много материала. А в 75-м вы успешно сыграли во Всесоюзном отборочном турнире, Первой лиге в Кишиневе, то есть, уже по сути дела были гроссмейстером по современным меркам. Получается, что основной школой для вас были украинские (советские) мастерские турниры?

Я, конечно, ходил во Дворец пионеров, занимался в шахматном кружке… Но какой-то толчок мне дали книги. Я очень много читал с детства, еще до школы, и в какой-то момент мне попали в руки «Международный турнир гроссмейстеров» Бронштейна, книга Кобленца и «Моя система» Нимцовича. Я считаю, это была просто удача. Книга Бронштейна особенно. Она была совершенно уникальна, отличалась от других книг тем, что человек словами описывал идеи. Обычно давались примитивные варианты, писали просто какие-то шарлатаны. Люди недостаточно порядочные, а может, просто была недостаточная квалификация. Или и то, и другое. Но эта книга очень честная, глубокая и, я считаю, исключительно полезная. Я рекомендую ее сегодня практически всем своим ученикам, она изменила мои взгляды на игру. Я начал очень поздно, в одиннадцать лет, по современным меркам вообще смешно! Бакро в этом возрасте был уже практически гроссмейстером. Почти… Но по силе точно гроссмейстер… И вот тут я совершил какой-то рывок и годам к шестнадцати уже стал довольно неплохим кандидатом в мастера. Потом играл в украинских соревнованиях, отбирался из чемпионата области. Играл в четвертьфиналах, потом полуфиналах Украины.

Вы сами родом из Житомира и первый ваш тренер Тросман?

Да, мой первый и единственный тренер. Он умер несколько лет назад в Нью-Йорке. Из наиболее известных его учеников – мой бывший земляк Саша Хузман, тренер Бориса Гельфанда, недавно разделил 1-2 места в чемпионате Израиля; Александр Лендерман, который сейчас здорово заиграл, и Ирина Круш, регулярно побеждающая в чемпионатах Америки. Были у него и другие ученики, но они приостановили карьеру по каким-то причинам. Как тренер он… Если взять на сегодняшний день, как работают люди, такой человек, казалось бы, не может воспитать профессионала высокого уровня, но как мне кажется, он делал главное. Он прививал любовь к шахматам, но не словами, а как-то… Может быть, правильно организовывал процесс? Я помню, как мы смотрели партии Алехина. Довольно долго… Может быть, он их удачно анализировал? Во всяком случае, получилось так, что он воспитал очень сильных гроссмейстеров.

Вы говорите о 75 годе? Мастером я стал, учась в Политехническом институте. Думать тогда о профессиональной карьере было вообще смешно. Кто я был? Кандидат в мастера в семнадцать лет. Понятно, что я учился, потом работал в Киеве инженером. Будучи студентом, я неожиданно выиграл очень сильный турнир в Ростове. Чемпионат «Буревестника», где играли такие люди как Гулько, Палатник, Тамаз Георгадзе и целая группа очень сильных мастеров. Многие из них потом стали гроссмейстерами. Выиграл турнир с высоким результатом, победил в 12 партиях из 17, одну проиграл и четыре ничьи. Мастером стал за четыре тура до конца! Редкий случай, когда кандидат в мастера выигрывает такой турнир.

То есть, это был ЦС «Буревестника»?

Да-да, финал, но до этого я выиграл и полуфинал. Первый мой в жизни «опен». Тогда их еще как таковых не было, но я выиграл швейцарский полуфинал без поражений, набрав «+6», и вышел в финал.

Фото: Н.Бочок

В 70-80 годы вы были известны как очень сильный игрок в блиц. Были у вас постоянные партнеры?

Так получилось, что у меня были, видимо, какие-то способности к играм. Я не имею в виду только шахматы. Вообще к играм. Я очень быстро прогрессировал в картах и в блице! Это опережало мою игру в серьёзные шахматы. Помню, у меня был еще только третий разряд, а в блиц я мог выигрывать у перворазрядников. Потом кандидатом в мастера не боялся садиться против гроссмейстеров. Тогда мы, конечно, играли только на ставку. Немногие хотели со мной играть на равных. То же самое в карты. Но в карты особенно. В карты я играл намного сильней, чем в шахматы.

Можно уточнить, в какие именно карточные игры?

Только те, где решает класс. Потому что игры на шанс, они мне… Ну, я играл на турнирах, как и другие люди, но меня это никогда не интересовало. Игры, где чисто «угадал – не угадал». Меня интересовали разновидности, где можно прогрессировать и найти алгоритм игры. Видимо, вот в этом и была моя сила, что я этот алгоритм как-то быстро начинал чувствовать.

Преферанс, бридж?

В бридж я играл мало. Преферанс и «белот». Сначала играл в преферанс и поднялся очень сильно. Например, в Сочи, где проходили сборы команды СССР перед Олимпиадой, мы с Ваганяном пошли на пляж, где играли все лучшие игроки Союза. Ставка была неимоверная, даже трудно себе представить. Ваганян боялся мне «упасть в долю», потому что считал, что можно проиграть огромные деньги. Я играл сам и не проигрывал. Собралась группа просто первых игроков Союза в преферанс, и я там несколько дней играл совершенно спокойно. У меня никогда не было страха. Хотя понятно, что эти игры очень опасные. Как сказал покойный Гуфельд: «Игра вчетвером сначала превращается в игру два на два, а потом три на одного». Там в Сочи я видел варианты совершенно феноменальные. Поскольку я понимал, что может сделать человек, не зная карт соперника, то я видел, что идет игра «трое против одного». Видел совершенно феноменальные «заготовки». Как и в шахматном мире, были подонки, и немало. Гроссмейстеры, и довольно известные, играли, применяя различные «фокусы»… Которые я тоже прекрасно понимал.

А в «белот» – это позже. «Белот» привез в Союз Тукмаков. Или Палатник, точно не помню. И в эту игру я очень быстро ушел вперед и даже сейчас, живя во Франции, играю. Это же игра французская, и правила здесь немножко другие. Могу сказать: на Олимпиадах, когда я был и капитаном, и игроком, со мной играли два-три дня, потом все кончалось. Играть никто не хотел. Потому что «белот» – это, наверное, та игра, в которую я играю лучше всего.

Карты и блиц – главная причина того, что я так «задержался». Почему я так долго был кандидатом в мастера? Как и все люди, которые играли в те годы… Это была такая обстановка, которую невозможно себе представить. Сегодняшние профессионалы не смогут представить себе, как играли мы тогда. Заканчивалась партия, и начинались эти бесконечные игры. У меня были турниры, где я не спал вообще ни одной ночи! Где-то там несколько минут… Это ужасно. Понятно, что сил не хватало ни на что. А потом, когда мне было лет девятнадцать, я сказал: «Хватит». Мне как-то надоело, и вот это совпало как раз с первым успехом в полуфинале «Буревестника». Я бросил абсолютно все игры и резко пошел вперед.

Открытое первенство Ленинграда по блицу. Партия с Валерием Логиновым. Фото: В.Галактионов

Большинство украинских шахматистов защищало цвета спортивного общества «Авангард». Из сильнейших, наверное, только вы и Владимир Тукмаков играли за Вооруженные Силы. Как вы попали в армейское спортобщество?

В 74-м году я окончил Политехнический институт и работал в Киеве инженером. Зрение у меня не очень хорошее, и в армию я не попадал. Но на призывную комиссию все равно должен был пойти. Комиссия была в Житомире, я считал, что никуда не иду. Мы стояли все раздетые, я был без очков, и вдруг кто-то из этой комиссии говорит: «А что здесь делает чемпион области по шахматам?» Отвечаю, что прохожу комиссию. Военком, который недавно приехал, его откуда-то перевели, он еще жил в гостинице военной, спрашивает: «Кто здесь играет в шахматы?» – «Я». Он: «Вам обязательно надо прийти ко мне сегодня в гостиницу». И оказалось такое совпадение, что во Львове, в Прикарпатском военном округе собирали команду, и человек, тесно связанный с замкомандующего округом, был в командировке и жил в одном номере с этим военкомом. Я пришел к ним, и вот так решилась моя судьба. На следующее утро я разговаривал с генералом по телефону. Довольно известный в спорте человек, впоследствии заведующий олимпийскими объектами Советского Союза, – генерал армии Абашин. Именно благодаря ему я стал профессиональным шахматистом. Потому что поверил ему. Тогда еще не понимал, какой бардак творится в армии, и думал, что он сказал слово и все получится. В результате попал я не во Львов, а на полигон на границе с Польшей. Служил, как все солдаты… Мне это, правда, пошло на пользу. Подъем в шесть утра, пробежка в три километра с голым торсом в ноябре месяце на морозе. Подкачал себе немного здоровья…

Вам была обещана спортрота, а вы попали в строевую часть?

Ну что я для генерала-армии? Смешно. Он просто забыл! Я попал в линейную часть, но у меня в жизни было много совпадений. Тамошний начальник физподготовки был знаменитым тяжелоатлетом, но спился, и его отправили в эту часть. Он коллекционировал спортивные значки и почему-то сразу «расположился» ко мне. С самого начала выделил меня из всех, хотя служили спортсмены довольно известные. И он мне сказал: «Хочешь, я тебя отправлю в Житомир, и ты мне привезешь значков для коллекции?» Конечно, это безумие, но я еще не принял присягу и поэтому не попадал под трибунал. Он послал со мной одного из сержантов, тот довез меня до Львова и посадил на поезд. Я съездил в Житомир, привез ему значки, а когда возвращался обратно во Львов, то зашел в шахматный клуб и спросил, есть ли кто из армейской команды. Меня отправили в Дом офицеров, я пошел туда, сообщил, где служу, и через какое-то время действительно пришел вызов в спортроту! Я отслужил четыре или пять месяцев в строевой части, когда меня перевели. Теперь я снова жил в казарме, но вместо двухсот человек там находилось двенадцать. Это было уже за счастье. По-прежнему я просыпался в 6 утра, ел баланду, но при всём при этом выиграл личный чемпионат Вооруженных Сил. Меня принял генерал, это было совершенно удивительно, он вызвал меня с начальником Дома офицеров, и так я с ним познакомился ближе. Потом мы вообще стали друзьями, несмотря на разницу в возрасте.

Но кончилось все тем, что в 82-м году я перешел в «Авангард». Я ушел из Вооруженных Сил, тут нет одной какой-то главной причины. С генералом у меня были прекрасные отношения вплоть до его последнего дня, когда он умер. Жили по соседству, бывал у него дома почти каждый день.

МОЙ АДРЕС: СОВЕТСКИЙ СОЮЗ

Не слишком удачно сыграв в своей первой высшей Лиге в Ереване-75, в следующей (Москва-76) вы боролись за самые высокие места. Перед этим была еще победа в первой лиге в Минске. Произошел качественный рывок? Или все можно объяснить какими-то бытовыми факторами?

1975 год стал для меня исключительным, потому что я прошел все отборочные этапы к чемпионату СССР. Поделил первое место во Всесоюзном отборочном турнире. В высшую лигу вышел ныне покойный Дорошкевич, а мы с Панченко (тоже, к сожалению, покойным) попали в первую лигу в Кишинев. Там я начал крайне неудачно. Видел до этого пару гроссмейстеров, но там ведь их было много, и они были очень сильные. Начал так себе: проиграл двум мастерам – Янису Кловану и Карену Григоряну (тоже уже умерли). Потом я вдруг «раскочегарился» – больше ни одной не проиграл, а выиграл при этом несколько очень неплохих и поделил четвертое-пятое места.

Результат высокий, но выходили три человека, и я спокойно возвратился во Львов. И вдруг за день до чемпионата приходит телеграмма, что кто-то отказался (сказали, Карпов), и меня каким-то чудом «выпихнули» в Москву. На чемпионат было не в чем ехать, кроме военной формы. Генерал вызвал, выдал материальную помощь, я что-то купил… Откуда у меня могла быть гражданская одежда? Я же был солдатом. Можно было, конечно, играть в форме, но это смотрелось бы необычно. В Ереван невозможно было улететь – «цветочники» скупили все билеты. Совершенно безнадежно. Я встал в очередь и простоял на ногах почти двое суток в Домодедово. Прилетел на второй тур перед началом самой партии. Уставший совершенно… Только успел принять душ, захожу в ресторан, смотрю – сидят Петросян, Геллер, Бронштейн. Для меня это было какое-то чудо, я этих людей видел только на фотографиях и никогда «вживую». Через час я пошел и сыграл свою первую партию в чемпионате СССР. Выиграл белыми у Дворецкого, потом ничья с Полугаевским черными в двадцать ходов и выиграл у Бронштейна. Невероятно! Начал 2,5 из 3-х. Но я еще не понял, куда я попал, и думал, что все будет, как раньше в первой лиге. Потом был жесткий момент – проиграл три подряд. Сумел остановиться… Занял тринадцатое место. Нельзя сказать, что это было совсем ужасно, по крайней мере, я что-то понял. Перед этим неплохо сыграл в командном чемпионате Вооруженных Сил в Ленинграде на первой доске. По-моему, это был первый серьезный турнир, где я почувствовал, что могу. Там играло довольно много гроссмейстеров, набрал «+2», причем легко выиграл у очень известных шахматистов (черными у Тукмакова и Васюкова). Так что на «вышку» ехал абсолютно без страха. Может быть, я был настроен даже чересчур оптимистично, отчего и получил такие тяжелые пробоины. Самое интересное, что я ничего не знал! По-прежнему жил в казарме, не имея ни одной шахматной книги и даже доски. Просто ничего! Когда вернулся домой, генерал вызвал меня и вручил ключи от квартиры! Такой вот подарок за чемпионат СССР. Точней, за весь 1975 год. За чемпионат Вооруженных Сил, Всесоюзный отборочный турнир, Первую и Высшую лиги. Я переехал из казармы и решил остаться в армии прапорщиком. Теперь где-то в какой-то части, тоже на границе с Польшей я получал зарплату…

Вторая попытка у меня всегда была намного удачней. Нельзя сказать, что я проводил какой-то анализ, но, видимо, что-то откладывалось в мозгу. И ошибок не повторял. Например, второй свой чемпионат Вооруженных Сил уже выиграл играючи, без вопросов. Если в первом турнире занял первое место благодаря решающей победе черными в последнем туре, то в 76-м году конкуренции никакой не было. С подавляющим перевесом выиграл первую лигу. Оторвался на полтора очка. Надо понимать, что такое была первая лига в те годы. Второе место поделили Цешковский, Рашковский и Свешников. Такие люди как Белявский занимали двенадцатое место. Это был очень-очень сильный гроссмейстерский турнир. Я ехал на Высшую лигу и не ставил особых целей. Но понимал, что сила уже другая – стал стабильно играть: два первых места в важных турнирах.

И Высшая лига началась колоссально! Выиграл первые две партии черными. Жертвой ферзя у Романишина. Он меня поймал, я опять ничего не знал. Ничего! Ноль! Ни тренера, ни одного дня на подготовку. Он меня поймал на какую-то партию Фишера, которая есть в книге. И я за доской нанес удар. Подошел мой приятель Ваганян (старше всего на год) и говорит: «Ты что, с ума сошел?! Проигрываешь любым ходом!» Называет мне ход, я ему отвечаю, что получаю лучший эндшпиль. Он мне какой-то второй ход – тоже у меня лучше. Романишин взял ферзя и попал под чудовищную атаку. Проиграл практически миниатюру, получил мат. Во втором туре выиграл черными у Ваганяна, потом белыми предложил Смыслову ничью в позиции с большим преимуществом. Разуваев говорит: «Ты что делаешь? Тебе ничью здесь никто не предложит в такой позиции!». Сыграл затем вничью с Талем и выиграл у Гулько. Старт был невероятный. Я вышел на первое место, а потом была эта знаменитая партия с Карповым.

Анатолий Карпов партию с вами из 44-го чемпионата СССР 1976 года считает одной из лучших сыгранных за всю свою карьеру и включил ее во все сборники своих избранных партий.

Фаворитом себя в этой партии не считал, в отличие от… зрителей! Они стояли около турнирной таблицы и обсуждали шансы. Помню, выходил, и один спрашивает у другого: «С кем он завтра играет?» – «С Карповым» – «Вообще вопросов нет, уберет легко!»

Пошел в сицилианскую. Безумие полное, никакой подготовки! Даже фигуры не расставлял перед партией. Кинул монету, какой вариант играть, и остановился на «шевенингене», который не применял до того ни разу. Но, наверное, интуитивно правильно, потому что Карпов свое звание чемпиона мира проиграл именно из-за этого варианта. Решающую 24-ю партию. Я сыграл версию крайне неудачную. Почему? Совсем недавно закончился претендентский матч Карпова со Спасским. Спасский этот вариант играл, «шевенинген» в те годы вообще был одним из главных, и понятно, что Карпов его готовил c тренером.

Я попал под две новинки. Весь вариант был новый. Раньше играли в какой-то момент Лg1, Карпов пошел h2-h4!, что, естественно, сильней. Сегодня так играет весь мир. И потом все ставили ферзя на d2, а он на е2. Этот план был неожиданным для меня. Боялся, что вообще не разовьюсь. Но в какой-то момент увидел, что могу рискнуть и заставить его пожертвовать фигуру. А если не жертвует, тогда я удачно вывожу фигуры и начинается борьба. Он отдал фигуру, хотя и не очень это любил, но оценил позицию правильно. Единственное решение. Безусловно, зрелищная партия, но я считаю, что со взаимными ошибками. Эту партию я не выигрывал, но делал ничью три или четыре раза. Сегодня компьютер показывает ничью как угодно. Даже так, как я играл, и то ничья была даже в самый последний момент. Когда я решил вернуть назад фигуру, то считал, что получается тяжелейший для него ладейный эндшпиль, который я скорей всего выиграю.

Комментарии, которые были сделаны, конечно, безобразные, совершенно не отражают того, что было на самом деле. Они просто нечестные. Я ему показал в анализе, вообще все показал, что ладейный у него проигранный, он это понимал даже лучше меня, а потом пишет, что «испугавшись, можно перейти в ладейный эндшпиль». Ничейный! А в ладейном между тем впору сдаться, просто проиграно… У меня сохранилось фото, где он близок к цейтноту, а у меня еще 45 минут. И тут я зеваю пешку. Мгновенно сделал ход, встал и увидел, что он нападает сразу на две пешки. Вот это и было причиной поражения. Карпов играл партию очень сильно до 23-го хода, потом стал ошибаться, дал мне возможность уравнять. Я тогда считал, что выпустил, что у меня было выиграно. Это не так, но ничья была. Решающую ошибку я сделал на 30-м ходу, а перед этим ходов 7-8 была ничья. Эту партию анализировали многие. И Таль, и Цешковский… Но комментаторы были неправы. По горячим следам было нельзя, видимо, точно проанализировать. Хотелось выдать желаемое за действительное. Эта партия была важна для Карпова в спортивном отношении, поэтому он везде ее запустил. Он начал неудачно, проиграл на старте Геллеру и к моменту нашей встречи отставал от меня на полтора очка. Если бы он не выигрывал, у меня были большие шансы на медаль и скорей всего, я боролся бы с Балашовым за первое место. Эту партию я проиграл, но, тем не менее, в этом турнире удалось много выиграть. Причем многие заканчивались матом. Люди сдавались за ход-два до мата! Я занял пятое место в невероятно сильном составе и выполнил первый гроссмейстерский балл.

Это была одна из самых сильных Высших лиг?

Это была колоссальная Высшая лига, потому что в ней играл Карпов. Две следующих были такие же, но только без Карпова. А остальные все были: Таль, Смыслов, Петросян, Полугаевский, Цешковский. В те годы все сильнейшие, которые реально боролись за претендентские матчи, играли. Но Карпов потом долго не выступал. Наверное, не видел смысла, может, были какие-то другие задачи. И наверняка увидел, что там «не подают», что стать чемпионом СССР «совсем необязательно», что это тяжелейшая работа…

В памятном ленинградском чемпионате, где вы с Борисом Гулько разделили первые два места, многое решилось в вашей партии с Василием Смысловым. Тогда писали, что экс-чемпион мира, стремясь обеспечить попадание в следующий этап, был вынужден играть на победу. Даже тогда в это не особо верилось, что и подтвердили дальнейшие события (Смыслов, конечно, играл в зональном турнире). Но почему он так хотел выиграть у вас в последнем туре?

Ленинградский чемпионат я начал ровно. Первый турнир в жизни, к которому готовился. Я решил стать гроссмейстером. Конкретно на этом турнире. Поставил себе задачу войти в пятерку. Если до этого я играл сицилианскую, которую любил всю жизнь, это был мой хлеб – контратака, то здесь я решил наступить себе на горло и играть только испанскую партию. Я купил югославскую «Энциклопедию» (она была ужасного качества) и усилил четыре-пять вариантов. Это было несложно. И каждый день играл новый вариант, чтобы не могли подготовиться. Результат превзошел все мои ожидания. Я сыграл четыре испанских – две выиграл, две ничьи. Причем, с такими корифеями «испанской» тех лет как Геллером, Балашовым, Смысловым и Романишиным. Это люди, которые были тогда очень-очень сильны. Просто первого плана в этом дебюте. Это решило всё. Вообще я не проиграл ни одной партии в чемпионате. Если в предыдущем я выиграл семь, но зато проиграл пять, здесь я сделал шаг к более жесткой игре, и это дало результаты. Где-то, может быть, я еще недооценивал себя, например, Геллеру предложил ничью черными, когда он по большому счету мог сдаться. Я уже перехватил, не понимая, как это произошло. Я совершенно не боялся его, сыграл вариант крайне рискованный, но до меня не дошло, что все почти кончено и можно довести партию до логического завершения. Так продолжалось довольно долго, пока я не выиграл вторую партию. Довольно красивую партию у человека, с которым я играл всегда довольно тяжело. Это была победа над Альбуртом черными. За доской я придумал важнейшую теоретическую новинку, которая сегодня стала определяющей в этом дебюте. Просто сделал совершенно неожиданный ход и довольно красиво провел контратаку.

Чемпионат был особым. Я поделил первое место с Гулько. По тому времени это была, так сказать, неудача. Если бы я поделил первое место с Талем или Петросяном, то, безусловно, моя судьба была бы другой. Я бы, конечно, поехал на Олимпиаду, которая прошла в 78-м году в Аргентине. И по силе, и по праву. Я стал чемпионом СССР и попал в команду. Почему я не поехал туда? Никто не знал, в чем дело. Гулько же хотел эмигрировать! Я никогда не собирался никуда уезжать. Никогда в жизни. Я своим родителям этой гадости бы не сделал. Закрытие чемпионата началось с третьего места. Не сказали вообще, кто чемпион. Не дали приза ни Гулько, ни мне. Единственное, что доверили – опустить флаг чемпионата. Плюнули в душу, объявили, что будет матч, которого не было в регламенте.

Это был первый удар, который тяжело пережить. Я не понял: за что? Хотя меня вызвали за четыре тура до завершения чемпионата на беседу. Разбудили очень рано и сказали зайти в какую-то комнату не в гостинице, а в здании рядом. Там сидели офицеры спецслужб, и разговор начался так: «Этого человека надо остановить». Имелся в виду Гулько. Ну, ребята, у вас есть ваши средства, ну и останавливайте. Что вы от меня хотите? Почему вышли на меня? Это ж удивительно! Потому что боролся Петросян и другие люди, которые имели больше шансов ЭТО сделать. Чисто по-шахматному, я имею в виду. Но нас проверяли после каждой партии на каком-то японском аппарате, то-сё. Я чувствовал, что всё это подозрительно, что лучше не давать о себе никакой информации, интуитивно я это понимал, но… Отказаться было невозможно, и они сказали, что я нахожусь в наилучшей форме среди всех участников чемпионата. И они спрашивают: «Вы можете выиграть все четыре последние партии?» А у меня соперники: Балашов, Романишин, Кочиев и Смыслов. Я говорю: «Как четыре??? Четыре чемпион мира по заказу не выиграет». Какой-то дурацкий разговор получился. Даже если бы его не было, я все равно играл на медаль. У меня ведь была цель. И они со мной сделали страшную вещь. Я пришел играть партию и получил совершенно выигранную позицию, просто сдаться надо сопернику! И Батуринский, который при этой беседе присутствовал, поставил себе стул на сцене и всем своим видом показывал, что болеет за меня. Я решил, что соперника заставляют мне проиграть. Это было совершенно очевидно. Я полностью расслабился, у меня была лишняя пешка и просто выиграно. И каков же был мой ужас, когда партия завершилась вничью. Это была трагедия.

Но я все равно сумел закончить 2,5 из 3-х. Причем я считаю, что партия с Романишиным просто отличная, она и сегодня была бы очень хорошей. Я все время импровизировал, играл очень рискованно, жертвовал центральную пешку, и партия была отложена в очень сложной позиции. Удалось найти невероятно красивый выигрыш при анализе. Ход в ход, получился просто этюд.

И вот эта знаменитая партия со Смысловым, где ничья давала мне второе место и звание гроссмейстера. Проигрыш тоже не лишал гроссмейстерского балла, ну а выигрыш… Смыслов придумал очень сильный план. Я четвертый раз играл этот вариант испанской партии, единственный, кто его реанимировал в те годы (потом так стали играть многие). Но Смыслов продемонстрировал феноменальный план, и я держался единственными ходами. К сороковому ходу позиция была очень сложной, партия была отложена. Я считал, что должен устоять. Когда я выходил на улицу, жена Смыслова Надежда Андреевна стояла в гардеробе и говорила: «Вася, ну предложи ты ему ничью, все равно не выиграешь!» А он ей в ответ: «Ну, Наденька, я сначала немного посмотрю». Я это очень хорошо помню. Для сегодняшних профессионалов выглядит забавно (смеется). Я тоже немножко посмотрел позицию, но смотреть ее было нечего, ее надо было играть. Еще одна партия по сути дела. Так оно и получилось, мы играли еще почти сорок ходов. Вы спрашиваете, почему он так хотел выиграть? На самом деле все не так просто, он предлагал ничью при доигрывании. Я отказался. Мы доигрывали в шахматном клубе, там была портретная галерея чемпионов мира. Я ходил и смотрел на них, пока он думал. И вдруг я почувствовал, что сейчас он предложит ничью! Не знаю почему. Я подошел к доске. Если бы он нормально предложил ничью, я бы ее принял, потому что позиция была ничейной. Но он сказал так: «Молодой человек! Я вам предлагаю ничью» и протянул руку. Я не сказал: «Сделайте ход», а ответил: «Нет!», потому что форма, в которой он сделал предложение, была, я считаю, некорректной. Хотя Смыслов этим не отличался, у нас с ним были замечательные отношения. Особенно хорошими они стали спустя несколько месяцев, когда мы вместе поехали на турнир в Бразилию. Много раз бывал у него дома… Но вообще то, что я сделал, было рискованно. Я или выигрывал или проигрывал – ничьей уже быть не могло. Мой конь уходил куда-то на а2, а у него были две связанные проходные. Но ход в ход конь вернулся. Это была интуиция, просчитать все я не мог. Честно, не видел все до конца. Но все срослось, и я выиграл эту партию.

Помню, вернулся в гостиницу и на входе столкнулся с Гулько и Тукмаковым. Гулько был потрясен, что я выиграл, и, стало быть, не он один чемпион. Тукмаков, видимо, тоже не очень хотел этого. Через полчаса надо было идти на закрытие, где нам объявили про матч, которого не было в регламенте. Медалей нам не дали, потому что было неясно, кому какую? Хотя варианты были всякие, могли дать и две золотых.

Скажите, как складывались ваши отношения с советской командно-административной шахматной системой? Первое впечатление, что поначалу все складывалось неплохо. Вы были включены в сборную команду страны на московском чемпионате Европы 1977 года, потом играли даже в такой экзотической стране как Бразилия (1978). Но с какого-то момента, очевидно, вы перестали быть удобны для начальства?

Вы спрашиваете меня об отношениях с Системой, администрацией. Отношений у меня как таковых не было. Я вырос и видел все в розовых цветах. Моя семья во время войны потеряла почти всех мужчин на фронте. Отец потерял шестерых братьев, сам трижды ранен, награжден орденом Славы третьей степени, Красной звезды. Воевал в Финскую, потом в Отечественной войне. Последний раз был ранен в 45-м году. Ему повезло, он был в пехоте, но его не убили. Уникальный случай. Был сержантом, отслужил срочную службу в Карельской АССР в тяжелейших условиях, когда воевал во время Финской войны. Я читал буквально несколько дней назад на сайте «Подвиг народа», за что он получал свои награды. Не просто за то, что часть взяла какой-то населенный пункт. Нет, за личное, за рукопашный бой в траншее противника, куда ворвался одним из первых.

Я привык к тому, что я государству ничего плохого не сделал, а делал все как надо. Ребята меня всегда любили – и в школе, и в институте был старостой, комсоргом. Привык быть лидером… И вдруг началась реальная жизнь, где на кону большие деньги. Что такое выезд на международные турниры в те времена? Сегодня ребята-гроссмейстеры не понимают, что такое выездная виза. Что можно было получить один турнир в год, да и то если играл в чемпионате СССР. Претенденты получали, может быть, два. Кто-то, может, наиболее близкий к власти, как Смыслов, который жил на одной лестничной площадке с Демичевым, больше. Мог зайти и за чаем попросить место в межзональном и еще пару турниров. Но другие, если они только не были стукачами, в те годы… Легко проследить, кто играл в международных турнирах. Не хочу называть эти фамилии, это банально просто. Легко выяснить, кто играл необъяснимо часто, не имея на то оснований, за рубежом. Это все стукачи. В большинстве своем все они живы, кроме Гуфельда. Я, сыграв очень хорошо в чемпионате СССР, получал один жалкий турнир. Как-то Петросян, с которым я был очень близок… Он меня почему-то выделял из молодых, очень доверительно разговаривал. Пригласил на сборы в Москву, мы вместе занимались. И жена его ко мне прекрасно относилась. И вот он рассказал одну историю, что на каком-то заседании федерации решали, кому какой турнир дать. И когда речь зашла обо мне, а это был жалкий, ничтожный турнир, тренер сборной СССР Антошин встал и извиняющимся голосом произнес: «Но он все равно там ничего не заработает». Я ни на кого не стучал, просто куда-то выходил, но этого оказалось мало.

Меня не взяли на Олимпиаду… Дали такой турнир, который давать чемпиону СССР просто стыдно. Нет, денег я, конечно, заработал, выполнил норму международного гроссмейстера. Рейтинг у меня тогда был совершенно невероятный не то что для мастера, но и для гроссмейстера. Я был в мировой десятке. 2595 – как у Спасского и Балашова. Надо посмотреть тот рейтинг-лист, по-моему, мы делили 8-10 места.

Можно поговорить о моих результатах до отъезда из Союза. Я был одним из самых молодых участников многих чемпионатов, например, в 76-м году в Москве. При этом я не сыграл ни одной партии с Тимманом, Любоевичем, Саксом, Рибли, Глигоричем, Портишем. Список можно продолжить. Ни одной! Реально по последним результатам я приближался к претендентам, но мне не дали ни одной партии, ни одного крупного турнира. Я не хочу сказать, что кто-то виноват, потому что я неправильно подходил к этому. Я никогда не ставил себе цели, кроме, может быть, единственного раза в Ленинграде, когда хотел стать гроссмейстером. Не ставил себе цели стать претендентом, бороться за звание чемпиона мира. Если бы я работал так, как работаю сегодня, то в претендентские матчи попал бы без вопросов. Поэтому виноват в первую очередь я сам, но мне не дали ни-че-го!

Не взяли в олимпийскую сборную без объяснения причин. Но это к счастью, потому что команда впервые заняла второе место и стали искать «козла отпущения». Причем довольно скоро его нашли. Ясно, что слабым местом оказался Гулько, и, несмотря, на самый высокий показанный результат, пострадал Полугаевский.

Это неудивительно, я все это проходил в 1977 году на молодежном чемпионате мира в Мексике. Так получилось, что очень сильно играла кубинская сборная. Так же, как и на последнем командном чемпионате мира в Цахкадзоре, они долго лидировали. Мы ничего не могли поделать, хотя играли блестяще. У нас была феноменальная команда: Ваганян, я, Романишин, Белявский, Михальчишин, Макарычев. Можете себе представить? Я набрал 9,5 из 11 и в финальной группе мне давали только черные, я сыграл 9 «черных» партий! И меня хотели сделать «козлом отпущения»!

Но позвольте, молодёжная команда СССР ведь стала чемпионом мира?

Мы стали чемпионами, потому что у кубинцев начался внутрикомандный конфликт. Кстати, сейчас в мужской сборной Кубы схожая ситуация. Так вот, Гильермо Гарсиа (который позже погиб в автокатастрофе), он мой одногодка, очень талантливый и сильный шахматист (удалось, правда, два раза у него выиграть…) Возник какой-то конфликт у него с Амадором Родригесом, Ногейрасом и другими. Стали ругаться, а в какой-то момент Гарсиа чуть ли не вообще отказался играть, и нам удалось победить. Я выиграл все решающие партии черными, но наверняка оказался бы виноват, если бы мы заняли второе место. Меня могли бы дисквалифицировать, сделать «невыездным». Люди, которые отвечали за команду, были к этому готовы.

Похожая ситуация без всяких «если» приключилась в 78-м году, когда советская сборная пропустила вперед англичан?

И мы увидели реализацию не состоявшегося год назад сценария. Точно такие же «методы руководства» применялись и в олимпийской сборной. Шахматы этих людей вообще не интересовали. Сами шахматисты были куда патриотичней, боролись… А эти – просто ничтожества. И что можно было сделать? Вот так была эта жизнь устроена. Но это дело не только Советского Союза, это касается и современной России, и Франции… Функционеры… Счастье, что изредка попадались порядочные люди. А так всегда были любимчики, которые заодно были стукачами, этих людей все знали.

Вот падение результатов связано отчасти с этим. Но тут и рождение дочери. На зональный турнир 1982 года, например, я приехал с женой и дочкой, которой было чуть больше года.

В рамках советской отборочной системы ваша последняя попытка борьбы за первенство мира была предпринята в 1982 году в Ереване? В последнем туре вам не удалось победить легендарного Ефима Геллера…

Тбилиси 1978. Фото: Н.Мгебров

Если говорить, почему я не вышел. Вы сами вспомнили, что Смыслова все равно пустили в межзональный. Это было мое место. Но этого еще мало, в последнем туре имел место сплав, чтобы я занял не чистое пятое место, а разделил 5-6-е. На всякий случай, чтобы я не «возникал», почему меня не пускают в межзональный. Одного. А тут рядом оказался еще один шахматист.

Обычная история. Вспомнил Первую лигу 1981 года в Волгодонске. Я описал это в своей книге. Там опять же возникла история со злополучным Гулько. Тренер сборной, который приехал на заключительные два тура, хотел сделать так, чтобы Гулько не попал в Высшую лигу.

Но ведь это было невозможно! Гулько занял тогда первое место!

Да нет, в том-то и дело, все решалось в последнем туре.

Он играл с Рашковским?

Да, и если бы Рашковский выиграл, а ему пообещали, что его в случае победы сделают «выездным», то мы, а нас было четверо отстававших на пол-очка, обходили Гулько. Я не сомневаюсь, что несколько партий были «организованы». Это сто процентов. Я играл с Черниным. Он очень сильный шахматист. Мне удалось выиграть хорошую партию в Нимцовиче. Я его спрашивал (у нас с ним были прекрасные отношения), заставили его проиграть или нет? Хотя он проиграл в страшном цейтноте, а мог попросту что-то подставить. Он не сказал ни «да», ни «нет». По крайней мере, я могу сказать, что на этот раз со мной никаких разговоров, как в Ленинграде в 77-м, не вели. Я свое дело в этой партии сделал сам, во всяком случае, я так считаю. А вообще «организация результатов» в те годы была обычной практикой.

На чемпионате СССР 1981 года во Фрунзе были сыграны практически партии-близнецы. Белыми (в варианте Ботвинника) оба раза играл Каспаров, а в роли «пострадавших» оказались Геннадий Тимощенко и вы. Не расскажете немного о предыстории этих партий? Надо ли было вам идти на вариант, который соперник наверняка хорошо подготовил?

Все очень прозаично. Я не анализировал вариант ни одной минуты. Объясню почему. Несчастный случай, так совпало, что в этот день ко мне должна была прилететь жена. Самолет Львов-Ростов-Фрунзе должен был прилететь вечером, часов в 10-11. Я поехал встречать ее в аэропорт, а самолет задержали в Ростове. И не сказали, на сколько. Просидел в аэропорту до 6 утра. Вернулись в гостиницу, я несколько часов поспал и, естественно, вообще не смотрел вариант. Это, само собой, не оправдывает меня и не умаляет подготовки Каспарова, хотя вариант ничейный. Сейчас на него никто не идет. Каспаров потом писал, что ночью его «озарило»: Сха7 и потом отступает на с5, но там Kd8 и делается банальная ничья, весь анализ у меня записан на компьютере.

Есть и другая история из партии с Каспаровым. Впервые мы играли с ним на чемпионате СССР в Тбилиси в 1978 году. Я его до этого знал немного, когда ему было 13 лет, мама его привезла во Львов, чтобы я с ним позанимался. Мы поработали, и меня удивило, насколько он практичный, совершенно без больших запросов, без фантазии, чисто на технику – и все. И в 78-м году он предлагал ничьи практически всем. Со мной он играл белыми, и я пошел в испанскую. Вариант сложился для него неудачно, зевнул промежуточный ход, побил мою пешку dc, а я не побил в ответ, а пошел b5-b4, и у него стало хуже. Он тут же, как обычно, предложил ничью. Ничью я мог сделать сразу – взять на с6 слоном, равная игра. Но я побил конем и правильно сделал, потому что позиция опаснейшая для него. Он начал играть грандиозно! Пошел от короля g2-g4, очень красиво! Надо отдать должное, динамику он чувствовал потрясающе. И хотя позиция для него была объективно близко к проигранной, я не нашел правильного пути и потерпел поражение. Но почему я это рассказываю? Когда я был уже его тренером, сидели, разговаривали Никитин, Шакаров и другие. И Каспаров вдруг сказал, что не предлагал ничью в этой партии. Это было настолько смешно… Во-первых, это ничего не меняет ни в его жизни, ни в моей. А может, в его что-то меняет, если он так настойчиво это утверждает? Во-вторых, Шакаров не выдержал и сказал: «Гарик, но я же помню, что ты предлагал ничью». Но он сказал: «Нет». Можете себе представить? Это просто характеризует человека, он отрицал очевидный факт!

Таллин 1988. Фото: В.Левитин

Вам, по сути дела, удалось сыграть со всеми чемпионами мира начиная со Смыслова, исключая Ботвинника и Фишера. Кто из них, на ваш взгляд, наиболее органично мог вписаться в шахматную жизнь третьего тысячелетия?

Тут есть целый ряд моментов. Понимаете, это какая-то общая культура: умение освоить компьютер по-настоящему, а не просто нажимать на одну-две кнопочки. И вести компьютер как положено. Есть ребята, я не хочу называть фамилии, вообще не учились нигде. Из гроссмейстеров, которые были претендентами и закончили играть, многие так и не научились находить партию в базе. Я не говорю о чем-то более сложном. Мне рассказывал один из моих учеников-гроссмейстеров, что он работал с четырьмя выдающимися шахматистами, один из которых даже был чемпионом мира. И только один из четырех умел сохранить анализ, он больше ничего другого не умел. А трое других – они вообще ничего не умели. Трое шахматистов, с которыми я играл в чемпионатах СССР, и один из них был даже чемпионом мира! Поэтому, когда мы говорим о шахматах этого столетия, то надо бы освоить несколько новых профессий. И уметь перестроиться. Вот я не знаю, сумел бы это сделать Петросян? Он мог генерировать идеи, и я бы с удовольствием взял его тренером. Но не уверен, что он делал бы это сам. Полугаевский вообще компьютера не знал. Я пытался ему как-то объяснить в самолете. Корчной, который его ненавидел всю жизнь (он к нему даже не обращался), сказал: «Прекрати ему это показывать!» Я думаю, что Лев умер, так и не научившись пользоваться компьютером. Он всегда показывал на свою голову и говорил: «Компьютер – здесь!» Какие-то люди, скорей всего, не смогли бы перестроиться на эту эпоху.

Имелся у вас опыт тренерской работы до того, как вы стали одним из участников команды Гарри Каспарова?

До этого я позанимался с Петросяном и Полугаевским. С Полугаевским перед его матчем с Корчным. Меня сняли с поездки в Аргентину буквально в последний день. Полугаевский передал мне слово в слово то, что ему сказал Батуринский: «В команде много евреев». Меня сняли с пробега вот таким образом, но для меня это было уже не ново.

Петросян пригласил меня поработать перед межзональным турниром в Лас-Пальмасе 1982 года. У меня были с ним прекрасные отношения. И работа была интереснейшая. У него была масса идей, и вообще мне было близко его понимание игры. Он учился у Нимцовича, а мне это понятно. Он был всегда моим кумиром, которому я старался подражать.

Сами вы ощущали предрасположенность к тренерской работе?

Абсолютно нет. Это понял Карт. Он сказал: «У тебя на старости лет будет гарантированный кусок хлеба. Ты прирожденный тренер».

Окончание следует