Кибиров прекрасен.
Если бы не полное отсутствие интереса к поэзии сейчас (если не считать пирашково-пирожковые жанры), он был бы живым классиком. А так... нужен либо скандал, либо политика. чтобы поэта вообще хоть кто-то знал.
Еще, правда, можно петь под гитару...
Почему слоны не летают?
Если бы я нарисовал слона-
У него бы выросли крылья,
Пусть в небо слона поднимают.
Огромным боингом проносились бы над нами,
За деревья задевая хоботом,
А зайцы с завистью смотрели б на них-
И заливались хохотом.
Я на слона зайцев двоих
Посадил бы краской маслянной,
Слон мазаем катал бы их,
И все были бы счастливы.
Вот человек грустный в окне-
Смотрит, как слоны пикируют,
Я ему нарисую любовь в голове-
Пусть репетирует.
Слоны, налетавшись, приземлятся в Рим,
Сотрясая аэродромы ногами.
Ночью летать опасно им-
Могут столкнуться рогами.
А почему человека не видно в окне?
Во, отколол кто-то номер-
Стер резинкой любовь в голове,
Вот он и взял, да помер......
Растворяюсь в любви...
Становясь бесконечно легким,
Взлетаю в пределы космической бездны звезд
И возвращаюсь на землю мертвыми хлопьями снега.
Таю на теплых губах еще не замерзшей любви.
Стаи покинутых душ,
Устремленные к югу,
Оставляют кресты средь застывшего мира.
Лишь одинокая лира с небес
Нам доносит прощальные звуки забытых мелодий.
Может стану слезой,
Что сбежит с провожающих глаз одинокой судьбы,
Не нашедшей на севере теплого света
И ответа, повисшего где-то
Между криками стаи и холодом звезд.
Может стану улыбкой,
Весной прилетевших оттаявших душ.
Поцелуем огромного желтого солнца,
Расплавляющим мертвые губы погибшей любви,
Воскрешая покрытые инеем чувства.
Может, просто умру
Нищим странником в мире бредовых идей,
Неуслышанных сердцем, уставшим от ноющей боли.
И в глазах твоих, ищущих звезды,
Отразится лишь черная бездна.
Растворяюсь в любви...
Исчезаю снежинкой на теплых ладонях,
Превращаясь в прозрачную каплю,
Где застыло движение мира,
Где я вижу твое отражение...
Ушел вчерашний беспощадный день.
Как смерть свою бессмысленную встретив,
Он опустил на землю, не заметив.
Сегодняшнюю ночь, как тень.
Я брел по переулкам памяти седой
Среди развалин и заброшенных селений.
В ночном тумане временных сплетений
Я повстречался с собственной мечтой
Как будто все случилось не со мной-
Печальный ангел, свечка с образами.
Она смотрела тихими глазами,
А я прошел стыдливо стороной.
Времена года
Я долго искал любви,
А находил лишь весну.
Ты растворялась в солнечном эфире,
Блеснув едва заметной зеленью.
Я пытался найти женщину,
Но раскаленным асфальтом лета
Я обжигал себе ноги,
А ты смеялась буйством спеющих красок.
Я хотел познать человека,
Но увидел только грустную тишину осени.
Ты собирала опавшие остатки солнца,
А капли дождя смывали твои слезы
Я верил, что ты не умрешь,
Но почувствовал ледяной холод зимы
И пустоту ночного неба.
Ты исчезла так и не появившись.
Весна
Весна в сомненье плачет снегом,
И дни, как хрупкое стекло,
Расколят жизнь рваным бегом,
Навеяв робкое тепло.
И им не жаль, что слишком рано
Растопят льды прозрачных грез.
В грязи, чернеющей, как рана,
Что, вдруг, увижу море слез.
Что где-то под открытым небом
Немного станет грустно той,
Которая с последним снегом
Рассталась с белою мечтой.
Я рисую глаза,
Поглотившие тайности мира.
Образа,
На которых тончайшая лира
Рождает мелодию взгляда
И зовет отыскать
Средь любовного пира
И чувств звукоряда
Тебя.
Голубые зарницы
В степи разностравья волос,
На ресницы
Заброшенных ветром.
Как органное ретро с небес
Уносящейся вдаль колесницы.
Из прошлого мне что-нибудь сыграй,
скрипач слепой, напомни милый край,
стишок слезливый, писанный по пьянке,
бычки в томате, детский анекдот,
стакан, гитару, да горбушку от
шестнадцатикопеечной буханки
с уральской солью, с постным маслом, да.
Сколь молоды мы были, господа,
сколь простодушны были и невинны,
сколь сладко задыхались, влюблены,
от красоты и дивной глубины
очередной Ирины или Риммы!
Тихонько спит прошедшее навзрыд,
лишь время негорючее коптит
в светильнике покойного поэта,
как масло постное. Ах, нищие, народ
тревожный – пьет, а денег не берет –
наверное, монах переодетый.
И вдруг прошепчет: честно говоря,
кто саван шьет – тот трудится не зря,
так строил фараон на радость сёстрам
свой гроб, и пел предутренний петух,
усваивая вечность не на слух,
а зрением и опереньем пёстрым
недавно неожиданно занесло в тикси. наверное, в последний раз. родилось сумбурное, как сам поселок, личное, но... поделюсь.
бегство в тикси полет.
угас шумами самолет.
запас сумами вечный лед
и твой цунами волн взгляд
я пас меж нами течный яд.
на трап сатрапа от наяд,
кидая драповый наряд,
бегу,
и красной раной на снегу
фонарь, как бьющийся снегирь
в ледовый ларь, зимы визирь
страдает в холоде зазря -
ведь завтра вечер января,
растает грёзами земля,
смывая слезы с щек. а я
спущусь по трапу февраля
к весне
и каплями пенсне
впитаю взгляд твой, как во сне.
а жизни шумный самолет
затихнет в промежутке лет,
бросая света красный след
на белый серебристый плед,
и быль сюжета присных вед
скелет.
по венам узким сгустков яд
якутской леной все подряд
сгребает в море лапоть снов-
существование основ,
существ названия и слов,
как чувств незнания покров.
улет.
лучами света топит лед
моя последняя весна,
наследницей снегов из сна
зовет меня к тебе в полет,
но эха страстного дуплет
напрасно слышу, красный свет.
нас нет уже так много лет.
привет...
Шамшад Абдуллаев, «Приближение окраин»; Михаил Айзенберг, «Справки и танцы»; Ростислав Амелин, «Античный рэп»; Полина Барскова, «Сообщение Ариэля»; Василий Бородин, «Лосиный остров»; Владимир Гандельсман, «Читающий расписание»; Анна Глазова, «Опыт сна»; Линор Горалик, «Так это был гудочек»; Фаина Гримберг, «Четырехлистник для моего отца»; Григорий Дашевский, «Стихотворения и переводы»; Аркадий Драгомощенко, «Тавтология»; Михаил Еремин, «Стихотворения. Кн. 5»; Сергей Завьялов, «Советские кантаты»; Ян Каплинский, «Белые бабочки ночи», Алексей Колчев, «Частный случай»; Денис Ларионов, «Смерть студента»; Василий Ломакин «Стихи 2003–2013 гг.»; Роман Осминкин, «Товарищ-вещь»; Алексей Порвин, «Стихотворения»; Виталий Пуханов, «Школа милосердия»; Мария Рыбакова, «Гнедич»; Галина Рымбу, «Передвижное пространство переворота»; Федор Сваровский, «Слава героям»; Мария Степанова, «Киреевский»; Олег Юрьев, «О Родине». Наверняка, конечно, пропустил важные вещи.
rudolf: недавно неожиданно занесло в тикси. наверное, в последний раз. родилось сумбурное, как сам поселок, личное, но... поделюсь.
Спасибо, что поделились. Стихи свежие, с чувством, но сыроваты, да Вы и сами это понимаете. Это стихи из такой категории, что если заняться их шлифовкой, то, скорее всего, исчезнут романтический сумбур и смятение чувств, которые как раз и являются изюминкой. Чтобы такую изюминку сохранить и обойтись без шероховатостей - это надо быть неазурядным поэтом.
Навскидку из предложенного Женей списка почитал Линор Горалик "Так это был гудочек". Не для меня это, но кое-что понравилось. Например хармсоподобное стихотворение, начинающееся почти цитатой.
В окно выходит человек – без шляпы, босиком, -
и в дальний путь, и в дальний путь
срывается ничком
и там, где с каплющих бельёв струится затхлый сок,
встречает черных воробьев
летящих поперек.
Не привожу целиком только потому, что для восприятия важна внешняя форма стиха, которую трудно передать. Кто захочет, тот найдет.
Vova17: Навскидку из предложенного Женей списка почитал Линор Горалик "Так это был гудочек". Не для меня это, но кое-что понравилось. Например хармсоподобное стихотворение, начинающееся почти цитатой.
В окно выходит человек – без шляпы, босиком, -
и в дальний путь, и в дальний путь
срывается ничком
и там, где с каплющих бельёв струится затхлый сок,
встречает черных воробьев
летящих поперек.
Не привожу целиком только потому, что для восприятия важна внешняя форма стиха, которую трудно передать. Кто захочет, тот найдет.
Всё-таки, есть вещи, которые сразу режут слух:
и там, где с каплющих бельёв струится затхлый сок,
Вспоминается нетленка А.Иванова, замечательный был пародист:
В худой котомк поклав ржаное хлебо,
Я ухожу туда, где птичья звон.
И вижу над собою синий небо,
Косматый облак и высокий крон.
Я дома здесь. Я здесь пришел не в гости.
Снимаю кепк, одетый набекрень.
Веселый птичк, помахивая хвостик,
Высвистывает мой стихотворень.
Зеленый травк ложится под ногами,
И сам к бумаге тянется рука.
И я шепчу дрожащие губами:
«Велик могучим русский языка!»
Допускаю, что Линор так написала специально, дабы эпатировать больших знатоков.
Это же современная поэзия, там много чего может быть. Смысл есть, уже хорошо.
__________________________
Спасение там, где опасность.
Vova17: Допускаю, что Линор так написала специально, дабы эпатировать больших знатоков.
Это же современная поэзия, там много чего может быть. Смысл есть, уже хорошо.
Линор настолько умна, образована и технична, что всё, что она делает (не только пишет) - она делает специально.
А современная поэзия - в случае, конечно, таких мастеров, как Горалик или Кибиров - это не только умение зарифмовать и выдержать размер и ритмику (это банально), а и умение все это нарушить тогда, когда это нужно.
Впрочем, это, конечно, касается, не только поэзии - например, в случае с музыкой надо быть таким идиотом, как Лоза, чтобы этого не понять.
Vova17: Допускаю, что Линор так написала специально, дабы эпатировать больших знатоков.
Думаю, это не так - настоящие поэты пишут стихи с иной целью. А кроме того, на всех ведь не угодишь: есть много современных больших знатоков, которых это вовсе не эпатирует - им, наоборот, претит соблюдение нудных правил русского языка.
Vova17: Это же современная поэзия, там много чего может быть.
Это да, сегодня всё можно списать на литературную раскованность, сюрреализм и разные культурологические -измы.
Vova17:Смысл есть, уже хорошо.
Хорошо, но для поэзии этого недостаточно. (Да и для прозы недостаточно). Будет ещё лучше, если соблюдать падежи (за исключением передачи прямой речи). Это на мой вкус, конечно.
Неслышно гаснет день убогий, неслышно гаснет долгий год,
Когда художник босоногий большой дорогою бредёт.
Он утомлён, он просит чуда – ну хочешь я тебе спою,
Спляшу, в ногах валяться буду – верни мне музыку мою.
Там каждый год считался за три, там доску не царапал мел,
там, словно в кукольном театре, оркестр восторженный гремел,
а ныне – ветер носит мусор по обнажённым городам,
где таракан шевелит усом, – верни, я всё тебе отдам.
Ещё в обидном безразличьи слепая снежная крупа
неслышно сыплется на птичьи и человечьи черепа,
ещё рождественскою ночью спешит мудрец на звёздный луч –
верни мне отнятое, отче, верни, пожалуйста, не мучь.
Неслышно гаснет день короткий, силён ямщицкою тоской.
Что бунтовать, художник кроткий? На что надеяться в мирской
степи? Хозяин той музы́ки не возвращает – он и сам
бредёт, глухой и безъязыкий по равнодушным небесам.
Всегда приятно читать Кенжеева. Настоящий пиит, пишет по заветам классиков золотого века нашей поэзии.
У него даже некоторые слова употребляются не в современном значении, а как их понимали в пушкинскую эпоху. В современном русском "убогий" означает: уродливый, тупой, ничтожный и т.д. Не так это слово понимал АСП, когда писал про приют убогого чухонца. Вот и Кенжеев понимает слово "убогий" по-пушкински.
__________________________
Спасение там, где опасность.
Где эта улица? Улицы нет,
названной именем Павла Тычины.
Я не любил её. Были причины,
были, да сплыли за давностью лет.
Берег днепровский, вода и песок,
милые звуки российского мата,
воздух с отходами химкомбината –
жизни ушедшей забытый кусок
в городе Киеве… Где этот дом,
многоэтажный, железобетонный,
две комнатушки и шум заоконный?
Помнишь, как жили мы там вчетвером?
Помнишь, как тихо струилась река,
слышался звон проходящих трамваев,
липы цвели, и Муслим Магомаев
пел о любви на волне “Маяка”?..
Где эта барышня, что я влюблён?
Где эта бырышня?.. Скрылась, исчезла,
как по веленью волшебного жезла,
в синем тумане минувших времён…
Барышня, бабушка, мёд мой и яд,
нашей любви уже пятый десяток,
как этот срок ненадёжен и краток!
Что там грядущие годы таят?
Было же счастье, и радость была,
как неразумно мы их расточали!
Господи, чёрная птица печали
вновь простирает над нами крыла!..
Старость – не радость и бедность – не грех.
Вот они, дожили мы до обеих.
Господи, разве мы звали к себе их?
Разве твоя благодать – не для всех?
Где наша молодость? Там, за бугром.
Вспомним, поплачем, и вправду – была ли?
Птицы отпели, костры отпылали,
годы обрублены, как топором.
Каждое утро – с команды “На старт!” –
служба, зарплата, волнения, слухи,
дети, продукты, ангины, желтухи,
плюс – отголоски отцовских простат.
Помнишь прогулки по мокрой лыжне,
песни, палатки на лоне природы,
скудные наши медовые годы
в лучшей на свете советской стране,
нашу жиплощадь – семейный очаг,
тёплое место для сна и досуга?
Только и радости, что друг от друга,
только и свету, что в детских очах…
Молодость!.. Душу себе не трави.
Что там за нами? Одни головешки.
Время уходит в безудержной спешке –
я ничего не сказал о любви.
Прошлые дни не отмыть добела.
Купаны в горькой советской купели,
жили, страдали, растили, корпели, –
может быть, это любовь и была…
…Помнишь старинный казённый дворец,
тот, где под свадебный марш Мендельсона
проштамповали печатью закона
соединение наших сердец?
Я тебя вижу такой, как тогда:
тонкая, в белое платье одета,
милая, нежная, полная света –
Боже мой, как ты была молода!..
Вот и кончается брачный бедлам –
гости, сотрудники, сёстры и братья,
брызги шампанского, слёзы, объятья,
с этой минуты вся жизнь – пополам,
лето и осень, жара и дожди,
радости наши, надежды и муки,
дети, что будут, а может быть, внуки –
всё впереди ещё, всё впереди!..
Годы промчатся, и, два старика,
в боли и немощи, как в паутине,
будем мы вместе с тобой на чужбине
век доживать. Но об этом пока
нам неизвестно. Отныне вдвойне
хочется ласки, покоя, уюта,
канет волшебная эта минута –
счастье начнётся! И кажется мне,
что суждено нам, как сказка гласит,
долго прожить и уйти в одночасье.
Ангелы в небе, несущие счастье,
молча спускаются. Дождь моросит…
У прыгнувших без парашюта
Есть время научиться летать.
Времени мало, но оно есть.
Не говори, что у тебя не было времени,
Ты просто не хотел учиться.
Кто-то сумел, приземлился живым.
Теперь он способен прыгать без парашюта,
Но придется ли?
Еще один бесполезный навык.
С одной стороны любым организаторам поэтических вечеров надо петь хвалу. Что бы мы без них делали. С другой, - налицо некоторая неадекватность в представлении гостя этого вечера.
Се, вдоль по оттаявшей, пасмурной Лете
листок рукописный плывёт,
а ниже в глухом известковом скелете
большая ракушка живёт.
Ни чайка не съела, ни аист не слопал,
ни щучий зубастый народ.
Питается дафнией или циклопом,
а то и амёбу сожрёт.
Пусть мёртвый над ней проплывает, измучен,
пусть дух от печали зачах.
Не слышит голубушка скрипа уключин
и плакальщиц в белых плащах,
не видно моей философской красотке,
как сумрачно горестный грек
в дубовой, рассохшейся движется лодке,
по самой глубокой из рек.
Не спит и не бодрствует в сумрачных волнах
двустворчатых отпрысков мать,
лишь молча умеет личинок безмолвных
в летейские воды пускать.
