"У Пушкина в 1830-е годы я вижу глубину и попытки выразить нечто, для чего у него слов не было, с помощью религиозного словаря.
«Рыцарь бедный» — да, но ведь это католические стихи, как и «В начале жизни школу помню я...».
Первое замечание кажется мне по меньшей мере весьма любопытным.
Во втором не совсем понятно значение "но". Т.е. для православного пушкиниста Непомнящего оно было бы вполне уместно, но у Ронена с его католическими симпатиями?
«Рыцарь бедный» еще и прямо еретический стих: рыцарь чихать хотел на всю Троицу, а в Матерь Божию влюбился по портрету.
Pirron: Я только хотел цитатой из Пушкина сделать утверждение" а в Матерь Божию влюбился по портрету" дискуссионным, как выражаются ученые мужи.
Путешествуя в Женеву,
На дороге у креста
Видел он Марию деву...
Я это понимаю в том смысле, что увидел он придорожную икону; они обычны для католических стран и поныне. (Еще: "Проводил он целы ночи Перед ликом пресвятой", т.е. в любом случае глядел на портрет)
Но, соглашусь, прямо этого не сказано, а в цензурном варианте оставлено просто "виденье". (Под названием "Легенда" послано Дельвигу для напечатания в "Северных цветах" под псевдонимом "А. Заборский" (гм...), но не появилось там по цензурным причинам. В переделанном виде вошло в "Сцены из рыцарских времен)
Там же убрана самая еретическая строфа:
Несть мольбы Отцу, ни Сыну,
Ни святому Духу ввек
Не случилось паладину,
Странный был он человек.
В любом случае Мария-дева для рыцаря не Богоматерь (Богу-сыну он вовек не молился), а Прекрасная дама высшего порядка.
Вряд ли рыцарь, увидев очередную придорожную икону, мог "сгореть душою", перестать смотреть на женщин и даже словом ни с одной из них больше не перемолвиться. " Виденье, непостижное уму", тут и по общему смыслу стихотворения больше подходит - и в конце концов, просто присутствует в окончательном авторском варианте. Что касается того, что он не видел в Марии Матерь Божью - я не думаю, что это так ясно следует из цитат. Скорее всего, он видел в ней именно Матерь Божью( кого же еще он мог в ней видеть) - но он посмел Матерь Божью сделать дамой своего сердца. По христианским понятиям - это, видимо, неслыханная дерзость. Впрочем, все это только мои имхи.
Наткнулся на любопытную вещь. Я тут делал для Т. сборник песен Галича (засовывал тексты и звуковые файлы в PowerPoint). Пытался датировать песню "Уходят друзья".
В интернете её обычно датируют 63м годом, что странно, так как песня посвящена памяти Фриды Вигдоровой, которая ещё в феврале-марте 64го стенографировала ход процесса над Бродским (Ф.В. умерла в августе 65го). Но есть ещё один нюанс. Можно сравнить одно четверостишие из этой песни
Мы мечтали о морях-океанах,
Собирались прямиком на Гавайи!
И, как спятивший трубач, спозаранок
Уцелевших я друзей созываю.
с известной песней, которая начинается так:
Я мечтала о морях и кораллах.
Я поесть хотела суп черепаший.
Я шагнула на корабль,
A кораблик оказался из газеты вчерашней.
Песня звучит в фильме 1968 года "Ещё раз про любовь". Обычно тест приписывают Новелле Матвеевой (я тоже всегда так думал), но википедия говорит так:
Авторство текста и даже музыки к этой песне приписывают известной поэтессе Новелле Матвеевой, но ни в одном из сборников Н. Матвеевой такая песня не значится. Можно лишь согласиться с тем, что авторы песни к фильму находились под влиянием творчества Н. Матвеевой.
Pirron: Вряд ли рыцарь, увидев очередную придорожную икону, мог "сгореть душою", перестать смотреть на женщин и даже словом ни с одной из них больше не перемолвиться. " Виденье, непостижное уму", тут и по общему смыслу стихотворения больше подходит - и в конце концов, просто присутствует в окончательном авторском варианте. Что касается того, что он не видел в Марии Матерь Божью - я не думаю, что это так ясно следует из цитат. Скорее всего, он видел в ней именно Матерь Божью( кого же еще он мог в ней видеть) - но он посмел Матерь Божью сделать дамой своего сердца. По христианским понятиям - это, видимо, неслыханная дерзость. Впрочем, все это только мои имхи.
"Окончательный вариант" "Легенды" был предложен к печати, но зарублен цензурой.
Второй (песня Франца) отличается главным образом удалением неподцензурных строф.
И если уж добрый молодец не молился "ни Отцу, ни Сыну" и умер "без причастья" (не приняв Тела Христова), то Иисус ему точно не Бог, а Мария, соответственно, не Богоматерь. (Кстати, сам Пушкин в письме называл "Легенду" "Балладой о рыцаре, влюбленном в Деву". Так оно и выходит.)
jenya: В титрах фильма пишут, что текст песен - Рождественского.
Тем удивительнее, что "Кораблик" не отыскивается и в книгах Рождественского. Хотя в его двухтомнике 79 года есть уж совсем трафаретное "Мои года - мое богатство".
Вообще не так уж мало примеров, когда по титрам фильма нельзя установить действительного автора - и не только текста песни, но также музыки и даже сценария.
Pirron: Вряд ли рыцарь, увидев очередную придорожную икону, мог "сгореть душою", перестать смотреть на женщин и даже словом ни с одной из них больше не перемолвиться. " Виденье, непостижное уму", тут и по общему смыслу стихотворения больше подходит - и в конце концов, просто присутствует в окончательном авторском варианте. Что касается того, что он не видел в Марии Матерь Божью - я не думаю, что это так ясно следует из цитат. Скорее всего, он видел в ней именно Матерь Божью( кого же еще он мог в ней видеть) - но он посмел Матерь Божью сделать дамой своего сердца. По христианским понятиям - это, видимо, неслыханная дерзость. Впрочем, все это только мои имхи.
"Окончательный вариант" "Легенды" был предложен к печати, но зарублен цензурой.
Второй (песня Франца) отличается главным образом удалением неподцензурных строф.
И если уж добрый молодец не молился "ни Отцу, ни Сыну" и умер "без причастья" (не приняв Тела Христова), то Иисус ему точно не Бог, а Мария, соответственно, не Богоматерь. (Кстати, сам Пушкин в письме называл "Легенду" "Балладой о рыцаре, влюбленном в Деву". Так оно и выходит.)
Я как-то не могу понять вашей мысли. Мария для него - просто Дева? Что это означает?
Продолжая с Галичем, он вообще чутко прислушивался к окружащим. Вот как (уже после отъезда) он использовал мелодию Новеллы Матвеевой. "Горизонт" Матвеевой (1961) и "Песок" Галича (1975).
М.КУНИЦЫН: И сейчас я еще хочу предложить одну пластинку, которая, между прочим, у меня в детстве вызывала слезы восторга. Ну, мне было так жалко героиню.
Е.РОЖДЕСТВЕНСКАЯ: Ну почему же? Там все хорошо.
М.КУНИЦЫН: Там все хорошо, но, тем не менее, мне казалось «Ну почему? Она так просит, чтобы у нее были и какие-то кораллы, и ей почему-то их не давали».
Е.РОЖДЕСТВЕНСКАЯ: И суп черепаший.
М.КУНИЦЫН: И суп черепаший.
Е.РОЖДЕСТВЕНСКАЯ: Кстати, многие думают, что это не папина песня. Ну, в смысле не моего отца песня, а чья-то. Даже я не знаю, Тушновой, наверное, или еще кого-то. Совершенно удивительно. Многие открывают для себя, что это песня Рождественского. Слушаем.
М.КУНИЦЫН: И сейчас я еще хочу предложить одну пластинку, которая, между прочим, у меня в детстве вызывала слезы восторга. Ну, мне было так жалко героиню.
Е.РОЖДЕСТВЕНСКАЯ: Ну почему же? Там все хорошо.
М.КУНИЦЫН: Там все хорошо, но, тем не менее, мне казалось «Ну почему? Она так просит, чтобы у нее были и какие-то кораллы, и ей почему-то их не давали».
Е.РОЖДЕСТВЕНСКАЯ: И суп черепаший.
М.КУНИЦЫН: И суп черепаший.
Е.РОЖДЕСТВЕНСКАЯ: Кстати, многие думают, что это не папина песня. Ну, в смысле не моего отца песня, а чья-то. Даже я не знаю, Тушновой, наверное, или еще кого-то. Совершенно удивительно. Многие открывают для себя, что это песня Рождественского. Слушаем.
У меня ситуация прямо противоположная. Я всю жизнь был уверен, что это - текст Рождественского, и вчера был очень удивлен, прочитав версию википедии.
И если уж добрый молодец не молился "ни Отцу, ни Сыну" и умер "без причастья" (не приняв Тела Христова), то Иисус ему точно не Бог, а Мария, соответственно, не Богоматерь. (Кстати, сам Пушкин в письме называл "Легенду" "Балладой о рыцаре, влюбленном в Деву". Так оно и выходит.)
Pirron: Я как-то не могу понять вашей мысли. Мария для него - просто Дева? Что это означает?
Дева - но не Мать. Т.е. рыцарь может сказать "Матерь Господа Христа", но эти слова для него просто ритуальная формула - Богу-Сыну он ни малейшего уважения не оказывает.
Кстати уж, по ассоциации, из Марка Твена (взгляд протестанта на бытовое (не догматическое) богопочитание у католиков):
Делая выводы из виденного и слышанного мной, я утверждаю, что божественные особы почитаются в Риме в следующем порядке:
во-первых, Богородица, другими словами — Дева Мария;
во-вторых, Бог Отец;
в-третьих, Петр;
в-четвертых, около пятнадцати канонизированных Пап и мучеников;
в-пятых, Иисус Христос, Спаситель (но всегда в облике младенца).
jenya: В титрах фильма пишут, что текст песен - Рождественского.
В воспоминаниях Г. Натансона написано, что автор текста-Рождественский.
О. Дайте ссылку, плиз.
Может, не стал включать в свои книги, потому что женское?
Евтушенко, помнится, включал всё, в т.ч. "Ах, кавалеров мне..."
Матвеева в интервью 2006 года:
- Мне рассказывали, что Корней Иванович, когда прочитал мое стихотворение «Солнечный зайчик», от радости он будто бы прыгал через стул. Сколько раз, не знаю.
Но это совсем другой зайчик:
Я зайчик солнечный, снующий
По занавескам в тишине
— Трудно придумать двух более диаметрально противоположных людей.
Прокофьев, если тебе доверял, не резервировал своего мнения – ни о тебе, ни о других. Он прибежал в артистическую, когда я сыграл Вторую виолончельную сонату Мясковского, и, в общем-то довольный, говорит: «Когда вы играете на низких струнах, то ни одной ноты не слышно, ни одной!» Это было сказано при других, с наивностью и детским восторгом. Я так растерялся, что даже побледнел. Тогда Прокофьев добавляет: «Но зато когда вы переходите на струну ля – всё слышно».
Мне такую историю рассказывали. Виолончелист Березовский впервые показывал концерт Прокофьева, дирижировал Мелик-Пашаев. Полный провал. Когда Прокофьев вошел в артистическую, то Мелик-Пашаев и Березовский замолчали, как приговоренные к электрическому стулу. И Мелик-Пашаев спросил: «Ну как, Сергей Сергеевич?» Прокофьев улыбнулся и отвечает: «Хуже не бывает!» Но улыбнулся с полным оптимизмом.
–А как вёл себя Шостакович в подобных ситуациях?
— Всегда всё хвалил: «блестяще, блестяще». И только если он ценил человека как большого музыканта, тогда он мог позволить себе критику. Шостакович мне всегда повторял: «Ну зачем, зачем такого-то критиковать, если он не может сделать лучше?» Иногда меня это поражало. Исполнение или сочинение из рук вон плохое, а Шостакович встаёт и говорит: «блестяще, блестяще».
Если Шостакович дружил с человеком, любил его, тогда он мог быть более откровенным. Тогда он мог ошарашить совершенно неожиданными суждениями, очень для него сокровенными. Но вообще, был очень скрытен, очень осторожен. А вот Прокофьев, повторю, никогда не резервировал своей точки зрения. Никогда. Поэтому с Прокофьевым было гораздо легче. Правда, от него в минуту наибольшего благорасположения всегда могла поступить очень неприятная шпилька.
Никогда не забуду, как Прокофьев рассказывал мне о второй трубе, которая в его Симфонии-концерте играет одну низкую бубнящую ноту.
Я пытался показать Прокофьеву свою эрудицию: «Не слишком ли это низко в быстром темпе?» Он ответил: «Да что вы! Вы ничего не понимаете! Вы не представляете, какой трубач будет сидеть красный во время игры! Как он будет надуваться!»
Волков говорит, что это он беседовал с Ростроповичем. Действительно немного странно. Ещё любопытнее, что на английском находится такая беседа, в которой много общего с русским текстом:
What were Shostakovich and Prokofiev like as people?
Shostakovich was very shy and sensitive and he had a rich inner life that he kept to himself. He avoided confrontation and would fib to spare somebody's feelings. I remember him going up to somebody after a concert and praising their performance and predicting a great future career even though the performance was actually pretty bad. He generally kept his true thoughts and feelings to himself, though he did tend to open up a bit at parties.
Prokofiev, on the other hand, didn't seem to have an unexpressed thought. If he didn't like something, he never considered another person's feelings before he shared his opinion. As an example, Prokofiev once asked Shostakovich why he used so much tremolo in his Fifth Symphony, telling him that it sounded like Aida, which I gather was a bad thing. He could be quite acidic.
Their composition process was also very different. While Prokofiev did a lot of his composing at the piano, Shostakovich worked out a lot of ideas in his head. I do have in my collection small pieces of paper on which Prokofiev would jot down ideas during massage sessions, so he did do some work away from the piano, but Shostakovich's process was much more internal. I took many walks with Shostakovich during which he would suddenly raise his head and become very quiet, which I understood to mean that he was composing.
Ссылки часто устаривают, скопировал ссылку Почитателя, чтобы у нас тоже было. Кроме последних фраз про spectators - написано отлично. David Smerdon: Candidates Wrap: Top 5 moments of the final day.
The World Chess Candidates tournament was awesome. Action-packed, drama-filled, and suspense-ridden right up until the end. I’ve read a lot of reports from the chess side, and naturally about Karjakin’s fabulous win. But I haven’t read anything about the more human moments from the final day, which is a shame because they’re rare gems in the chess world and worth spreading. So here are the top five moments from yesterday that shed a more personal light on the tournament and its participants.
5. What j’adoube?
Aronian and Nakamura, two of the pre-tournament favourites, played out a hard-fought draw to both finish on 50%. Usually both these guys like to put up a bit of a wall in interviews during an event, masked by just a touch of bravado and indifference. But the wall broke down after their final game, and the last-round press conference with the two was refreshingly open and, to be honest, quite emotive. Hikaru was composed and philosophical about his tournament, humble about his second-half recovery, and very gracious towards Aronian. There was no sign of ill-feeling between the two after their earlier round six controversy, which was exactly what the chess world needed to see. For me, the most touching moment was Aronian’s answer to the stock question of how he was feeling. “Honestly, I’m heartbroken,” he replied, which was a nice invitation to chess fans into the pressure and tension that these sorts of events demand. It was perhaps the single most endearing phrase he could have uttered.
4. He ain’t half bad
Poor Anish. You’d think the youngest competitor in the event would receive heaped praise for also being the only undefeated player, but alas. Instead, the Dutchman received his own hashtag: #girijokes. And some of them were, to put it plainly, awful. I’m sure there were no ill intentions, but the constant barrage of online and even in-person interview jabs at his drawing record would have grated on even the most thick-skinned of competitor. But Giri took it all in his stride. His reply to yet another irritating draw-related question in the final press conference was apt: “The subject is fine, but please, make them funny.” He followed this up with the perfect Twitter comeback: “Missed far too many chances, now time to draw(?!) some conclusions.” What a good sport.
3. A graceful fall from the Top
Beside Giri in the press conference was Veselin Topalov. The former world champion has suffered a tough fall from 2800 this year and finished the candidates dead last. But he was calm and pragmatic as he answered the obvious questions after the game. Topa reflected on Karpov’s declining strength as he aged, and mentioned other greats (“Lubo”), and humbly conceded that he should not have expected anything different to happen to him. After what must have been a rough fortnight for the former champ, it was refreshing to see him relaxed and humorous. I also think he was being even a bit too dismissive of his form slide; his analysis in the post-game interviews was absolutely superb and hinted to me that he’s still much, much stronger than his score in this tournament suggests. I wouldn’t be surprised if the remarkable Topa story has another chapter left in it.
2. At least there’s still cricket
All four press conferences on the final day were well-tempered and relaxed, but perhaps none more so than Svidler and Anand. The two chatted like old pals in a pub, which is how we’ve come to expect these guys to be. But the round before was a different story, with both players extremely fatigued and straining to keep their emotions in check in their respective interviews. Svidler had just had to defend a gruelling seven-hour endgame against Fabi and Anand had signed away all chances of first place with a tough draw against Giri, and the stress and lack of sleep was clearly evident. But yesterday was a different story, and it was nice to see, because it left fans with a cheerful and good-natured final impression of both players, which is fairer. And with India destroying Australia in the quarter final of the cricket world cup, there’s still something for both players to look forward to this week.
1. Cool as a Caruana
While Karjakin deservedly ended up winning the tournament by a full point, the score is a little flattering. Caruana had to take unnecessary risks in the final round due to what most chess fans (Sergey included) believed to be an unfair tie-break system. You’d think this fact, combined with the raw truth that yesterday’s game cost him half a million dollars, would leave Caruana just a tad upset. But he somehow maintained his pleasant, imperturbable demeanour right until the end. Unbelievable! Caruana played incredible chess throughout the tournament and showed remarkable composure despite some painful setbacks (twice missed wins against Topalov, a crucial missed RB v R win against Svidler, and yesterday’s blunder). He was as cool as a cucumber during the games, immediately afterwards, and in all interviews. Humble, pragmatic and collected, Caruana was an outstanding example of professionalism and sportsmanship throughout such a high-stakes event.
Overall, not only did the candidates tournament end up a success for the organisers and us spectators, but the ‘fateful eight’ did a good job of endearing themselves to chess fans. Can’t we do another one next week?
— Трудно придумать двух более диаметрально противоположных людей.
Прокофьев, если тебе доверял, не резервировал своего мнения – ни о тебе, ни о других. Он прибежал в артистическую, когда я сыграл Вторую виолончельную сонату Мясковского, и, в общем-то довольный, говорит: «Когда вы играете на низких струнах, то ни одной ноты не слышно, ни одной!» Это было сказано при других, с наивностью и детским восторгом. Я так растерялся, что даже побледнел. Тогда Прокофьев добавляет: «Но зато когда вы переходите на струну ля – всё слышно».
Мне такую историю рассказывали. Виолончелист Березовский впервые показывал концерт Прокофьева, дирижировал Мелик-Пашаев. Полный провал. Когда Прокофьев вошел в артистическую, то Мелик-Пашаев и Березовский замолчали, как приговоренные к электрическому стулу. И Мелик-Пашаев спросил: «Ну как, Сергей Сергеевич?» Прокофьев улыбнулся и отвечает: «Хуже не бывает!» Но улыбнулся с полным оптимизмом.
–А как вёл себя Шостакович в подобных ситуациях?
— Всегда всё хвалил: «блестяще, блестяще». И только если он ценил человека как большого музыканта, тогда он мог позволить себе критику. Шостакович мне всегда повторял: «Ну зачем, зачем такого-то критиковать, если он не может сделать лучше?» Иногда меня это поражало. Исполнение или сочинение из рук вон плохое, а Шостакович встаёт и говорит: «блестяще, блестяще».
Если Шостакович дружил с человеком, любил его, тогда он мог быть более откровенным. Тогда он мог ошарашить совершенно неожиданными суждениями, очень для него сокровенными. Но вообще, был очень скрытен, очень осторожен. А вот Прокофьев, повторю, никогда не резервировал своей точки зрения. Никогда. Поэтому с Прокофьевым было гораздо легче. Правда, от него в минуту наибольшего благорасположения всегда могла поступить очень неприятная шпилька.
спасибо Вам за замечательную ссылку на интервью!
удивительный человек Ростропович...
__________________________
Во дни благополучия пользуйся благом, а во дни несчастья размышляй
