|
|
|
|
|
|
|
|
| |
|
|
|
|
|
|
|
| Solovey: Здесь про всё можно говорить? |
Безусловно. Эта тема хороша тем, что в ней невозможно оффтопить. На каспаровчесс у меня была тема, носившая гордое название "Тема ни о чём". Кажется, на интеллигентном шахматном форуме я без такой темы обошёлся. |
|
|
| номер сообщения: 8-121-68027 |
|
|
|
|
Набрёл на журнал, автор которого выкладывает фотографии из разных архивов. В целом не так интересно, поскольку фотографии хотя и ранние, но сделаны любителями. То есть, интерес антропологический, а не художественный. Но есть серия, из которой можно нахватать работ в Артуровские темы типа "ностальжи" и т.д. Это фотографии Эдуарда Гладкова. Раньше я видел только одну фотографию этого автора - на сайте Левитанского . На ней изображены Окуджава, Сидур и собственно сам Левитанский в мастерской Сидура (1968й год).
Вычитал также, что Сидур работал как график; в частности, с его иллюстрациями в 1970 году вышел поэтический сборник Левитанского "Кинематограф". Надо бы поискать эти иллюстрации.
P.S. На смежную тему:
| «Музей фотографических коллекций» представляет из себя коллекцию фотографий, которую Юрий Рыбчинский и Эдуард Гладков, профессиональные фотографы, собирали в течение десяти лет, на частной квартире — с 1993-го по 2003 год. |
|
|
|
| номер сообщения: 8-121-68028 |
|
|
|
|
Когда я повесил ватник в общей прихожей, многочисленные жильцы квартиры подняли скандал: смрад, исходивший от него, был невыносим; да и то сказать — «фуфайка», как называла этот предмет Татьяна Григорьевна, впитала в себя тюремные запахи от Ленинграда до Воркуты. Пришлось ее выбросить; другой не было, купить было нечего, и мы выходили из дому по очереди. Татьяна Григорьевна все больше сидела за машинкой: перепечатывала своего «Дон Жуана».
Вот как он возник.
Гнедич арестовали перед самым концом войны, в 1945 году. По ее словам, она сама подала на себя донос. То, что она рассказала, малоправдоподобно, однако могло быть следствием своеобразного военного психоза: будто бы она, в то время кандидат партии (в Штабе партизанского движения это было необходимым условием), принесла в партийный комитет свою кандидатскую карточку и оставила ее, заявив, что не имеет морального права на партийность после того, что совершила. Ее арестовали. Следователи добивались ее признания — что она имела в виду? Ее объяснениям они не верили (я бы тоже не поверил, если бы не знал, что она обладала чертами юродивой). Будто бы она по просьбе какого-то английского дипломата перевела для публикации в Лондоне поэму Веры Инбер «Пулковский меридиан» — английскими октавами. Он, прочитав, сказал: «Вот бы вам поработать у нас — как много вы могли бы сделать для русско-британских культурных связей!» Его слова произвели на нее впечатление, идея поездки в Великобританию засела в ее сознании, но она сочла ее предательством. И отдала кандидатскую карточку. Понятно, следствие не верило этому дикому признанию, но других обвинений не рождалось. Ее судили — в ту пору было уже принято «судить» — и приговорили к десяти годам исправительно-трудовых лагерей по обвинению «в измене советской родине» — девятнадцатая статья, означавшая неосуществленное намерение.
После суда она сидела на Шпалерной, в общей камере, довольно многолюдной, и ожидала отправки в лагерь. Однажды ее вызвал к себе последний из ее следователей и спросил: «Почему вы не пользуетесь библиотекой? У нас много книг, вы имеете право…» Гнедич ответила: «Я занята, мне некогда». — «Некогда? — переспросил он, не слишком, впрочем, удивляясь (он уже понял, что его подопечная отличается, мягко говоря, странностями). — Чем же вы так заняты?» — «Перевожу. — И уточнила: — Поэму Байрона». Следователь оказался грамотным; он знал, что собой представляет «Дон Жуан». «У вас есть книга?» — спросил он. Гнедич ответила: «Я перевожу наизусть». Он удивился еще больше: «Как же вы запоминаете окончательный вариант?» — спросил он, проявив неожиданное понимание сути дела. «Вы правы, — сказала Гнедич, — это и есть самое трудное. Если бы я могла, наконец, записать то, что уже сделано… К тому же я подхожу к концу. Больше не помню».
Следователь дал Гнедич листок бумаги и сказал: «Напишите здесь все, что вы перевели, — завтра погляжу». Она не решилась попросить побольше бумаги и села писать. Когда он утром вернулся к себе в кабинет, Гнедич еще писала; рядом с ней сидел разъяренный конвоир. Следователь посмотрел: прочесть ничего нельзя; буквы меньше булавочной головки, октава занимает от силы квадратный сантиметр. «Читайте вслух!» — распорядился он. Это была девятая песнь — о Екатерине Второй. Следователь долго слушал, по временам смеялся, не верил ушам, да и глазам не верил; листок c шапкой «Показания обвиняемого» был заполнен с обеих сторон мельчайшими квадратиками строф, которые и в лупу нельзя было прочесть. Он прервал чтение: «Да вам за это надо дать Сталинскую премию!» — воскликнул он; других критериев у него не было. Гнедич горестно пошутила в ответ: «Ее вы мне уже дали». Она редко позволяла себе такие шутки.
Чтение длилось довольно долго — Гнедич уместила на листке не менее тысячи строк, то есть 120 октав. «Могу ли чем-нибудь вам помочь?» — спросил следователь. «Вы можете — только вы!» — ответила Гнедич. Ей нужны: книга Байрона (она назвала издание, которое казалось ей наиболее надежным и содержало комментарии), словарь Вебстера, бумага, карандаш ну и, конечно, одиночная камера.
Через несколько дней следователь обошел с ней внутреннюю тюрьму ГБ при Большом доме, нашел камеру чуть посветлее других; туда принесли стол и то, что она просила.
В этой камере Татьяна Григорьевна провела два года. Редко ходила гулять, ничего не читала — жила стихами Байрона. Рассказывая мне об этих месяцах, она сказала, что постоянно твердила про себя строки Пушкина, обращенные к ее далекому предку, Николаю Ивановичу Гнедичу:
С Гомером долго ты беседовал один,
Тебя мы долго ожидали.
И светел ты сошел с таинственных
вершин
И вынес нам свои скрижали…
Он «беседовал один» с Гомером, она — с Байроном. Два года спустя Татьяна Гнедич, подобно Николаю Гнедичу, сошла «с таинственных вершин» и вынесла «свои скрижали». Только ее «таинственные вершины» были тюремной камерой, оборудованной зловонной парашей и оконным «намордником», который заслонял небо, перекрывая дневной свет. Никто ей не мешал — только время от времени, когда она ходила из угла в угол камеры в поисках рифмы, надзиратель с грохотом открывал дверь и рявкал: «Тебе писать велено, а ты тут гуляешь!»
Два года тянулись ее беседы с Байроном. Когда была поставлена последняя точка в конце семнадцатой песни, она дала знать следователю, что работа кончена. Он вызвал ее, взял гору листочков и предупредил, что в лагерь она поедет только после того, как рукопись будет перепечатана. Тюремная машинистка долго с нею возилась. Наконец следователь дал Гнедич выправить три экземпляра — один положил в сейф, другой вручил ей вместе с охранной грамотой, а насчет третьего спросил, кому послать на отзыв. Тогда-то Гнедич и назвала М.Л. Лозинского.
Она уехала этапом в лагерь, где провела — от звонка до звонка — оставшиеся восемь лет. С рукописью «Дон Жуана» не расставалась; нередко драгоценные страницы подвергались опасности: «Опять ты шуршишь, спать не даешь? — орали соседки по нарам. — Убери свои сраные бумажки…» Она сберегла их до возвращения — до того дня, когда села у нас на Кировском за машинку и стала перепечатывать «Дон Жуана». За восемь лет накопилось множество изменений. К тому же от прошедшей тюрьму и лагеря рукописи шел такой же смрад, как и от «фуфайки».
В Союзе писателей состоялся творческий вечер Т.Г. Гнедич — она читала отрывки из «Дон Жуана». Перевод был оценен по заслугам. Гнедич особенно гордилась щедрыми похвалами нескольких мастеров, мнение которых ставила очень высоко: Эльги Львовны Линецкой, Владимира Ефимовича Шора, Елизаветы Григорьевны Полонской. Прошло года полтора, издательство «Художественная литература» выпустило «Дон Жуана» с предисловием Н.Я. Дьяконовой тиражом сто тысяч экземпляров. |
|
|
|
| номер сообщения: 8-121-68029 |
|
|
|
|
Прекрасный текст.
Какую страну потеряли! (с) Очевидно больного и очевидно сверхталантливого человека тем не менее судили и посадили за "преступление", которого - как всем, включая следователей, было очевидно - не было |
|
|
| номер сообщения: 8-121-68030 |
|
|
|
|
| jenya: в мастерской Сидура |
Конспирация, 1983. |
|
|
| номер сообщения: 8-121-68032 |
|
|
|
|
В этой теме можно "про всё", но не хочется злоупотреблять. Только коротенькое воспоминание (о том, как я впервые услышал про "Фихтенгльца").
Подходил к концу первый семестр, приближалась первая в нашей жизни сессия, и первым же экзаменом в ней числился как раз "матанализ". Народ был не на шутку взволнован. Свою последнюю лекцию Борис Абрамович Фукс закончил раньше срока и остаток времени посвятил разъяснению своих требований на экзамене. Он не собирался особенно успокаивать нас (но и запугивать - как легко можно было подумать! - не собирался тоже).
Первым делом он сообщил, что замеченные в списывании с тетрадей, в использовании шпаргалок будут изгоняться с экзамена незамедлительно, безоговорочно и беспощадно. Восторга это вступление не вызвало, но и неожиданностью не стало (кроме всего прочего, изгнание с лекции за ничтожную, казалось бы, провинность - вроде легкого шепота, мы уже наблюдали не раз).
Далее Б.А. пояснил нам, слегка ошеломленным, что для того, чтобы на экзамене получить оценку "удовлетворительно", надо знать всё! Просто весь материал первого семестра, от начала до конца! А если хоть чего-нибудь не знать, то в процессе экзамена он это непременно обнаружит.
Чтобы получить оценку "хорошо" надо тоже знать всё, но только знать хорошо. Ну, а для оценки "отлично" надо знать всё то же самое - не больше! - только отлично знать.
С задних мест спросили: "А по какому учебнику можно готовиться?". Вопрос оказался несколько неожиданным. Обернувшись в сторону задавшего его, Б.А. слегка захлопал глазами и кто-то успел добавить: "Ну, там, по Пискунову? По Берману?". Тут Б.А. непроизвольно поморщился (довольно выразительно), но воздержался от комментариев. "Готовиться надо по нашим лекциям, больше ничего не нужно". И после небольшой паузы, слегка растягивая слова: "Ну-у, можно взять Фихтенгольца... Но имейте в виду: если вы докажете какую-нибудь теорему по Фихтенгольцу, то все определения и леммы, на которые опирается доказательство, я буду спрашивать тоже по Фихтенгольцу, все-все."
После этих слов желающих готовиться по Фихтенгольцу (если таковые и были) не осталось. |
|
|
| номер сообщения: 8-121-68033 |
|
|
|
|
| Почитатель:Но имейте в виду: если вы докажете какую-нибудь теорему по Фихтенгольцу, то все определения и леммы, на которые опирается доказательство, я буду спрашивать тоже по Фихтенгольцу, все-все. |
Это мэтр какую-то фигню сказал. Если теорема доказана, то она доказана, и не имеет значения, "по кому".
Помню, был у нас такой уважаемый доцент Гутников. Так он (в дополнение к тому, что экзамен по высшей алгебре начал принимать в три часа дня) разрешал на экзамене пользоваться всем - учебниками, конспектами, чем угодно. Так что "шпоры" были не нужны. Но к нему ты должен был выйти с чистым листом, и все доказать и решить там.
И вот захожу это я на экзамен... этак в полодиннадцатого вечера. Все при мне - Курош, Воеводин, конспект... Первый вопрос. Теорема. Прочел, все понял, проблем нет. Второй вопрос - понял, проблем нет. Задача - решил, проблем нет. Жду, пока отвечают зашедшие ранее... дай, думаю, повторю пока.
Итак, теорема... что за фигня? я ж ее только что понял! Ничего не помню... Листаю книгу - ага, ну конечно! А что со вторым вопросом? Упс... не помню... щас посмотрю... ага, хорошо. Задача? не помню... что Курош? ага, ну ясно же все! Хорошо, что повторил.
Тут Евгений Александрович вызывает. Уверенно выхожу к нему, смотрю на первый вопрос... и понимаю, что вижу эту теорему впервые в жизни. Тупо молчу. Гутников смотрит на меня... я вздыхаю, и начинаю решать теорему, как задачу.
Решил. Гутников смотрит на меня. Я на него. Он спрашивает: "А откуда вы взяли это доказательство?" Я, уверенным тоном: "У Воеводина". Он: "У Воеводина такого нет". Я: "Значит, у Куроша". Он: "Там тоже нет". Немая сцена. Потом Е. А. говорит "Давайте зачетку", рисует там "отлично", и я, совершенно обалдевший, выхожу в коридор.
Сомневаюсь, что мне удалось бы паовторить тот же трюк со вторым вопросом... но мудрый Е.А. решил этого не проверять. |
|
|
| номер сообщения: 8-121-68035 |
|
|
|
|
| Почитатель: "Ну-у, можно взять Фихтенгольца... Но имейте в виду: если вы докажете какую-нибудь теорему по Фихтенгольцу, то все определения и леммы, на которые опирается доказательство, я буду спрашивать тоже по Фихтенгольцу, все-все." |
Когда я поступал (неудачно) на мехмат, было известно, что нельзя использовать материал, выходящий за рамки обычной школы. Эказменаторы начнут задавать дополнительные вопросы и где-нибудь завалят. А если отвечать по обычному школьному курсу, то они не имеют права задавать вопросы, скажем, по высшей математике. Меня попросили дать определение длины окружности. В школе мы обсуждали последовательность вписанных правильных многоугольников, монотонно возрастающую и ограниченную сверху. И последовательность описанных правильных многоугольников, монотонно убывающую и ограниченную снизу. И доказывали, что у них есть общий предел, который и называли длиной окружности. Но я отвечал по учебнику Привалова: надо обмотать окружность ниточкой, ниточку распрямить и померить линейкой. К этому вопросу претензий не было. |
|
|
| номер сообщения: 8-121-68036 |
|
|
|
|
jenya: | jenya: в мастерской Сидура |
Конспирация, 1983. |
В период перестройки видел в Москве это или что-то очень похожее. Название было - "Группа товарищей". Помню поразило сходство с оригиналом. |
|
|
| номер сообщения: 8-121-68037 |
|
|
|
|
| Вы были на выставке Сидура? Расскажите! |
|
|
| номер сообщения: 8-121-68038 |
|
|
|
|
| jenya: Вы были на выставке Сидура? Расскажите! |
Для информации: в Москве есть музей Вадима Сидура, а недалеко от музея установлена скульптура "Памятник оставшимся без погребения". |
|
|
| номер сообщения: 8-121-68039 |
|
|
|
|
Да, я читал. Не так давно он открылся после ремонта.
| В церемонии открытия примут участие представители Департамента культуры города Москвы, немецкий славист, историк советской культуры, внесший огромный вклад в сохранение и популяризацию творчества Сидура, Карл Аймермахер, сын великого скульптора Дмитрий Сидур и Нина Гинзбург. Вдова Виталия Гинзбурга (советского и российского физика-теоретика, академика РАН, лауреата Нобелевской премии по физике 2003 г.) передаст в дар музею одну из наиболее известных работ цикла «Головы современников» – портрет академика В.Л.Гинзбурга. |
А Юля Сидур, оказывается, давно умерла. Наверное, 65 не было. |
|
|
| номер сообщения: 8-121-68040 |
|
|
|
|
Гинзбург с головой Гинзбурга
 |
|
|
| номер сообщения: 8-121-68041 |
|
|
|
|
| Юлия Сидур: Мы дружили с Нобелевским лауреатом, который тогда не был Нобелевским лауреатом, физиком Виталием Лазаревичем Гинзбургом. Это был наш очень близкий друг. И он нам очень помогал. Например, в кооператив вступили где-то в 1965-м году, у нас денег не было, нам Гинзбург 500 рублей, я помню, дал на первый взнос. В книге Михаила Сидура, в его огромном труде, который он только что написал, совершенно блестяще все описано, очень убедительно и подробно. А я могу сказать, что на моих глазах происходило. Сначала был какой -то реализм, люди какие-то на скамейках, обнаженные, влюбленные. Вдруг появились деформированные вещи, геометризация появилась, реализма стала меньше, выразительности больше. Даже на меня это производило не очень хорошее впечатление, потому что я ничего не понимала. Только начинаю понимать, а он уже убежал, он уже пошел дальше. Были люди, очень интеллигентные, очень образованные, они тоже это не воспринимали. Они тоже привыкли к старым вещам и не хотели, чтобы Сидур убегал вперед. Вот как здорово, например, памятники 60-х годов - памятники погибшим от насилия, погибшим от бомб, погибшим от любви, погибшим детям! Все это им ужасно нравилось. Даже академик Гинзбург про новые вещи говорил: "Нет, Димочка, я это не принимаю. Ты что хочешь говори, но я это ни за что не принимаю". |
|
|
|
| номер сообщения: 8-121-68042 |
|
|
|
|
Оттуда же - про музей:
| Я - главный хранитель московского государственного музея Сидура. Музей у нас маленький. В маленьком музее надо заниматься всем. У нас нет отдельно выставочного отдела, издательского отдела, у нас нет рабочих. Миша - директор музея, он залезает на крышу и чистит крышу от снега. Я с таким же успехом, когда у нас не было уборщицы, мыла полы. Мы с ним, когда у нас не было денег на оборудование музея, помню, делали сами подиумы, вот этой электрической пилой, которой я жутко боюсь, пилили фанеру, и он на меня орал, чтобы я ровно держала фанеру, а он пилил. Помимо того, чем я должна заниматься как главный хранитель, я занимаюсь всем. Вместе с Мишей мы организуем выставки, издаем буклеты, делаем выставки выездные. Публикацию книги Вадима Сидура в "Вагриусе" готовила я - там моя корректорская правка, подбор рисунков. |
|
|
|
| номер сообщения: 8-121-68043 |
|
|
|
|
| jenya: Вы были на выставке Сидура? Расскажите! |
Да что тут раскажешь, давно это было. Мы тогда много по выставкам ходили, у жены было много знакомых среди музейных работников. Помню помещение было типа подвального, то ли другого не нашли, то ли чтобы скульптурам было как дома - в мастерской. Отложилось что работал он с любыми материалами и много вещей с социальным смыслом. Я к тому времени уже определилися, мне очень нравилась деревянная классика (Эрьзя, Коненков), поэтому запомнилось то, что было необычно. По технике исполнения с классиками не поспоришь.
А музей Эрьзи в Саранске мы с друзьями посетили году где-то в 73, нам повезло и запасники посмотреть, так что эти впечатления молодости было уже ничем не перебить. |
|
|
| номер сообщения: 8-121-68044 |
|
|
|
|
Борис Григорьев, Ольга Книппер-Чехова в роли Настасьи ("На дне"), 1922. Сама Книппер-Чехова упомянула портрет в письме в одной фразе "Борис Григорьев сделал мой портрет в Насте — интересно". Примерно так же надо отвечать про вино. Мол интересное вино, но я его не понимаю. |
|
|
| номер сообщения: 8-121-68045 |
|
|
|
|
Сэ нон э веро э бен тровато...
ЧУДЕСА ТЕЛЕПАТИИ
После окончания школы я твердо решил покинуть родительский дом. Поехал
сдавать вступительные в МГУ. Не поступил. Причиной тому скорее всего
были не мои знания и даже не пятый пункт, а недостаток азарта и
настойчивости. С экзаменаторами не спорил, на апелляцию не пошел. МГУ
решил, что без меня можно обойтись, и пожалуй, не ошибся. Прямо из
Москвы я поехал в Харьков и стал студентом тамошнего университета. В
борьбе за место в общежитии тоже не проявил достаточно сноровки.
Пришлось поселиться у злобной старухи, которой меня порекомендовали
дальние родственники. Здесь мне как раз повезло. Старуха сдавала две
койки, но чужих она боялась и никак не могла подобрать второго
квартиранта. Я жил в отдельной комнате и платил совсем немного.
От непривычного одиночества страдал кошмарно. Единственной отдушиной
стал телефон. По вечерам шел пешком до переговорного пункта и оттуда
звонил, чаще всего родителям или старшему брату, Боре, в Питер. Тариф,
15 копеек за 30 или 40 секунд, крепко бил меня по карману при стипендии
в сорок три рубля с копейками. Нужно было что-то придумать. Записался в
научно-техническую библиотеку и нашел документацию на междугородний
автомат. Сплав теории, эксперимента и везения дал неожиданно простое
решение: в автомат опускаются две монеты, делается несколько легких
ударов ладонью по кнопке возврата. В результате монеты заклиниваются и
можно говорить сколько угодно. После окончания разговора полное нажатие
на ту же кнопку высвобождает монеты. Нужно ли удивляться, что я стал
звонить очень часто и говорить очень долго.
Частые звонки выявили неожиданный эффект. Если звонить на телефон, по
которому в это время уже говорят, то нередко беззвучно подключаешься к
разговору. Разговоры родственников и друзей оказались на удивление
скучными и вскоре я перестал их слушать. Но как-то раз жена брата с
невероятным энтузиазмом и в мельчайших подробностях описывала сестре
эпохальное событие - она коротко подстриглась. Я выслушал полностью и
решил подшутить. Позвонил на следующий день. Трубку взяла жена.
- Инна, - говорю - я сегодня видел очень яркий и совершенно реальный
сон. Мне приснилось, что ты коротко постриглась.
И рассказал все детали. На другом конце провода наступила длительная
тишина. Потом Инна стала ахать, потом рассказывала всем знакомым.
Телепатия тогда были в моде, и я стал живой демонстрацией ее
возможностей.
Через пару месяцев я подслушал, как брат рассказывает приятелю, какие
шкафы они заказали для кухни: цвет, размер, как будут висеть. Через день
позвонил и снова рассказал живой и яркий сон, теперь о новых шкафах на
кухне. Брат долго молчал. Было только слышно, как переключаются реле в
его голове.
- Этого еще нет, это только будет, - сказал он испуганым голосом. -
Приезжай, поможешь вешать.
Конечно, я приехал, конечно помог. Моя репутация мощного телепата
утвердилась в семье окончательно и бесповоротно.
В начале второго курса я познакомился с очень милой девушкой. Отношения
развились быстро и бурно. Только вот встречаться нам было негде. Пока
было тепло ездили на садово-огородный участок ее родителей за Павловым
Полем.
С наступлением холодов пользовались редкими моментами, когда моя хозяйка
отправлялась к какой-нибудь из подруг. Мы бродили по стылым харьковским
улицам, а мне так хотелось поехать с моей подружкой в Питер, повести ее
в Мариинку, а потом вернуться в дом, где мы были бы вдвоем. В самой
поездке ничего невозможного не было. Только вот в гостиницу нас бы не
пустили, а брат жил в однокомнатной квартире со строгих правил женой и
трехлетней дочкой. Ключи от этой квартиры у меня были, но что от них
толку, если хозяева никуда не собирались.
Однажды по «Радио Свобода» я услышал передачу об открытии в Москве
выставки художников-нонконформистов. «Вот бы, - думаю, - поехать».
Запомнил адрес и несколько имен. Ночью у меня появилась не самая умная
идея. Позвонил брату:
- Боря, - говорю, - мне приснился совершенно реальный сон. В этом сне ты
был на художественной выставке в Москве, на ВДНХ, в павильоне
«Пчеловодство». Ты держал в руках к себе лицом картину, а на ее заднике
я прочитал: «Анатолий Зверев, Миллион долларов»
- И что же этот сон означает? - спросил брат растерянно.
- Я думаю, он означает, что ты поедешь в Москву и купишь у художника
Анатолия Зверева картину, которая когда-нибудь будет стоить миллион
долларов.
- А что это за художник?
- Ничего не знаю, - искренне ответил я.
Мы распрощались. А когда я позвонил на следующий вечер, брат сказал:
- Мы с Инной решили съездить проветриться в Москву дня на три-четыре. Я
возьму больничный, Инна - отгулы. Сходим на Таганку. Заодно и на эту
твою выставку зайдем. Уезжаем завтра.
Мой брат - не мне чета. Любое дело он доводит до победного конца.
Поступил в ЛЭТИ. Закончил с красным дипломом. Распределился на
Электросилу и к двадцати восьми был уже замначальника цеха, подумывал о
вступлении в партию. Женился, купил кооперативную квартиру. Я даже
немного испугался за неведомого мне художника. Он не подозревал, какой
танк мчится ему навстречу.
А пока мне нужно было подумать о себе. В тот же вечер я продал зубному
технику Фиме подписки Шолом-Алехема и Фейхтвангера, которые он давно у
меня выпрашивал. Образовалась куча денег. Утром моя девушка купила
билеты на вечерний рейс через райком комсомола, где она работала
секретаршей. Вечером брат ехал в Москву поездом, а мы летели в Питер
самолетом. Короткий рывок на такси после посадки. В замке щелкнул ключ.
Двери рая распахнулись.
На следующий день, часам к двенадцати, мы вышли из дома и отправились
смотреть Питер. В это же время мой брат с женой в Москве стояли в
очереди на выставку. Простояв часа два на холодном февральском ветру,
они попали внутрь. Ошалело побродили среди очень странных картин.
Наконец нашли место, где был выставлен Анатолий Зверев. Брат посмотрел
на его картины. Увидел пятна красок, размазанные контуры, нечеткие
линии. Понял, что это красиво, попытался по привычке сформулировать и не
сумел. Там же был и сам художник. Он оказался заросшим и грязным,
похожим на бомжа. И пахло от него так же: застарелым перегаром и всем
остальным. Вокруг него подобострастно крутилась какие-то очень светские
поклонники. Художник откровенно и нагло юродствовал, злобно ерничал, не
делая различий. Публика все съедала не поморщившись. Похоже, им это
нравилось. Брат никак не мог сообразить как к этому человеку подъехать.
Уже слегка ошалевший все-таки подошел к художнику:
- Толя, мой брат видит вещие сны. Он увидел, что я купил у тебя картину,
которая будет стоить миллион долларов. Но саму картину он не видел,
только задник. Ты знаешь какая это картина. Продай мне ее.
- Поехали подумаем, - сказал Зверев после секундного раздумья, - а там
видно будет.
Инне Зверев очень не понравился, куда-либо ехать с ним она наотрез
отказалась и отправилась по магазинам. А брат с художником и еще
какие-то двое поехали в шашлычную напротив гостиницы «Советская». По
пути из метро Зверев заскочил в галантерейный магазин и вышел оттуда с
большим куском толстой сероватой оберточной бумаги.
В шашлычной было тепло и еще пусто. Компания заняла столик около стены.
Сделали заказ. Брат немного расслабился.
- Нужно сейчас, потом будет поздно. - пробормотал Зверев.
Он побежал на кухню и притащил три соусницы: коричневый ткемали, зеленый
ткемали из молодых слив и красный сацибели. Разложил лист на столе и
начал рисовать. Он обмакивал пальцы в соус и очень точными
профессиональными движениями наносил мазки на бумагу. Когда нужно было
очистить «кисть», просто облизывал пальцы. Распылял ртом. Иногда
промахивался, и тогда соус летел на зрителей. Словно заклинания
приговаривал какие-то бессмысленные стишки, в которых рифмовал «нашу
встречу» с «увековечу», «сацибели» с «охуели», а «ткемали» с «заебали».
Пошли в дело горчица, перец и соль. В результате этой магии через
полчаса из хаоса пятен материализовался портрет брата. Чтобы заметить
хорошую картину нужно разбираться в искусстве. Заметить шедевр может
каждый. Этот портрет был шедевром. Зверев положил портрет на деревяную
решетку вокруг батареи сушиться. Официант принес водку и закуски, потом
еще водки и горячие вкусные шашлыки. После этого происходило что-то еще,
но из памяти моего брата это «еще» стерлось навсегда.
Очнулся брат в совершенно незнакомом месте, которое при ближайшем
рассмотрении оказалось вытрезвителем. В итоге все обернулось не так
страшно. Пятнадцать суток ему не дали. Документы остались целы. Денег в
бумажнике хватило на оплату специальных услуг, и даже осталось еще
несколько рублей. На прощание милиционер отдал ему небольшой рулон,
обернутый в газету с аккуратно заправленными внутрь краями:
- Твой приятель, алкаш, просил чтобы ты не забыл. Ну, бывай.
Дверь вытрезвителя захлопнулась. В ближайшей столовой брат купил горячий
кофе и развернул рулон. Высохнув, портрет стал еще более красивым, на
обороте листа красовалась каллиграфически-изощренная подпись «А. Зверев
75г.», а под ней также изощренно был вырисован «1000000».
Пребывание в Москве было испорчено, но к моему счастью уехали они
обратно в Питер только в заранее назначенный день (характер!). Мы
благополучно разминулись. А дней через десять на Электросилу пришло
письмо о недостойном поведении имярек в столице. Было собрание, на
котором выяснилось, что блестящая карьера моего брата по душе далеко не
всем. Всплыл больничный. Боре влепили выговор и разжаловали в начальника
участка. Он обиделся и ушел. Устроился в пуско-наладочное управление.
Через два месяца понял, что там можно только спиться. В следующий мой
приезд показал мне израильский вызов с голубым логотипом. Меня он с
собой не позвал. Уезжая, я не удержался и попросил посмотреть на
картину. Боря протянул мне рулон:
- Забирай себе. Видеть его не могу.
В Харькове я снял с рулона московскую газету и осторожно развернул его.
Влажный питерский климат предохранил бумагу от пересыхания. Соусы не
выцвели и не заплесневели. Только горчица и соль немного осыпались.
Человек на картине мучительно всматривался в будущее. Таким своего брата
я не знал и никогда не видел. Я влюбился в портрет с первого взгляда.
Знакомый багетчик за «Железного короля» вставил его в подходящую раму
под стекло, и больше я с картиной не расставался.
Боря просидел в отказе три года. Я мало знаю об этих временах. Думаю,
что ему пришлось нелегко. Боря считал, что я косвенно виноват в крушении
его карьеры и не хотел меня видеть. А я испытывал жуткое чувство вины и
не хотел видеть Борю. Приехал на проводы, но поговорить нам не удалось.
Письма Боря не писал. Только иногда слал родителям посылки из Америки.
Написал в первый раз через года два, когда получил работу инженера в
маленькой, но процветающей компании. Купил дом. Один из совладельцев
компании ушел на пенсию. Боря заложил дом и выкупил его пай. Вскоре
купил второй дом. Постепенно вытащил в Америку всю семью.
Перед моим отъездом он позвонил:
- Привези зверевский портрет, если цел. Все-таки на нем - я, и подарен
мне...
Я привез. Теперь портрет висит в коннектикутском доме брата над камином.
Когда гости восхищаются им, Инна говорит:
- Этот портрет стоил нам три года жизни. А посмотрели бы вы на
художника..!
А поездку, с которой все началось, я почти никогда не вспоминаю, потому
что боюсь заиграть эту пластинку. Да и подробностей никаких не помню,
кроме острого чувства счастья, возможного только в девятнадцать лет.
Девушка тоже куда-то исчезла. Помню только, что у нее была небольшая
очень нежная грудь с разными сосками. Один сосок был гладкий, другой
какой-то шершавый.
Художник Анатолий Зверев умер в 1986 году. Мир праху его.
Abrp722 |
|
|
|
| номер сообщения: 8-121-68046 |
|
|
|
|
| Человек пишет под Довлатова, но неплохо. Есть и прямые отсылки. У Довлатова уехал лирический герой, а брат остался в Ленинграде. А тут наоборот. И брата автор тоже назвал Борей. |
|
|
| номер сообщения: 8-121-68047 |
|
|
|
|
Но тает февральская свечка,
Но спят на подушке сычи,
Но есть еще Черная речка,
Но есть еще Черная речка,
Но - есть - еще - Черная речка...
Об этом не надо!
Молчи! |
|
|
|
| номер сообщения: 8-121-68055 |
|
|
|
|
| номер сообщения: 8-121-68056 |
|
|
|
|
avi47: | каждое слово ... заменено на противоположное по смыслу. Например: Лето! Помещик приуныл... ---> Зима! Крестьянин, торжествуя... |
Привет, отдраенный Китай! (c) |
Прощай, немытая Россия... |
Решение второй задачи сомнительно: Китай вставлен ради размера.
Если задача вообще имеет решение, то разве что статистическое: что чаще всего противопоставляется России?
Впрочем, понятно, что "Привет, умытая Европа", не составляло бы задачи. |
|
|
| номер сообщения: 8-121-68058 |
|
|
|
|
nict46: avi47: | каждое слово ... заменено на противоположное по смыслу. Например: Лето! Помещик приуныл... ---> Зима! Крестьянин, торжествуя... |
Привет, отдраенный Китай! (c) |
Прощай, немытая Россия... |
Решение второй задачи сомнительно: Китай вставлен ради размера.
Если задача вообще имеет решение, то разве что статистическое: что чаще всего противопоставляется России?
Впрочем, понятно, что "Привет, умытая Европа", не составляло бы задачи. |
Если проанализировать примеры, приведённые инициатором этого конкурса, можно убедиться, что "противоположные по смыслу" слова часто не являются столь безупречными антонимами. Полагаю авторы и не очень настаивают на точности замены. Дело в смекалке и чувстве юмора. ИМХО |
|
|
| номер сообщения: 8-121-68059 |
|
|
|
|
| jenya: Сама Книппер-Чехова упомянула портрет в письме в одной фразе "Борис Григорьев сделал мой портрет в Насте — интересно". Примерно так же надо отвечать про вино. Мол интересное вино, но я его не понимаю. |
Подсказали в тему:
Две подруги:
- Как дела?
- Ой, я замуж выхожу!
- Прелестно!
- Мой жених - банкир!
- Прелестно!
- В свадебное путешествие на Канары собираемся!
- Прелестно!
- А у тебя что нового?
- Вот на курсы хороших манер хожу.
- И чему вас там учат?
- Вчера, например, учили вместо "не пи..." говорить "прелестно". |
|
|
|
| номер сообщения: 8-121-68060 |
|
|
|
|
Роман Тименчик:
http://www.colta.ru/articles/literature/6078
Конечно, как любил повторять Аркадий Белинков в стенах редакции «Краткой литературной энциклопедии», страна должна знать своих стукачей, но сначала она должна знать своих палачей, тут все-таки надо соблюдать очередность. Есть такой эпизод, который вы, может быть, помните, в книжке Кирилла Хенкина «Охотник кверху ногами». Он был одно время очень дружен с Надеждой Яковлевной Мандельштам и сказал ей по поводу двух писателей, о которых в ее воспоминаниях говорилось тепло: «Я бы писал суше. Ведь я знаю, что оба были агентами. К ним меня посылал Маклярский» — то есть в бытность его стажером НКВД на Лубянке он лично возил к ним от своего шефа Маклярского конспиративные записки с назначением встреч. Вычислить этих людей историку куда как легко, потому что в книжке Надежды Яковлевны, как известно, не так много современников, о которых она тепло написала. Но что ответила Надежда Яковлевна на это? «Ерунда, Кирилл, они оба умерли. И не они убили Осю».
Мне кажется, что так невольно, но неизбежно получается, что если мы начинаем называть, обличать (как водится, дальше разматывая наши догадки и психологические реконструкции) тех людей, имена которых встречаются в показаниях, мы невольно отодвигаем в тень подлинных убийц. Я имею в виду и просто палачей, просто следователей, но и тех, кто подготовил это дело так, что исполнителям оставалось только спустить курок. Знаете, вот как дело Николая Пунина, в основном состоящее из вырезок из советской печати о том вреде, который нанес Пунин своей любовью к формализму и нелюбовью к социалистическому реализму. И от этого оказалась довольно быстрая дорожка до концлагеря, из которого он не вернулся.
Это второе, почему я бы не акцентировал сейчас именно вопрос об осведомителях, которые нам померещились таковыми.
Третье, что вы уже упомянули, мы так всегда говорим — многие-многие, но мы не представляем, насколько многие. Согласитесь, что это меняет картину, когда мы переходим к некоторым количественным показателям. Когда-то беглый чекист Калугин назвал, как всегда, хвастливую цифру процента осведомителей среди интеллигенции. Ну, какие-то 90 процентов или что-то около того. Может быть, преувеличено, а может быть, и не очень преувеличено. Но и главное — мы же устроены психологически так, что мы ожидаем (и иногда подталкиваем какие-то свои догадки и выводы в этом направлении), что такими нехорошими людьми (потому что доносить — это безусловно нехорошо) являются люди, нам неприятные в каких-то других отношениях. Нам не нравится их литература, или их позиция в какой-то дискуссии, или что они там денежно не помогли кому-то. Ну, у нас к ним масса претензий. Или (каждый из нас знает такие случаи) может не нравиться их сексуальная ориентация, религиозные их предпочтения или отталкивания. И отсюда не так далеко, уверяю вас, через несколько логических переходов до вывода: ну, наверное, стукач. Между тем в тех единичных случаях, когда удается узнать подлинные имена осведомителей, именно секретных сотрудников (совершенно случайно удается узнать из-за какой-то утечки архивной информации или случайно обнаруженного недвусмысленного самопризнания в переписке или в дневниках), это совершенно опровергает наши представления о том, что плохой человек — во всем плохой человек. Некоторые вполне уважаемые и почтенные, как бы безупречные фигуры советского литературного пантеона оказываются в категории сотрудников.
Я не знаю, как они к этому относились, и мы никогда не знаем, особенно когда речь идет о людях, которые стали этим заниматься в 20-е годы, видимо, с идей сотрудничества и взаимоподдержки в борьбе с какими-то разными формами вредительства, с тем, что приносит зло людям. Иногда это могли быть вполне гуманистические порывы. Как есть в литераторах, например, любовь к работникам уголовного розыска, а постепенно в связи с их перетеканием в ряды НКВД она перетекла в дружбу с карательной организацией. Поэтому да, можно было бы перечислять имена осведомителей… Я при этом сейчас не касаюсь вопросов этики, которая говорит, что совершенно нельзя и невозможно. Я не касаюсь и вопросов эстетики поведения, потому что сейчас мы не об этом и с этой точки зрения это часто просто мелкое паскудство — обнародование таких имен. Я сейчас говорю с точки зрения ремесла историка, элементарной техники исторического исследования. Тогда уж должны быть названы все имена, «да кто их дасть», как говорится в анекдоте. Конечно, на случайно нам известные имена, объявленные не нами, а Ахматовой или кем-то другим заведомо достойным из той эпохи, мы не можем закрывать глаза, замалчивать это. Но мы должны помнить, что «нас там не стояло», как говорит Ахматова, мы совершенно не можем — как бы много мы ни прочитали, грубо говоря, как бы много мы ни услышали — себе представить атмосферу конкретного дня, конкретного года в конкретной стране, именно, например, в Советском Союзе в ноябре 1938 года.
В моей книге есть такой эпизод, который Ахматова считала нужным и важным сохранить для истории, для своего жизнеописания — чтобы потомкам было понятно, в каком мире она жила. Это эпизод, рассказанный ею Наталье Ильиной со словами: «Вы прозаик, за вами не пропадет». Эпизод, как близкие ей люди, ее друзья, которые до того были ее друзьями, и после того были ее друзьями, и старались всячески ей помочь в аспекте быта, как сказал один из них, озаглавив так свои мемуары, — как они в ноябре 1938 года попросили ее не находиться у них в доме, когда она приехала в Москву, имея в руках копию обвинительного заключения по делу Льва Николаевича, по второму его аресту. Вы знаете, Глеб, достаточно — а я вот это сделал на днях специально, чтобы еще раз проверить: достаточно раскрыть газеты за эти дни 1938 года, чтобы стало понятно, что мы должны вообще осторожничать с упреками в человеческой трусости. Мы не знаем, что предшествовало этому поступку, что из него проистекло. Ахматова, впрочем, описывает, что из него проистекла трагикомическая для нее, пренеприятная ситуация. В этот день хоронили видного деятеля Коммунистической партии, похоронная процессия должна была пройти по той улице, на которую она вышла от своих друзей, и вот-вот могла начаться проверка документов прохожих перед тем, как должна была проехать траурная колесница. А у нее в сумочке — обвинительное заключение, она — мать врага народа, покушавшегося на другого деятеля Коммунистической партии, Андрея Жданова. Это было одно из обвинений Льву Николаевичу. И она в страхе нырнула в первую попавшуюся дверь, как потом выяснилось, это была мужская парикмахерская, где она какое-то время простояла, скрываясь от патруля.
Мы не должны судить не только потому, что «не судимы будете», а просто потому, что никакие книжные знания об этой эпохе, пусть самые обширные и подробные, не заменят вот этого живого ощущения конкретного дня ноября 1938 года, чтобы нам хоть кого-то в чем-то упрекать. |
|
|
| номер сообщения: 8-121-68061 |
|
|
|
|
Всё как бы правильно. И про этику, и про эстетику, и про то, что историку необходима осторожность... А всё-таки историку полезно помнить и о том, что живущим потомкам репрессированных важно, бывает, знать ВСЁ.
Ну например (хотя бы), чтобы избавиться от мучительных подозрений в отношении людей, возможно, безвинных. |
|
|
| номер сообщения: 8-121-68062 |
|
|
|
|
За суетность и тщетность наших лет пустынных,
За то, что так томительно и так темно в них,
Совсем бы не хотелось осудить невинных,
Когда б была возможность отыскать виновных.
(c) |
|
|
| номер сообщения: 8-121-68063 |
|
|
|
|
Нечасто смотрю ролики по ссылкам, но тут, конечно, совсем другое дело. Спасибо.
И показалось мне... Поискал - точно. (И на следующей странице немного про этот ролик)
****
Необъяснимо трудно осознать, что когда эти лица были тебе так знакомы и близки, Женя, Салюки,... были ещё "в проекте". |
|
|
| номер сообщения: 8-121-68064 |
|
|
|
|
Да-да, я помню, что мы это обсуждали. И не только тут, мне разное рассказывали. Просто захотелось отметить 10е февраля, дуэль, а тут как раз Пушкин размышляет о разных способах дать дуба.
А почему Вы редко смотрите ролики? |
|
|
| номер сообщения: 8-121-68065 |
|
|
|
|
| Давно привык, что интернет у меня медленный. Хотя сейчас вроде стал поживее, но привычка осталась. |
|
|
| номер сообщения: 8-121-68066 |
|
|
| |
|
|
|
|
|
|
|
| Copyright chesspro.ru 2004-2024 гг. |
|
|
|
