Демоны страсти вероломной,
цельтесь, пожалуй, поточней.
Пусто в душе моей огромной.
Пасмурно в ней, просторно в ней.
Север зовёт её в скитанья,
к снежной зиме, к сырой весне. Спи без меня, страна Испания!
Будем считать, что я здесь не -
- был, будем считать, что я здесь не -
- был, считать, что я здесь не.
Допустим, как поэт я не умру,
Зато как человек я умираю.
Да, я умру. Двух быть не может мнений.
Умру, и мой портрет на стенку ты повесь.
“Нет, весь я не умру!” — сказал когда-то гений.
Но я не гений. И умру я весь.
Евгений Сазонов, людовед. "Философемсы".
Эту философемсу написал Вл. Лифшиц. Причем его сын Лев Лосев полагал, что написана она, вообще-то, всерьез.
— Не хотим хорошо жить! Никто не заставит нас хорошо жить! Не подсовывайте нам собственность! Хотим жить без имущества и работать без зарплаты! Пусть за всю жизнь мы накопили шестнадцать рублей и детям ничего не завещаем, кроме рецептов, мы отстаиваем свой гибельный путь и рвем каждого, кто хочет вытащить нас из капкана!
— Не трожь! — И лижем стальные прутья. — Не подходи, не лечи! Оставь как было! Нам нравится как было, когда ничего не было, ибо что-то было. Нас куда-то вели. Мы помним. Мы были в форме. Мы входили в другие страны. Нас боялись. Мы помним. Нас кто-то кормил. Не досыта, но как раз, чтоб мы входили в другие страны. Мы помним. Нас кто-то одевал. Зябко, но как раз, чтоб нас боялись. Наши бабы в желтых жилетах таскали опоки, мы у мартена в черных очках... Помним и никому не дадим забыть.
Умных, образованных, очкастых — вон из страны, со смаком, одного за другим. Пока все не станут одинаковыми взъерошенными, подозрительными. При виде врача — оскал желтых зубов: «Не трожь!»
Подыхаем в тряпье на нарах: «Не трожь!» — и последний пар изо рта.
Копаемся в помоях, проклиная друг друга: «Как лечат, суки! Как строят, гады! Как кормят, падлы!»
Один толчок земли — и нету наших городов.
А не трожь!
Наш способ!
Всего жалко, кроме жизни. Наш способ!
Посреди забора схватил инфаркт. Не докрасил. Наш способ!
Лопата дороже! Держи зубами провода!
Все дороже жизни.
И приучили себя. Умираем, но не отдаем. Ни цепь, ни миску, ни государственную собачью будку!
Это наш путь! И мы на нем лежим, рыча и завывая, в стороне от всего человечества
«Вызывают Абрама в КГБ. Спрашивают: "У тебя живёт брат за границей?"- "Мой брат живёт в Израиле, а вот я живу за границей". - " Короче, ты написал брату, что в СССР курица стоит 10 рублей. Но ведь ты знаешь, что в СССР за 10 рублей можно купить слона, поэтому садись и пиши брату так, как мы тебе сказали." Абрам пишет брату: "Здравствуй, Хаим, наконец - то я нашёл время и выбрал место, чтобы написать тебе письмо. Живу я очень хорошо. Вчера ходил на рынок купить мяса. Ведь ты знаешь, что в СССР за 10 рублей можно купить слона, но зачем советскому человеку слон? Я добавил 3 рубля и купил курицу".
В случае анекдота это, наверное, вариация на тему интонации: «Я, Рабинович, вор?!» или «Рабинович не дурак? Извините!».
Нет, вариация - неправильно. Подальше.
Кстати, тут ведь вставка из популярной миниатюры А. Райкина. Кажется, ещё до Жванецкого.
По памяти: «Зачем советскому человеку слон? Вот я, простой советский человек».
VicS: Кстати, тут ведь вставка из популярной миниатюры А. Райкина.
Вставка эта сильно позднейшая. В первоначальной, краткой версии заключительная фраза: "Наконец я нашел время и место написать тебе письмо..."
В расширенной версии, вероятно, контаминация двух отдельных анекдотов.
Йоси Тавор беседует со скрипачом Михаилом Копельманом. Сегодня Копельману исполнилось 75.
ЙТ Как все начиналось?
МК Учась в Московской консерватории, квартетом я серьезно не увлекался. Все в то время стремились пробиться на какой-то конкурс, и я не был исключением. Но на единственном конкурсе, в котором я принимал участие, – конкурсе Жака Тибо в Париже – я получил вторую, специальную, премию. А так как я заканчивал консерваторию, то, не получив ни одного концерта, сел в оркестр Большого театра и проработал там год. Затем меня позвали концертмейстером в оркестр Московской филармонии, где играл еще полтора года. Именно в это время меня пригласили в Квартет Бородина, где освободилось место первого скрипача, которое занимал Ростислав Дубинский в течение тридцати лет.
ЙТ Дубинский со своей женой Любовью Эдлиной эмигрировал в США, где вместе с Юлием Туровским создал Borodin Trio. Вас пригласил Валентин Александрович Берлинский – человек, который, в общем-то, стоял за этим квартетом много лет до последнего своего дня жизни. И это была большая честь – сесть в такой коллектив, у которого есть имя, у которого уже есть свои особенности, свое звукоизвлечение, свое отношение к репертуару.
МК Вы знаете, в тот момент, когда меня послушали и решили принять в квартет, я сам до конца не понимал, насколько это все серьезно. Я, как и многие студенты консерватории, ходил на все концерты Квартета Бородина, мы преклонялись перед этими музыкантами. И это приглашение на меня свалилось как гром среди ясного неба. Тем более что, играя несколько лет в оркестре, я ощущал, что мне не хватает творческого начала, я не имел возможности выразить себя как индивидуальность. И Квартет Бородина выглядел именно такой возможностью, которую я не мог упустить. Конечно, это было по многим параметрам большим испытанием. К тому же я был самым молодым в этом квартете.
ЙТ Берлинский и Шебалин играли к тому времени в этом квартете много лет. И Абраменков, пришедший на место Ярослава Александрова, играл с ними уже некоторое время. И вдруг на место первого скрипача приходит яркий молодой музыкант…
МК У меня действительно была хорошая подготовка. Но у них были сложившиеся интерпретации, что понятно. И, что гораздо сложнее, – своя интонация. Мне пришлось менять привычный строй, я играл все более сольно, высоко, на струне ми, что совершенно не совпадало, скажем, с басом. И, конечно же, у меня совершенно не было квартетного репертуара. Мне пришлось в первый год подготовить шесть программ. Хорошо, что оставалось три летних месяца для подготовки. Мы поехали в Закарпатье, в мои родные края, и там провели три месяца, занимаясь с утра до ночи. Пришлось выучить восемнадцать струнных квартетов, что оказалось совсем непросто.
Но самым сложным для меня было другое – некое ментальное давление, собственное ощущение того, что я играю в одном из лучших квартетов мира. Что при каждом моем выходе на эстраду все внимательно вслушиваются в мою игру и сравнивают с тем, что было до меня и что сейчас может получиться.
К тому же я, конечно, осознавал и поначалу робел из-за разницы в возрасте между мной и, скажем, виолончелистом Валентином Александровичем Берлинским, который был старейшиной этого ансамбля, на 22 года старше меня, и взял на себя функции первого скрипача в плане работы с квартетом. И хотя это было противоестественно, потому что первый скрипач должен быть лидером, я понимал, что должен учиться, и многому учился, пока не почувствовал под ногами более устойчивую почву.
ЙТ Отношение было сразу же доброжелательное, или все-таки вы ощущали себя новичком?
МК Я, вероятно, был настолько занят всем этим процессом вживания, что не замечал ничего вокруг и не чувствовал со стороны моих уже новых коллег какого-то снисходительного отношения. Может быть, потому что не был столь амбициозным. Я действительно очень многое приобрел в Квартете Бородина, чему благодарен по сей день. Ко многому я и сам дошел, нашел какие-то новые краски, придал некую яркость прежним оттенкам, оживил темпы и так далее.
В первые годы, так как я был очень послушным мальчиком, все шло замечательно, и Валентин Александрович относился ко мне буквально как к сыну. С годами, конечно, все это стало трансформироваться, потому что я хотел уже быть настоящим лидером квартета. Я рассчитывал, что процесс произойдет сам по себе, естественным образом. Но получилось не так.
Наши взаимоотношения с годами стали более прохладными. Я знаю из рассказов, что со многими квартетами происходит нечто подобное, ведь мы с годами проводили вместе больше времени, чем с собственными семьями. То есть это и была наша семья. Мы же невероятно много концертировали, играли по 100–120 концертов в год. Если посчитать, каждый третий день – концерт, плюс перелеты, переезды. В общем, это была непростая жизнь, требующая полной отдачи и, конечно же, большой жертвенности.
Тем не менее, когда мы выходили на эстраду, все это забывалось. Потому что мы настолько любили игру в квартете и наш репертуар, что все остальное отходило на второй план. Притом что репетиции проходили всегда сложно, и возникали разного рода трения. Один мой близкий знакомый, не музыкант, но разбиравшийся в музыке гораздо лучше, чем многие профессионалы, присутствовал как-то на одной из репетиций и был, конечно, шокирован, когда увидел, какие тут полыхали эмоции. Но после концерта он сказал мне: «Знаешь, ваши споры, разница в подходе придает вашему исполнению нечто особенное. Происходят какие-то необъяснимые процессы невероятной силы и мощи внутри». Он считал, что все наши споры шли на пользу.
ЙТ Существует мнение, что уходить надо, когда тебя еще хотят видеть. Вы ушли как раз в момент, когда все трения были сами по себе, а концертная деятельность отдельно. И вы переходите в слаженный коллектив Tokyo String Quartet. Это, как мне кажется, абсолютно другая культура, другие люди и другое отношение к музыке.
МК Несомненно. Напомню, что в то время я уже три года жил в Нью-Йорке, уехав со всей семьей, но продолжал работать в Квартете Бородина. Я понимал, конечно, что по многим причинам должен менять что-то в своей жизни. Так получилось, что мне предложили место первого скрипача в Tokyo String Quartet, который считался одним из лучших американских квартетов. И я перешел к ним после первой же репетиции. Это было мгновенное и очень эмоциональное решение, хотя и выстраданное мною после глубоких раздумий, ибо оставить такой знаменитый ансамбль, как Квартет Бородина, совсем непросто!
С Tokyo String Quartet поначалу казалось, что все идет замечательно. Но постепенно картина изменилась. Например, вживание в их интонационное поле было совершенно иным, нежели в Квартете Бородина, куда я пришел в 29 лет, и у меня и опыта никакого не было в области квартетного исполнительства. И еще одна важная и основополагающая вещь: в Квартете Бородина, со всеми своими индивидуальными музыкантскими понятиями, мы все представляли московскую, русскую школу. А тут – японцы, окончившие Джульярд: совершенно иной менталитет.
Тем не менее было очень интересно. Они стремились овладеть репертуаром, который был близок мне, выучить многое из тех сочинений русских авторов, которые играл я. В свою очередь, мне необходимо было выучить то, что составляло основу их репертуара, – Гайдна, Моцарта, Бетховена.
Мы много работали прежде всего над интонацией. Исполнительскую манеру игры изменить, наверное, можно, но нужно ли? В возрасте 49 лет мне это было уже очень сложно, хотя я пытался подстроиться под них. Но вот что примечательно и даже символично: за шесть лет я не сделал с Tokyo String Quartet ни одной профессиональной записи. И это было, мне кажется, правильное решение. Если уж писать, так надо быть уверенным в результате на все 100 процентов. А вот такого удовлетворения и ощущения, что это окончательный вариант, который ты бы хотел услышать, – его никогда не было.
ЙТ Здесь мы переходим к третьему квартету в вашей жизни – это квартет ваш, Квартет Копельмана. И там тоже есть совершенно неожиданные вещи. Все музыканты, в общем-то, русской исполнительской школы, и это их роднит. А с другой стороны, все они живут в разных местах, и крайне сложно собираться. Расскажите, как рождался этот квартет?
МК Вы знаете, могу сказать, что мне повезло. Когда я принял решение, что расстаюсь с Tokyo String Quartet, то тут же получил предложение преподавать в Eastman School of Music, одной из ведущих американских школ. В принципе, я уже как-то и не думал, что буду продолжать играть в квартете. Мне исполнилось 55 лет, и я решил, что пришло время серьезно заниматься педагогикой. Я и в Московской консерватории преподавал лет пятнадцать, вел класс квартета. Потом с Tokyo String Quartet мы были ансамблем-резидентом в Йельском университете. Так что у меня всегда было тяготение к преподаванию. На протяжении многих лет моей работы в двух квартетах ко мне не раз обращались молодые музыканты, чтобы я их послушал. Я давал им какие-то советы, но вот так, профессионально и на полную ставку, с полной отдачей, – я не преподавал.
И вот в 2002 году я получил это место в Рочестере и начал преподавать. И тогда мне позвонил виолончелист, с которым мы сейчас играем, мой давний друг Миша Мильман: «А давай теперь создадим свой квартет». Он двадцать лет играл в камерном оркестре у Владимира Спивакова, в «Виртуозах Москвы», был учеником Валентина Берлинского, с нами, с бородинцами, много играл и записывал. И вот Миша решил проявить инициативу. Я ему говорю: «Миша, теоретически это звучит замечательно. Но где живу я, и где живешь ты?» Он жил в Испании, я жил в Нью-Йорке. «И все же, – говорю я, – давай пофантазируем, а кто тогда на альте?» «Ну, – говорит он, – вот Игорь Сулыга, я с ним в тех же “Виртуозах Москвы” уже лет двадцать играл. Альтист замечательный». – «Хорошо, а кто сядет вторым скрипачом?» (И надо понимать, что функции второго скрипача в струнном квартете – вещь очень важная и деликатная.) – «А Игорь играл лет десять с Борей Кушниром, еще когда-то в консерватории, в квартете». Я говорю: «Конечно, это все замечательно, но Боря живет в Вене, он очень успешно преподает, у него прекрасные ученики, он играет в фортепианном трио». На что Миша отвечает: «Ну, позвони ему – что тебе стоит? Поговори, узнай, чем он дышит».
Я позвонил, Боря помолчал немного, а потом говорит: «Знаешь, дай мне подумать». Он ответил буквально на следующий день, и мы решили, что попробуем. Договорились, что встретимся в Испании, так как двое из них, Миша и Игорь, жили там. Встретились в Овьедо и начали репетировать. Репетируем, играем, получаем несказанное удовольствие. И вдруг звонит моя супруга: «Знаешь, здесь пришел факс (в то время еще были факсы) от какой-то женщины из Англии». Оказалось, что он от дамы, которая была большой поклонницей квартетного искусства. Когда я играл в Квартете Бородина, она ходила на все концерты, никогда не приходила за кулисы, но, как потом выяснилось, даже ездила слушать нас в другие страны. Она работала на тот момент в большом солидном концертном агентстве в Англии. И когда узнала, что я ушел из Tokyo String Quartet, решила поинтересоваться моей судьбой. Ее имя Амина Домлодж. Она написала, что уже много лет является поклонницей Квартета Бородина, и, узнав, что я уже не работаю с Tokyo String Quartet, интересуется, хочу ли я заниматься сольной карьерой или, может, создать свой квартет. Я поблагодарил ее и добавил, что именно сейчас мы собрались с моими русскими коллегами-музыкантами, чтобы попробовать поиграть вместе квартетный репертуар.
Вот так это началось. Но когда я ей сказал, что «мы хотим попробовать», она сразу же договорилась со своим шефом. У них не было ни одного квартета в агентстве, он открыл квартетную позицию, и нас взяли туда. И тут же появились концерты, мы в первом же сезоне удачно дебютировали на Эдинбургском фестивале – с Третьим квартетом Чайковского и квартетом «Девушка и смерть» Шуберта. Но через год Амина сообщила, что решила уйти из этого агентства и открыть свое собственное. Она сказала, что отлично осознает наше положение, и если мы хотим остаться в крупном агентстве, то она примет это с пониманием. Я мог, конечно, сказать, что у нас все хорошо, и мы не собираемся никого ни на что менять. Но именно она была инициатором всего, что произошло с нашим квартетом. Здесь сыграли роль и сентиментальное отношение к человеку, с которым мы начинали, и логика тоже. С одной стороны, я понимал, что крупное агентство – это сила, у них большие связи; с другой, – наш квартет не собирался играть по сто концертов в год и так интенсивно выступать. А найти такого агента, который будет заниматься артистами, которые хотят играть только 15, 20 или 25 концертов в год, сложно. Она как раз и оказалась таким человеком. И я сказал Амине, что мы остаемся с ней – и ни на минуту не пожалел.
ЙТ И это продолжается уже…
МК …17 лет. В самом начале нашего совместного музицирования у всех у нас была основная работа: Миша и Игорь играли в симфоническом оркестре, Боря преподавал, я начал преподавать. Мы прекрасно понимали, что мы не сможем отдаваться квартету полностью. Однако уже с первых репетиций поняли, что нам мало что нужно обсуждать. Мы настолько вместе дышали, и настолько это было естественно: мы все заканчивали Московскую консерваторию, почти в один и тот же год, и ценности были у нас одинаковые. Мы стараемся собраться задолго до туров, сыгрываемся и выучиваем что-то новое. Выступаем на очень хороших площадках и получаем большое удовольствие от этого. Я думаю, что это и есть счастье.
«Копельман-квартет» представил мировую премьеру квартета Евгения Кисина
В Камерном зале Дома музыки выступил «Копельман-квартет». Михаил Копельман (первая скрипка), Борис Кушнир (вторая скрипка), Игорь Сулыга (альт) и Михаил Мильман (виолончель) исполнили Второй квартет Прокофьева, Третий квартет Пендерецкого, квартет «Жаворонок» Гайдна и три пьесы на бис. Сенсацией стала мировая премьера Струнного квартета Евгения Кисина – всемирно известного пианиста, вдруг представшего глубоким и зрелым композитором.
«Копельман-квартет» впервые выступил в Москве в 2007 году, затем приезжал в столицу еще не раз и не два, однако впервые услышать этот блистательный ансамбль мне довелось лишь сейчас. И если, постоянно посещая концерты, почти всегда встречаешь знакомых, на этот раз в зале среди нескольких сот слушателей довелось увидеть лишь пару коллег. С одной стороны, это говорит о том, что любителей хорошей музыки в хорошем исполнении больше, чем кажется; с другой, о том, что мы по-прежнему ленивы и нелюбопытны. Действительно, в области серьезной музыки в Москве предложение превышает спрос – достойных внимания концертов столько, что на каждом из них заполнить залы практически невозможно, как невозможно и разорваться между ними.
Однако для «Копельман-квартета» достаточно двух слов – «надо идти»: струнных квартетов такого уровня с постоянным составом сейчас нет ни в Москве, ни, возможно, в России. Увы, не сравнится с «Копельман-квартетом» и нынешний состав Квартета имени Бородина, при всем уважении к нему и каждому его участнику в отдельности: слушая сегодня в их исполнении сочинения, которые прежде исполнялись и записывались другим составом, с Михаилом Копельманом за первым пультом, невооруженным ухом замечаешь разницу. Тем досаднее невнимание прессы – на предыдущие столичные концерты «Копельман-квартета» почти за десятилетие не отыщется и десятка рецензий, тогда как послушать исполнителей такого уровня стоит при любой погоде, тем более если речь о мировой премьере.
На сей раз и программа в целом сложилась более чем нерядовая. Хотя «Копельман-квартет» уже играл в Москве эти квартеты Прокофьева и Пендерецкого в разных концертах, именно теперь вместе с квартетом Кисина они выстроились в мини-цикл, показывая развитие жанра за три четверти века. И если чаще современным сочинением разбавляют программу, составленную из классики, теперь, напротив, квартетную панораму новейшего времени дополнял Гайдн. Было бы естественно представить себе, что квартет Кисина окажется эстетически ближе к нему – по крайней мере, если исходить из того, что репертуар пианиста достаточно традиционен, а главными для себя композиторами Кисин называет Баха, Моцарта, Бетховена, Шопена и Брамса. Но результат оказался шокирующе неожиданным.
В интервью Кисин не раз говорил, что в детстве много сочинял и позже понял, что гораздо больше может сказать как пианист. В последние годы, однако, стал писать музыку вновь, его занятия композицией одобрил Арво Пярт: «Отправляя свои сочинения на отзыв музыкантам, я ни в коем случае не предлагал их исполнить, неизменно прося лишь о том, чтобы они сказали мне честно свое мнение, – говорит Кисин, – но некоторые из них даже взялись исполнять мою музыку!» В любом случае, никак нельзя было предсказать, чего ждать от квартета Кисина – в качестве возможного аналога в голову приходил вполне традиционный квартет другого выдающегося пианиста – Гленна Гульда, носящий опусный номер 1.
То, что мы услышали, нельзя объяснить ничем, кроме как чудом божественного вдохновения: абсолютно зрелое сочинение композитора, не просто владеющего инструментовкой, но обладающего абсолютно индивидуальным почерком. Более того, удивительным образом у квартета Кисина есть признаки «сочинения позднего периода», когда автор приходит к высшей зрелости, создавая музыку исключительной чистоты и ясности. Квартет написан весьма экономно – длится всего 16 минут и начисто лишен какой бы то ни было работы на публику: возможно, таким бы мог быть следующий квартет Шостаковича или Шнитке, проживи они дольше. По характеру это своеобразный реквием, весь квартет – это оплакивание, прощание, монолог, обращенный к кому-то умершему или далекому без надежды на ответ.
В четырех частях квартета нет ни намека на просветление; неискушенные слушатели называют подобную музыку депрессивной, хотя она-то и способна вызвать настоящий катарсис, как в этом случае. И даже в последней части, схожей со «злыми скерцо» Шостаковича, нет и тени оживления – по настроению это, несомненно, похороны. Кстати, из близких аналогов здесь слышится не столько Шостакович, сколько Вайнберг – недаром Кисин в минувшем сезоне представлял программу еврейской музыки и поэзии. Но речь лишь об ассоциациях, не более того: ни на какой из известных образцов, по-видимому, автор не ориентируется. Как Бог на душу положит, Кисин ведет свое собственное повествование, где главный голос принадлежит виолончели (Михаил Мильман). Что именно она говорит нам – об этом, возможно, Кисин когда-нибудь расскажет, и многие впечатления, возникшие при первом прослушивании его квартета, могут оказаться ошибочными.
Квартет №3 Пендерецкого («Листки ненаписанного дневника», 2008) Копельман и его коллеги исполняли в Москве не раз. Ирония судьбы в том, что произведение одного из самых знаменитых современных композиторов звучит безнадежно устаревшим и само по себе, и тем более по сравнению с квартетом Кисина. Если в сочинении Кисина каждая нота на месте и совершенно ясна мысль, здесь на месте мысли – многословие. И такую музыку «Копельман-квартет» может сыграть великолепно (особенно блеснул альтист Игорь Сулыга), однако, как и многие произведения позднего Пендерецкого, Третий квартет чрезмерно отзывается влиянием Шостаковича, в том числе именно Третьего его квартета. Чтобы не получилось слишком похоже, Пендерецкий препарирует «своего Шостаковича» в условно-минималистском духе, но от этого музыка не становится более живой и современной.
Зато Гайдн с Прокофьевым звучали неизменно свежо, не говоря уже о Шуберте, Чайковском и Стравинском на бис. Как и во Втором квартете Прокофьева, в «Танце» Стравинского скрипачи вступали в головокружительную дуэль; казалось, Борис Кушнир мог бы быть органичен и в роли примариуса, если бы только не то, что Михаила Копельмана представить себе на любом месте, кроме первого, решительно невозможно.
VicS: Кстати, тут ведь вставка из популярной миниатюры А. Райкина.
Вставка эта сильно позднейшая. В первоначальной, краткой версии заключительная фраза: "Наконец я нашел время и место написать тебе письмо..."
В расширенной версии, вероятно, контаминация двух отдельных анекдотов.
Да, я наткнулся именно на лит. обработку на proza.ru, но решил, что сойдёт.
Conductor Anna Rakitina makes her CSO debut leading a magnificent celebration of works by Tchaikovsky at Symphony Center March 24-26. Cellist Alisa Weilerstein returns as soloist in the Rococo Variations, while Capriccio italien and selections from the Nutcracker highlight the composer’s versatility.
В этой программе с ЧСО дебютирует молодой российский дирижер Анна Ракитина. В сезоне 2019-20 годов она была стажером и ассистенткой Густаво Дудамеля, работала с Лос-Анджелесским симфоническим оркестром, в настоящее время является ассистентом-дирижером Бостонского симфонического оркестра. Ракитина родилась в Москве. После окончания Московской консерватории (класс Станислава Дяченко) продолжила обучение в Европе и США. Выпускница Гамбургской Высшей школы музыки и театра. Совместно с Сергеем Акимовым организовала камерный оркестр Affrettando. Лауреат Второй премии Международного конкурса дирижеров имени Николая Малько (Копенгаген, 2018 год).
Послушал прелюды Рахманинова, готов согласиться с Т. Под видео Кисина топ-коммент.
Matt Davidson: Please don’t be angry if someone coughs. My name is Matt Davidson and I have been a professional cough artist for 50 years. I am employed by artist or their managers to cough during live performance so people like you do not get a perfect copy for free. If you want a perfect recording then you have to pay for it. I make an incredible living doing this round the world and I always comes in disguise. Disable, old , frail, male / female attire. You will have difficult spotting me. Enjoy this video and I made sure nobody get a cough free performance.
Настоящий знаток кашля не может не послушать эту запись Патетической сонаты в исполнении Лисицы. Там этих Дэвидсонов штук пять, не меньше. Ну и исполнение Лисицы, конечно, потрясающее.
Там кто-то не поленился посчитать, сколько раз был слышен кашель и выложил таймкоды в комментарии.
Артур Рубинштейн говорил, что обычно те, кто простужен, лежат дома и болеют, но в Израиле эти люди ходят на его концерты. Осенью был редкий период, когда люди боялись кашлянуть (там и до линча недалеко). Но теперь опять начинают.
Михаила Жванецкого сначала зачем-то позвали на церемонию «ТЭФИ», а он зачем-то пришел. Потом зашикали из зала, и он, не дочитав первого монолога, начал читать второй — тоже без особого успеха. Ну а в заключение вовсе вырезали из трансляции церемонии на канале «РЕН ТВ» — вроде как и не было там никакого Жванецкого, раз его не показали по телевизору. А он таки был, и все его выступление можно увидеть в интернете — так же, как и лица телевизионщиков, слушающих Жванецкого. И это, конечно, отдельное зрелище — каменные лица, переглядывания и немногочисленные усмешки. Один госчиновник, попавший в кадр, засмеялся было от души, но, оглянувшись и заметив, как напряжены другие гости церемонии, мгновенно стер улыбку с лица и тоже окаменел.
Монолог «Девушка и дедушка», который не дали дочитать Михал Михалычу, явно написан им с натуры. Похоже, что примерно так и инструктируют сатирика (постоянного, к слову, участника программы «Дежурный по стране» на государственном канале «Россия 1») молодые редакторши, ответственные за «контент»: «Мы вверх работаем, дедуля. Ну как тебе сказать, чтобы ты понял? Мы вызываем эхо: сказали — и ждем. Приходит эхо уже исправленное и дополненное. Каналов много, а эхо у нас одно… Для рейтинга в лоб надо. На усмешке работать — прошлый век… Поменьше намеков, дед, расшатывать намеками мы тебе не дадим. Один намек — и тебя нет». Так и случилось: не дали.
