Парижские тайны Алехина

«Собираешься писать книгу об Алехине, а на его могиле не был?!» – удивился Борис Иванович Фоменко (знаменитый историк российского тенниса, да и в шахматах человек не чужой: кандидат в мастера, в прошлом зам. главного редактора энциклопедического словаря «Шахматы»), и... не прошло и трех месяцев, как наша дружная троица – мы с женой и Б.И. – материализовалась в Париже. Да не где-нибудь, а на Монмартре, по соседству с площадью Пигаль и легендарным «Мулен Ружем». О, эти чудесные, сплошь в ресторанчиках и кафе, карабкающиеся по холму извилистые улочки: Мартир (там мы жили), Лепик, Аббес... А на самом верху – венчающий всю эту красоту величественный Сакре-Кёр.

Еще в Москве я выписал все известные парижские адреса, связанные с Алехиным. Больше всего мне хотелось попасть в Великую ложу Франции на улице Пюто, 8 – ведь Алехин десять лет был масоном. Но меня ждал неприятный сюрприз: ни один из двух вариантов названия улицы, указанных историком шахмат Юрием Шабуровым, на карте Парижа не значился. Ни rue Putegux из статьи «Тайна ложи “Астрея”» («The Chess Herald» № 4, 1994), ни rue Putequz из книги «Алехин» (Москва, 2001). Что же делать? Дай, думаю, наберу еще разок, вдруг где ошибся. Печатаю: rue Pute... и вдруг айфон выдает: rue Puteaux!

Собор Александра Невского на рю Дарю. По этим ступеням поднимался весь цвет русской эмиграции...

 

Оказалось, это совсем близко, всего в трех остановках на метро – там перегоны маленькие, не то что в Москве. Но выкроить время для поездки на рю Пюто удалось только на четвертый день, 24 мая. Почему «выкроить»? Да потому что Б.И., который взялся быть нашим гидом (он влюблен в Париж и хорошо его знает), составил программу чуть ли не на все двенадцать дней и настоятельно требовал ее соблюдения: «Иначе не хватит времени, чтобы увидеть всё, что я запланировал!» Сразу по приезде он повез нас в собор Александра Невского на рю Дарю (rue Daru) – главный православный храм Парижа, где отпевали Тургенева, Шаляпина, Деникина, Бунина, Кандинского, Тарковского и где не раз, конечно, бывал Алехин. Второй день был отдан неспешной прогулке по Елисейским полям, а третий – осмотру Дома инвалидов, где покоится прах Наполеона...

 

«ТАЙНЫЙ МАСТЕР»

 

Что меня поразило в Grand Loge de France, так это доверие к посетителям (здесь и в метро, к слову сказать, ни тебе «рамок», ни патрулей). Казалось бы, мы находимся в святая святых французского масонства: тут и музей, и архив, и библиотека. Я ожидал секьюрити на входе, тщательной проверки... Ничего подобного! Стеклянная дверь, за ней обычный ресепшн, пара человек за стойкой. «Бонжур!» – «Бонжур!» Объяснили цель визита (мол, мы шахматисты из России, хотим узнать о пребывании великого русского чемпиона Александра Алехина в ложе «Астрея»), предъявили паспорта, взамен получили фирменные бейджики с нашими именами, молодого говорящего по-английски китайца в качестве сопровождающего – и гуляй свободно по масонскому логову!

 

Зал церемоний на рю Пюто. Сводчатый потолок и готические окна напоминают о том, что это бывший францисканский монастырь

 

Здание явно старинное (потом уже я узнал, что это бывший францисканский монастырь): с мощными лестницами, пилястрами, затейливыми переходами, бюстами «отцов-основателей», витринами с масонскими реликвиями... Вот, наконец, и Зал заседаний. Ждешь этого момента – и все равно невольно испытываешь трепет, когда вдруг распахиваются двери и ты видишь перед собой огромный, уходящий вдаль Grand Temple (Великий храм), с высоким сводчатым потолком, витражными окнами, длинными рядами кресел, штандартами масонских лож на стенах и сияющим впереди «всевидящим оком»... Так и хочется продолжить: ...где ровно 90 лет назад, почти день в день – 22 мая 1928 года – прошел обряд инициации (посвящения в масоны) Александра Алехина! Но, увы, это не так: к тому времени ложа «Астрея» собиралась уже не на рю Пюто, а в обретенном русскими масонами в 1926 году собственном особняке на рю Иветт (rue de l'Yvette), 29, в котором был оборудован храм для проведения церемоний...

 

Нам позволили даже сняться в Великом храме, как масоны называют зал церемоний. Слева направо: Борис Фоменко, Ирина и Сергей Воронковы

 

Здешняя библиотека – это отдельная песня. Весь зал по периметру – от пола до потолка, в два яруса – уставлен книжными шкафами, соединенными в единое целое. За стеклами видны кожаные, с золотым тиснением корешки старинных фолиантов, книги и брошюры на разных языках. В нише под лестницей, ведущей на верхний ярус, сидит за компьютером моложавый, с проседью, месье. Б.И. объясняет ему, кто мы и что у меня есть документы ложи «Астрея», сканированные в одном из московских архивов. Месье оживляется, я протягиваю ему айфон, и он с любопытством изучает файлы. Наконец поднимает глаза: «Как эти документы попали в Москву?!» Вкратце рассказываю.

Вам же, читатель, расскажу детальнее. Шабуров нашел их в Центре хранения историко-документальных коллекций, который прежде назывался Особым архивом СССР и считался сверхсекретным. Еще бы не особый и не сверхсекретный! Ведь путь, по которому документы «Астреи» попали в Советский Союз, известен: немцы, захватив Париж, вывезли архивы всех масонских лож, включая русские, в Германию, а уже оттуда их после войны вместе с другими трофеями доставили в Москву. О размахе той «гуманитарной» акции можно судить по фразе из записки директора Литературного музея В.Бонч-Бруевича Сталину: «Главным образом, из Германии должно быть изъято всё русское, всё славянское, всё без остатка».

 

Здешняя библиотека очень уютная. Какими-то из книг, хранящихся в этих старинных шкафах, наверняка пользовался Александр Алехин!

 

К тому моменту, когда я работал с документами ложи «Астрея» (2012), фонды ЦХИДКа были включены уже в Российский государственный военный архив (РГВА), но находились по-прежнему в том же отдельном здании на Выборгской улице, где хранятся иностранные архивы, привезенные в СССР после Второй мировой войны.

Я был редактором многих «алехинских» статей Шабурова и могу сказать, что среди них ни одной проходной и почти в каждой какая-нибудь сенсационная находка. Но, знаете, что меня удивляло больше всего? Архивы, в которых он добывал свою уникальную руду. И как только его, обычного историка-любителя, туда пускают? Однажды Юрий Николаевич проговорился, что у него имеются знакомства в «органах», благодаря чему он и попадает туда, куда другим путь заказан! Единственным минусом его статей было отсутствие архивных иллюстраций – в 90-е с копированием в библиотеках и архивах было сложно, а в тех архивах, откуда Шабуров черпал свои сенсации, вообще разрешали только переписывать от руки.

Перед походом в РГВА я запасся направлением с работы (без этого у нас никак), благодаря чему получил годовой пропуск. Иду в филиал на Выборгскую, заказываю дело. И вот папка с надписью «Масонская белоэмигрантская ложа “Астрея”. Париж» у меня в руках. Сколько же тут всего! На просмотр содержимого ушел целый день. Я искал всё, связанное с Алехиным и Осипом Бернштейном, который тоже был членом ложи (они и вступили вместе). Следующие два дня ушли на сверку текстов документов из статьи «Тайна ложи “Астрея”» с оригиналами. Как я и предполагал, ошибок и пропусков оказалось мало (Шабуров был очень скрупулезен), поэтому переснимать все документы не имело смысла, тем более, что удовольствие это не из дешевых. Решил ограничиться только самыми необходимыми, таковых набралось 13.

 

Папка с личным делом Алехина из архива масонской ложи «Астрея». Российский государственный военный архив. Публикуется впервые.

 

Я собирался опубликовать эти файлы в очередном «Русском сфинксе» на сайте Chesspro, но работа над книгой о Богатырчуке спутала все планы... Впервые любители шахмат смогли увидеть масонские документы только спустя пять лет, на фотовыставке в Центре шахматной культуры и информации ГПНТБ России, посвященной 125-летию со дня рождения Алехина.

...Четыре из тех файлов я и показал на рю Пюто. Остальные пообещал выслать из Москвы, попросив взамен любые свидетельства об Алехине и Бернштейне, сохранившиеся в «Великой ложе Франции»: архивные документы, фотографии того периода, воспоминания членов ложи и т.д. Стефан Руксель (так зовут месье, который оказался заведующим библиотекой) сказал, что найти что-нибудь будет проблематично, но он попробует. Потом написал свой имейл, на том и расстались...

Письмо в Париж с приложенными файлами я отослал в конце июня. Через месяц пришел ответ: «Дорогой Сергей! Хочу сказать вам “большое спасибо” за присланные документы. В приложении к этому письму вы найдете копии документов, найденных нами в архивах Grand Loge de France. (…) Я просмотрел архивы ложи Amici Philosophiaе и не нашел там ничего. С уважением, Стефан Руксель».

Упоминание ложи Amici Philosophiaе отнюдь не случайно! Я и раньше знал, что Алехин был радиирован (исключен) из нее в 1934 году, но вот когда и как он туда вступил?..

По словам Шабурова (а кроме него масонскую страницу в биографии русского чемпиона никто и не пытался исследовать), Алехин состоял только в «Астрее», собрания ложи посещал «весьма редко», и в 1937 году его исключили: «Алехин не принадлежал к активным масонам. В то время как другие беседовали на возвышенные темы, Алехин и Бернштейн нередко... играли в шахматы, превращая масонскую ложу в некое подобие шахматного клуба».

На самом деле всё не так однозначно. Да, по воспоминаниям главы ложи «Астрея» князя Вяземского, откуда явно почерпнул сведения Шабуров, «Алехина можно было часто видеть играющим в шахматы в большой зале русского масонского дома на рю Иветт. Его обычным партнером был гроссмейстер Бернштейн». Ну и что? Они же не на заседаниях играли, а после них, на агапах (братских трапезах). Из мемуаров русских масонов известно, что в особняке на рю Иветт были столы для бриджа, а в ложе «Лотос», одним из основателей которой был тот же Бернштейн, даже проводились благотворительные турниры по бриджу и шахматам.

Да, Алехин не был «активным масоном», тем не менее вырос до 3-го градуса (в «Великой ложе Франции» всего их было 18): при инициации получил градус «ученика», во 2-й градус – «подмастерья» – был возведен 9 марта 1929 года (в Википедии ошибочно указано 9 мая), в 3-й – «мастера» – 27 февраля 1930-го. Не думайте, что градусы давали просто так, «за выслугу лет». По словам писателя Романа Гуля, за каждый градус ему приходилось читать большой доклад на тему масонства, что требовало основательной подготовки.

Но чтобы попасть в ложу усовершенствования «Друзья любомудрия» (ту самую Amici Philosophiaе), недостаточно было быть «мастером»: в нее допускались только масоны 4–14 градусов. За какие же заслуги приняли Алехина? Ответ на этот вопрос я и нашел в одном из файлов, присланных г-ном Рукселем!

 

Заведующий библиотекой Стефан Руксель (справа) прислал мне несколько уникальных архивных документов.

 

Это личная карточка Александра Алехина, члена Loge Astree и Ateliers Supérieurs (высших мастерских) Amici Philosophiaе. Судя по названию файла – Fiche Vichy Alexandre Alekhine (Карточка Виши Александра Алехина) и рукописной дате в верхнем левом углу документа – JO 7/12/1941, карточка Алехина вместе с другими масонскими архивами, не попавшими в руки немцев после оккупации Парижа, оказалась в Вишистской Франции и после войны вернулась на рю Пюто.

Документ очень интересный, кое-что еще нужно расшифровать. Целиком я его приведу в книге, а пока только самое главное: 11 февраля 1932 года Алехин был возведен в 4-й градус – «тайного мастера», благодаря чему и стал членом Amici Philosophiaе. А вот Бернштейн (его карточку мне тоже прислали), который, как принято считать, «затащил в масоны» Алехина, достиг лишь градуса «мастера» и в ложе Amici Philosophiaе не состоял. То есть как масон Александр Александрович, оказывается, был «круче»!

 

ПОИСКИ ХРАМА НА ИВЕТКЕ

 

На Иветку, как эмигранты называли русский масонский дом на рю Иветт, мы выбрались только 28 мая, после прогулки по «русскому кварталу» Пасси (Борис Зайцев даже назвал свой роман о русских в Париже «Дом в Пасси»), где нашли пристанище многие знаменитые наши писатели: Бунин, Куприн, А.Толстой, Мережковский, Гиппиус, Тэффи... Квартал дорогой, пафосный, дома один другого краше. Завершало этот «литературный» маршрут изящное, в палевых тонах, всё в балкончиках с ажурными решетками здание, где жил Бунин. От него мы и двинулись на рю Иветт – благо, она недалеко, а после чашечки кофе ноги сами тебя несут.

Шагаем по тротуару, по которому не раз ходил Алехин, если приезжал со своей рю Круа-Нивер на метро (его дом на другой стороне Сены, на машине минут десять). И вот мы почти у цели: дом № 21, № 23... Я уже предвкушаю встречу с таинственным, знакомым мне только по описаниям maison russe maçonnique (волнуюсь: пустят ли нас в дом, чтобы поснимать?), как вдруг... Господи, да где же он: вслед за особняком под № 25 я вижу впереди только высокое, современного вида здание с притулившейся сбоку какой-то пристройкой! Но ведь я хорошо помню, что читал у Романа Гуля про «старинный барский особняк, красивый, окруженный какой-то зеленью», который «стоял поодаль от других домов»...

Подходим ближе. На высоком – семиэтажном – здании с рестораном Le Brandevin внизу красуется искомый № 29, но на барский особняк оно явно не похоже. И тут я с ужасом вижу, что дом-то угловой: рю Иветт уперлась в поперечную улицу – и кончилась!.. Выйдя из столбняка, мы побрели назад, лелея последнюю надежду: а вдруг какой-нибудь дом был разрушен и нумерация поменялась?

Больше всего на роль русского масонского дома на рю Иветт подходил этот симпатичный особняк, но в нем оказался музей скульптора Анри Бушара, который жил здесь с 1920 года.

 

Пристройка к № 29 при ближайшем рассмотрении оказалась не пристройкой, а вплотную стоящим узким, в два окна, трехэтажным домом под № 27 – довольно симпатичным и вроде бы подходящим по возрасту, но он точно не «поодаль от других домов»... А вот особняк под № 25 отвечал, казалось бы, всем требованиям: и старинный, и стоит в глубине, и сад вокруг имеется. Вижу, на кирпичном столбе у ворот табличка с надписью по-французски. Екнуло сердце: вдруг и впрямь наш особняк? Увы: с помощью Б.И. кое-как поняли, что это музей скульптора Анри Бушара, который жил здесь с 1920 года...

Короче, никаких других кандидатов, кроме дома № 27, не было. Но как это проверить? Я сделал пару снимков дома, решив сравнить их потом с фотографиями особняка на рю Иветт (таковых ожидаемо не нашлось) и с его описаниями в эмигрантских мемуарах. К сожалению, ни у Н.Берберовой («Люди и ложи»), ни у Р.Гуля («Я унес Россию») не указано количество этажей. И только в книге Г.Орлова «Галерея масонских портретов» вдруг выплыла нужная информация: «Весь первый этаж мы превратили в обширную столовую, во втором были: так называемая малая столовая, уютная гостиная, библиотека... На самом верху была огромная, необъятной вышины, студия, которую решено было обратить в храм...»

Этот притулившийся к соседнему зданию домик не похож на стоящий «поодаль от других домов старинный барский особняк», но никакого другого кандидата на роль Иветки нет...

 

Вы не поверите, но всё вроде бы сходится! И три этажа, и мансарда, которая в соединении с третьим этажом могла стать «огромной, необъятной вышины, студией». С помощью гугл-карты Парижа, позволяющей разглядывать улицы с высоты птичьего полета, удалось увидеть весь дом: и боковой фасад, и глухую заднюю стену, и объемистую – на весь дом – мансарду, и даже невидимый за забором сад с лужайкой, где (если это действительно тот самый дом) братья-масоны «собирались на обед и засиживались далеко за полночь, под соловьиное пение из находившегося напротив Розенталевского парка».

Одно не дает покоя: ни у кого из авторов нет упоминания о семиэтажной громадине под боком. Хотя... если мысленно ее убрать, то дом легко превращается в уединенный особняк! Может, это здание построили позже? Так и оказалось: оно 1930 года... Но все равно концы с концами не сходятся: Гуль вступил в ложу «Свободная Россия» только в 1935 году, когда и стал посещать Иветку, где иногда собирались все русские ложи, а ведь он четко пишет об особняке «поодаль от других домов». Да и, положа руку на сердце, не тянет дом № 27 на «старинный барский особняк», в котором «на диво пораженным посетителям французам» было создано «лучшее масонское помещение во Франции».

Чтобы поставить точку в этом вопросе, я попросил г-на Рукселя поискать в архивах Grand Loge de France фотографии русского особняка на рю Иветт. Он ответил, что переправил мой запрос архивариусу Роберту Джереми и «он вскоре вам ответит». Но тот пока молчит...

 

ВСТРЕЧА С АЛЕХИНЫМ

 

От поездки на кладбище Монпарнас, которая, конечно, была «гвоздем программы», я не ждал ничего особенного: столько раз видел на фотографиях могилу Алехина, что невольно возникало ощущение, будто я здесь уже бывал... Ну, разве что сняться «на фоне Алехина», чтоб затем вставить фотку в книгу? Заодно хотел сделать несколько снимков знаменитого памятника, чтобы потом сравнить, насколько точно воссоздан мраморный барельеф после урагана 1999 года, сломавшего надгробие...

Ну что вам сказать за Монпарнас? Давно известно, что парижские кладбища – это музеи под открытым небом, по ним можно гулять бесконечно. Окрестные жители и ходят сюда как в парк. Бабули катают коляски с внуками, на скамейках в обнимку сидят парочки, и никто на них не косится... Мы, правда, приехали довольно рано, было пустынно, даже спросить особо не у кого. Но «помощь зала» и не потребовалась: могилу Алехина мы сами нашли без труда – она направо от центрального круга, почти в самом конце аллеи Трансверсаль.

Встреча с памятником немного разочаровала: и позолота слишком яркая, без благородной патины, и Алехин не очень похож сам на себя – с вздернутым вверх носом, каким-то завитым вихром, а правая рука почему-то лежит на книге, как у писателя... Неужели это Абрам Барац, автор барельефа, так постарался? Странно, он ведь хорошо знал Алехина... Только в Москве, сравнив свои снимки с фотографиями памятника до урагана, я понял, что дело не в Бараце, а в реставраторах. Господи, как же неумело, если не сказать топорно, сделан новый барельеф!

Кладбище Монпарнас. Барельеф на памятнике Алехину до (слева) и после урагана 1999 года. Степень сходства можете оценить сами!

Зачем было омолаживать Алехина? Зачем убран угол шахматной доски со стоящей на ней красивой фигурой в стиле «Режанс», а вместо доски добавлена книга? Зачем изменен наклон головы? Ведь всё это разрушило авторский замысел Бараца: у него Алехин смотрел на доску, а нынешний – куда-то вбок. Да и выражение лица изменилось: там была видна напряженная работа мысли, а тут какой-то мечтательный молодой повеса...

Мелочами типа «слепого» глаза (он, помню, резанул в первую очередь), формы ушей и губ я вас грузить не буду – можете сравнить сами. Но зачем надо было менять форму носа? Да, у Алехина был не очень фотогеничный, утиный нос – приплюснутый и широкий, почему он и не любил сниматься в профиль (зато на сохранившихся рисунках «утиность» хорошо видна). Но разве это повод делать его курносым?

Напомню, все эти несуразности я увидел уже в Москве. А тогда, вдоволь наснимавшись у памятника, и поодиночке и по двое (прохожих не было, так что всем вместе не получилось), я вдруг вспомнил, что в этом году мне стукнет как раз шестьдесят четыре – главный юбилей для шахматиста, и захотел сделать символическое фото. Наклонившись к доске, я коснулся рукой поля h8 – словно финальной точки на моем долгом пути к Александру Алехину!

 

 Только коснувшись рукой поля h8, я заметил, что доска-то установлена неправильно: поле а1 – тоже белое! На соседнем снимке хорошо видно, что до реставрации всё было верно...

Но что это? Почему поле белое?! И только тут до меня дошло, что доска-то установлена неправильно: поле а1 – тоже белое! Вот это конфуз... Неужели и раньше так было? Да нет, конечно: оказалось, это еще один «ляпсус манус» горе-реставраторов. По старым снимкам отчетливо видно, что на барельефе Бараца крайнее левое поле а1 было темным...

Алехиным наша программа не исчерпывалась. Я где-то вычитал, что поблизости от него похоронен Лев Полугаевский. Однако поиски, зона которых постепенно расширялась, были тщетны... Пришлось идти в домик администрации у входа. Написали Lev Polugaevski и стали ждать. Результат превзошел все ожидания: покопавшись в компьютере, служитель сообщил, что нужный нам месье похоронен... в Лондоне! От потрясения я даже не запомнил названия кладбища. Выйдя на воздух, мы какое-то время постояли и разочарованно пошли к выходу... Вдруг сзади раздался крик: «Месье! Месье!» Обернулись – это наш служитель, в руке какой-то листок. Извиняется, что на французском фамилия выглядит немного иначе: Polougaevski, поэтому он не сразу нашел...

 

Ирина Полугаевская: «В закрытый гроб, так хоронят во Франции, положили карманные шахматы, на которых была расставлена позиция варианта Полугаевского. С ней он ушел из жизни. Лева так и не дождался своей книги об этом варианте. Она вышла буквально в день его смерти. На кладбище Монпарнас, где он похоронен, эта книга запечатлена в мраморе».

 

Для поклонников творчества Льва Абрамовича приведу точный адрес его могилы: division – 28, ligne – 3 ovest, № de la tombe – 6 nord, № de la concession – 177 P 1995. Добавлю, что она не «поблизости от Алехина», а вообще на другом конце некрополя: слева от неширокой rue Emile Richard, которая делит кладбище на две неравные части.

 

«РЕЖАНС», ДА НЕ ТОТ

 

В былые времена любой шахматист, оказываясь в Париже, считал своим долгом зайти в Café de la Régence, чтобы сыграть в знаменитом кафе хотя бы пару партий и, если повезет, встретить там кого-нибудь из шахматных мэтров. Того же Алехина, к примеру. Он нередко бывал здесь, хотя больше предпочитал шахматный клуб в саду Пале-Рояль (это рядом, можно дойти пешком), и его рекордный сеанс вслепую на 27 досках в феврале 1925 года состоялся именно в «Режансе».

Приютившая кафе рю Сент-Оноре (rue Saint-Honoré) считается одной из самых древних в Париже. Возможно, что она еще и одна из самых длинных улиц: знаете, какой номер у дома Робеспьера, который на ней жил (почему, наверное, и ходил играть в шахматы в «Режанс»)? 398! А мы стартовали от рю Рояль, где Сент-Оноре вообще кончается (на № 422), так что до дома № 161, где ждало нас кафе, топать пришлось долго. Хорошо, что это был всего третий день пребывания в Париже (23 мая) и сил у всех было еще в избытке.

 

Издали всё выглядит так, словно перед нами то самое историческое кафе «Режанс»...

 

Заветный номер всё ближе, ближе... Вот уже видим на углу пятиэтажное бежевое здание с мансардой. На тротуаре столики, над ними белый тент с надписью Café de la Régence. Номер у дома, правда, 167, но за столько лет нумерация могла ведь и поменяться? Заходим внутрь. Потом уже в одном из отзывов на сайте я прочитал, что «имеется русское меню, официанты душевные, говорят даже несколько фраз по-русски». Нам попался «душевный», но по-русски ни бум-бум. Зато на английском он бойко объяснил, что того кафе, что мы ищем, больше нет, а это не имеет к нему никакого отношения. Просто был выкуплен бренд Café de la Régence, и теперь под этим брендом новое кафе, а старое исчезло. Видимо, навсегда...

 

Момент истины: официант в Café de la Régence объясняет нам, что того кафе, что мы ищем, больше нет, а это не имеет к нему никакого отношения!

 

А что же теперь в № 161? Дом как дом, ничем не выделяется среди собратьев. Весь второй этаж в крошечных французских балкончиках (они декоративные, только для цветов), зато на третьем – настоящие балконы на два окна, с красивыми коваными решетками, куда можно и столик со стульями вынести, чтобы завтракать с видом на театр «Комеди Франсез» – он как раз напротив... Вдруг замечаю, что на доме два номера – один под другим: первый на уровне второго этажа, второй – прямо над подъездом с типичной для Парижа двустворчатой дверью. Зачем его оставили? Наверное, для красоты: он явно в возрасте, укреплен на особом картуше, между двумя резными кронштейнами – короче, это не просто номер, а элемент декора. Слева от двери красуются вывески ювелирных фирм RedLine и Copin, сплошной от-кутюр, никаких тебе шахмат... И стоило ради этого тащиться в такую даль?! Чтобы хоть немного взбодриться после постигшего нас облома, выпили в соседнем кафе по двойному эспрессо. Да и ноги уже гудели, ведь мы забрели сюда на обратном пути из Дома инвалидов...

 

О том кафе «Режанс» напоминает теперь только номер дома над старинным подъездом...

 

В Москве я скачал из сети все доступные изображения «Режанса» и стал их внимательно изучать, сравнивая со своими снимками. На старых гравюрах мало что можно разглядеть, но на открытках начала 20-го века отчетливо видно, что кафе занимало тогда оба нижних этажа, но не одного дома, как везде указано, а сразу двух – № 161 и № 163 (так и писалось: Le Café-Restaurant de la Régence, 161-163, rue Saint-Honoré). В первом сейчас турагентство Марокко (дверь в него – это бывший парадный вход в «Режанс», но сильно переделанный), во втором – два японских ресторанчика. Иногда в число «наследников» включают и кафе-мороженое Häagen-Dazs, но оно в доме № 159, который просто по соседству.

Видите эту белую арку над дверью в офис турагентства Марокко? Если сравнить с нижней открыткой, мы поймем, что это и был парадный вход в кафе «Режанс.

 

...О прежнем кафе теперь ничего не напоминает. На доме № 163 висит памятная табличка, но посвящена она не «Режансу», как я в первый момент подумал, а Жанне д'Арк (в сентябре 1429 года она была тяжело ранена при штурме форта Сент-Оноре). На втором этаже, между окнами, ее мраморный барельеф... Бедный «Режанс»! Окромя бренда, ничего-то от тебя не осталось, даже завалящей шахматной фигурки, которую можно было бы выставить в музее. Sic transit gloria mundi.

P.S. А ведь это кафе вошло в анналы не только наших шахмат, но и русской литературы. На доме вполне могла бы висеть памятная табличка Ивану Сергеевичу Тургеневу, который был завсегдатаем «Режанса» и изображен даже на двух старинных гравюрах, запечатлевших шахматные будни кафе. Недаром современники называли его «лучшим шахматистом среди литераторов и лучшим литератором среди шахматистов»!

 

Памятные доски Ивану Сергеевичу Тургеневу и Льву Толстому на рю Риволи висят по соседству: на домах № 210 и № 206.

 

Тургенев жил в двух шагах отсюда. Свернув за угол у «Режанса», он почти сразу попадал на рю Риволи (rue de Rivoli) – одну из самых знаменитых улиц Парижа, идущую параллельно Сент-Оноре. Выйдя у дома № 184, писатель поворачивал направо и шел, любуясь Лувром и садом Тюильри на другой стороне улицы... А вот и № 210, где Тургенев снимал небольшую квартирку на четвертом этаже. Теперь тут мраморная доска с его барельефом и надписью по-французски, гласящей, что он жил в этом доме с 1860 по 1864 год и написал «Отцы и дети». А рядышком, на доме № 206, памятная доска, но уже без барельефа, еще одному большому любителю шахмат – Льву Толстому. В 1857 году он прожил в здешнем семейном пансионе почти два месяца, но, в отличие от Тургенева, в «Режанс» не заходил...

 

Не знаю, играли ли в шахматы Толстой и Тургенев в Париже, но вот в имении Тургенева в Спасском-Лутовинове они точно играли. Тот шахматный столик сохранился, но... музейщики недалеко ушли от реставраторов могилы Алехина: столик (во всяком случае на этом снимке) установлен так, что поле а1 тоже белого цвета!

 

ПОХОД НА КРУА-НИВЕР

 

На рю Круа-Нивер (rue de la Croix-Nivert), 211, где жил в Париже Алехин, мы отправились с женой вдвоем, уже после обеда. Глянув по карте, что от метро придется долго идти пешком, решили не посвящать Б.И. в наши планы. Несколько часов, проведенных в Лувре, дались ему с трудом, он пару раз присаживался отдохнуть, хотя по обыкновению хохмил и позировал на фоне мраморных нимф... И как он в свои 78 лет выдерживал изо дня в день такую нагрузку? Я потом подсчитал по айфону и ахнул: за двенадцать дней мы находили 160 километров! На его долю пришлось, конечно, поменьше (по вечерам мы часто уходили гулять вдвоем), но все равно поразительная выносливость и сила духа...

 

Заявление Александра Алехина (частично заполненное им самим) с просьбой принять его в ложу «Астрея». В качестве домашнего адреса указан: 211 rue de la Croix-Nivert. Российский государственный военный архив. Публикуется впервые.

 

Улица длинная, ничем особо не примечательная. Честно говоря, я даже немного пожалел, что мы пошли: внутрь дома все равно не пустят, да и номера квартиры не знаю... Ну, сделаю пару снимков дома, и что? Да, здесь жил Алехин со своей Надин, у него тут бывали в гостях Бернштейн, режиссер Михаил Чехов (который, помните, «с восторгом следил за его игрой с Бернштейном в уютной семейной обстановке»), многие другие... Но что к этим, известным всем фактам могут добавить мои снимки?..

Знал бы я, какой подвох нас ждет. Покруче, чем на Иветке: за домом № 209 шел... сразу № 213! А где же 211? Правда, дома разделял проулок, ведущий в небольшой, тенистый сквер со старыми деревьями (прекрасное место для прогулки после шахматного анализа, мелькнуло в голове), но никаких других домов там не было. Только виднелась (будете смеяться, но тоже, как на Иветке) какая-то двухэтажная пристройка к дому № 213 – современному, из стекла и бетона, отелю Vice versa, искусно вписанному в старинный квартал.

Пристройка оказалась со своим номером. Знаете каким? 211 bis... Что за чертовщина: при чем тут 211, если она прилеплена к № 213? И где вообще этот № 211?! Не провалился же он сквозь землю! И вдруг мне чуть не поплохело от догадки: неужели на его месте выросла эта хрень из стекла и бетона?.. Да нет, не может быть, надо искать дальше.

Выйдя на улицу, я стал разглядывать № 209. Ну конечно, как же я сразу не заметил! Само здание пятиэтажное, с высоченной мансардой, хорошо видна кирпичная кладка, на балконах решетки. А его полукруглая со стороны улицы торцевая часть, смотрящая на проулок, имеет всего четыре этажа, мансарды нет, стены оштукатурены, балконы грубоватые, из бетона... Да она явно пристроена позже!

 

Номер дома, где жили Алехин с Надин, был спрятан в нише подъезда над домофоном.

 

В торце оказался свой подъезд и там над домофоном обнаружился-таки искомый номер – на самом доме его почему-то нет. Панелей для вызова с фамилиями жильцов всего четыре, а это значит, что на каждом этаже только одна квартира. А квартирки тут неслабые, доложу я вам: судя по окнам, комнаты три-четыре. В просторной гостиной (она в полукруглой части) широченная, со стеклом до пола, балконная дверь и еще два окна по бокам...

 

Разгадать ребус с нумерацией оказалось непросто. Ну кто бы мог подумать, что это не один дом, а два разных?!

 

Когда в этом доме поселилась чета Алехиных? Не позднее мая 1928 года: при вступлении в масонскую ложу Алехин указал своим адресом Круа-Нивер, 211. А покинул он это жилище в мае 1933-го, по возвращении из кругосветного путешествия, когда ушел от своей третьей жены Надежды Фабрицкой. Обосновался потом в Нормандии, в замке, принадлежащем его новой жене Грейс Висхар. Осенью 1934 года при встрече в Париже с главой «Астреи» он попросил присылать повестки на заседания ложи по его «постоянному» адресу: Le Château (замок), St. Aubin-le-Cauf. Не ищите Сент-Обен-ле-Коф на карте: это название деревни в 11 километрах к юго-востоку от Дьеппа...

 

«ВОТ ГДЕ Я ХОТЕЛ БЫ ЛЕЖАТЬ...»

 

За день до самовольной вылазки на рю Круа-Нивер, 30 мая, мы – в строгом соответствии с программой Б.И. – поехали на электричке в Сент-Женевьев-де-Буа. С Алехиным там ничего не связано, зато покоится Евгений Зноско-Боровский – на мой вкус, едва ли не лучший наш шахматный журналист и литератор того времени. В Тартаковере, конечно, больше остроумия и внешнего блеска, но вес и сила слов – другая. До сих пор помню чувство восторга от статей Зноско о проигранном Алехиным матче 1935 года – лучше об этой эпической трагедии никто не написал и, думаю, не напишет... Были у меня и личные мотивы посетить самое знаменитое кладбище русских эмигрантов. Хотя какие они эмигранты? Беженцы!

Выйдя на станции, мы стали искать нужный автобус. Б.И. предупредил, что если спросить, как доехать до кладбища Сент-Женевьев-де-Буа (точнее, кстати, через «ё» – Сент-Женевьёв), вас никто не поймет. Для местных это Cimetière russe (произносится: семетер рюс) – Русское кладбище. И остановка так называется...

 

Русское кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа. За часовней-склепом видна голубая луковка Успенской церкви, построенной по проекту Альберта Бенуа.

 

В отличие от Монпарнаса, это кладбище типично русское: много берез, белоснежный храм с голубой луковкой, православные кресты – и неуловимый дух заброшенности и запустения, столь сладкий почему-то русскому сердцу!.. В домике администрации за конторкой сидела приветливая мадам, но попытки Б.И. объясниться с ней успеха не имели: она не говорила ни на одном языке, кроме французского. Пришлось снова писать на бумажке: Eugene Znosko-Borovsky. Мадам обернулась к стоящему за спиной каталожному шкафу и, выдвинув ящичек с буквой Z, ловко извлекла оттуда нужную папочку. Записала данные на той же бумажке и... знаками предложила нам следовать за ней. Ничего себе сервис!

Подведя к могиле Зноско-Боровского, она ушла обратно. С благоговением вглядываюсь в вырезанные на мраморной плите имена. Здесь лежит не один Евгений Александрович, но и его жена Мария Васильевна... Лежит тут (тоже вместе с женой) и его сын Кирилл, о котором очень тепло упоминает в своих мемуарах Ботвинник, правда, не называя по имени. Это тот самый «молоденький и весьма симпатичный переводчик – сын русских эмигрантов», который «превосходно знал и русский и французский (в семье говорили по-русски)», благодаря чему помог Михаилу Моисеевичу настоять на своем в споре с президентом ФИДЕ Рогардом...

 

Могила Евгения Зноско-Боровского. На мой вкус, это едва ли не лучший наш шахматный журналист и литератор того времени.

 

Когда мы вернулись в домик, я написал на бумажке Lev Akimov и с замиранием в сердце стал ждать. И снова мадам не подвела. Через минуту она протянула мне открытую папку, где я увидел целую россыпь Акимовых! Был среди них и тот, кого я искал: двоюродный дед, имя которого я обнаружил перед поездкой в Париж на сайте кладбища. Я знал только, что у моей бабки-дворянки было пять братьев, почти все они – офицеры (что неудивительно для семьи потомственных военных), двое погибли в гражданскую: по семейному преданию, чуть ли не в одном бою, но один воевал за белых, другой за красных. Остальных разметало по свету... И вот читаю: «Акимов Лев Николаевич, полковник артиллерии, Георгиевский кавалер». Далее даты жизни, имя и девичья фамилия жены... Номер захоронения 451. На сей раз мадам с нами не пошла, но дала провожатого – самим тут ничего не найти.

Могила оказалась совсем заброшенной. Серый, замшелый камень, на месте двух табличек (жена умерла позднее) только дырки от шурупов, земля внутри прямоугольника надгробия усыпана березовыми сережками – в изножии могилы старая раздвоенная береза, по которой мы потом легко ее узнавали... Какие люди вокруг! Чуть выше, в двух шагах – беломраморная часовенка с рублевской «Троицей», могила Мережковского и Гиппиус. Метрах в десяти ниже – черный гранит последнего пристанища Виктора Некрасова. А слева, тоже довольно близко, захоронена урна с прахом Амальрика, автора пророческого эссе «Доживет ли СССР до 1984 года?»

 

Я был счастлив, когда отыскал эту заброшенную могилу! Справа вверху видна часовенка над могилой Мережковского и Гиппиус...

 

Прощаясь с могилой, я в шутку сказал жене: «Вот где я хотел бы лежать...» А почему нет? Ведь это единственная известная мне могила предков по отцовской линии. Могила бабушки, Ирины Николаевны Акимовой, на Новодевичьем кладбище утрачена, а деда-казака Григория Павловича Воронкова, профессора, в 20-е годы председателя Физико-химического общества Москвы, похоронили во время войны в братской могиле при больнице... «Ты с ума сошел! – отмахнулась жена. – Кто ж такое позволит?» – «А зачем спрашивать? – в том же шутливом тоне продолжил я. – Привезла банку с прахом, прикопала в уголке, никто и не узнает...»

Мы долго гуляли по кладбищу, не в силах остановиться. Куда ни кинешь взор – сплошные Волконские, Голицыны, Оболенские, Урусовы, Шереметевы, Юсуповы... Словно здесь лежит вся та, настоящая Россия, от которой не осталось и следа! Недаром в финале фильма «Цвет нации» Леонид Парфенов говорит, указывая на здешние могилы эмигрантов первой волны: «Были древние греки – но нынешние греки не от них произошли. А нынешние египтяне – не от древних египтян. Так и мы не имеем отношения к тем русским. Случился разрыв цивилизаций… Мы произошли не от них, а от советских».

Помню, на излете советской власти, публикуя в журнале «Шахматы в СССР» статьи из эмигрантских газет, я написал эссе «Русские в Париже», где были такие строки: «Берешь в руки сейчас эти “русско-парижские” издания, с их трогательными ятями и ижицами, и... ностальгически щемит сердце, будто ты родом не из этой душной, косноязычной империи, которую даже в припадке квасного патриотизма трудно назвать Россией, а из того эмигрантского Парижа, где до сих пор говорят и пишут на таком удивительном русском языке. Да только ли в языке дело?! Здесь церкви взрывали – там строили, здесь архивы жгли – там собирали, здесь сравнивали с землей целые погосты – там заботливо ухаживали за каждой могильной плитой... Смотришь сейчас телевизор и не знаешь, плакать или смеяться: наши съемочные группы ездят в Европу, как... в заповедник русской культуры и быта, не переставая каждый раз удивляться, как же это всё могло там уцелеть? Да только там это и могло уцелеть! И может, не случайно все эти годы на карте мира не было государства под названием Россия. Видно, душа ее тоже скиталась по заграницам и вот только теперь возвращается на родную землю, оставляя приютившим ее народам знаки вечной признательности – свои светлые храмы и тенистые кладбища...»

Оглядываясь назад, я понимаю, что душе этой еще предстоит поскитаться по чужим краям, потому что родная земля, к сожалению, оказалась пока не готовой ее принять. Да и сможет ли когда – Бог весть...

P.S. И дернул же меня черт продолжить поиски следов двоюродного деда в Москве. Знал ведь, что во многом знании – многие печали... Ан нет, полез! Ну и накопал на свою голову в одной из книг о русском офицерстве, что найденный мной Лев Николаевич – сын Николая Потапьевича Акимова, умершего в 1924 году в Загребе. А моего прадеда, генерал-лейтенанта, звали Николаем Исаевичем, он был «мобилизован большевиками» и умер в 1920 году.

Не судьба мне, видно, лежать на Сент-Женевьев. А жаль! Хорошее место, намоленное...