ЛЮДИ САДА "ЭРМИТАЖ"

  Заведовала всем хозяйством Юлия Сергеевна Балясная. Было ей лет под семьдесят. А может, и больше. До пенсии она преподавала математику в школе. К ней относились с симпатией, но обходили стороной. Иначе Юлия Сергеевна начинала говорить, и несчастный, вместо того, чтобы рубиться в блиц, должен был выслушивать её бесконечные монологи. Между прочим, как-то она сказала мне: "Деточка, я ведь на всех вас стучу. Меня заставляют".
  Помню один случай, который меня, по молодости, неприятно поразил. Ходил в "Эрмитаж" играть Володя Б. - красивый высокий блондин. Как и все, он старался к Юлии Сергеевне близко не подходить. Сидел себе и играл в шахматы. Но однажды он появился с девушкой под руку - видимо, надо было убить время. И вот он подходит к Юлии Сергеевне, наклоняется, и целует ей руку. Та, естественно, счастлива. Но когда Володя пришёл в следующий раз играть, то не то, что руку поцеловать - близко не подошёл к Юлии Сергеевне.

  В павильоне и около него всегда было много народу. Были любители, жители окрестных домов. Были перворазрядники и кандидаты. Бывали мастера. Часто приходили корифеи московского блица - Арбаков, Царев, Зак, Файнов, Володя Сутеев, сын знаменитого художника. Позже появились и другие - Дима Гнесин, Выжманавин, Киселёв. Заходили Карен Григорян, Дорфман, Лемачко, Коноплёва. Прошло много лет. Кто-то умер, кто-то уехал. Кто-то играет до сих пор. Некоторых иногда вижу по телевизору - один крупный бизнесмен, другой депутат Госдумы, третий генерал-полковник и Герой России...

  Как было его имя - никто не знал. Звали его Змей. Молодой, всегда небритый, парень со странностями. Приходил каждый день, в руках - "Спидола". Садился играть и включал "Голос Америки" на полную громкость. Говорили, что у него справка из психдиспансера. Во всяком случае, никакая милиция его не трогала.

Было ему на вид лет тридцать пять, про себя рассказывал, что работает литературным негром, пишет за секретарей Союза Писателей.
  - Сколько же они вам платят? - спросил я.
  - Триста в месяц плюс гонорар за первую публикацию, - ответил Гриша.
  - Здорово! - говорю.
  - А знаешь, как тяжело? Это ж не под Бунина писать и не под Чехова. Стиля-то у них нет никакого. Мучаюсь, ты себе не представляешь!

  Ходил в павильон один пожилой перворазрядник, по фамилии Чернышев. Был он пенсионер, по специальности юрист, проработал всю жизнь то ли адвокатом, то ли следователем, сейчас и не вспомню. Любил поговорить, повспоминать былое. Один запомнившийся монолог постараюсь воспроизвести.
  "Это перед войной было, я тогда в Ростове жил. И шел у нас процесс, он в газетах ростовских освещался, да я и на суд несколько раз ходил. Судили одного завскладом, судили по закону, который есть только у нас и в Иране. Называется он у юристов "Где взял?". То есть, получал он мало, ну, чтобы тебе было понятно, рублей семьдесят по нынешнему. А жил хорошо, дачу себе построил двухэтажную, дорожка к дому битым кирпичом выложена была. Ну, его и судили, стало быть. И вот помню, я в зале сижу, прокурор говорит:
  - Скажите, подсудимый, как вы объясните тот факт, что при столь небольшой зарплате вы умудрились построить себе такие хоромы?
  И этот завскладом встает и говорит:
  - Граждане судьи! Я всегда, всю свою трудовую биографию, вел очень скромный образ жизни. Я никогда не пил, не курил, питался очень умеренно и вообще...
  Тут он, значит, помолчал, потом глаза поднял на судей и таким, знаешь, укоризненным тоном:
  - Надо уметь жить, граждане судьи!
  Да... Жалко, война началась, я в армию ушел, так и не знаю, чем дело закончилось".

  Он появился как-то внезапно. Ходил каждый день. Играть не умел абсолютно, но играл со всеми - на деньги. Расплачивался почему-то электробритвами "Харькiв". Потом стали говорить, что он профессиональный вор, и ящик бритв он просто украл. У него были способности к игре, во всяком случае, очень скоро он уже играл на равных с кандидатами. И вот, помню, играл Славик на деньги с одним кмс - теперь он видный детский тренер. И, выиграв очередную партию. Славик говорит: "Хочу получить!" А тот платить не хотел - а может, денег не было. И он, глядя мимо Славика, закричал в пустоту: "Товарищ капитан! Подойдите сюда! Срочно!" Через секунду Славика не было в саду. Что с ним стало потом - бог весть.

  Было несколько человек, которые курсировали от ипподрома к катрану (для молодых: азартные игры тогда были запрещены, катраном в те годы называлась снимаемая для этого опасного занятия квартира, попросту говоря, подпольный игорный дом), из катрана в "Эрмитаж", из "Эрмитажа в биллиардную. Им было всё равно, во что играть, лишь бы на деньги. Играли они и в шахматы, некоторые - очень прилично. Были среди них и мастера (шахматные). Все ведущие московские каталы состояли на учёте в милиции. Но сажали их редко. Правда, просили сообщать о своих передвижениях по стране. Был у них свой особый язык, своя этика. Вообще, об этом мире мало написано.

  Карена и его брата Левона я увидел впервые на Спартакиаде народов СССР, в 1967 году. Карен играл на юношеской доске, а Левон, если не путаю, на первой взрослой. Во всяком случае, в тот день, когда я был на Спартакиаде, Левон сыграл вничью с Кересом.
  Но потом Карен брата обошел, и успехи его были очень заметны.
  А познакомился я с ним на полуфинале Москвы по блицу, где он меня легко и уверенно обыграл. После партии мы с Григоряном пошли покурить, поболтали. Ну а потом часто сталкивались в ЦШК, в "Эрмитаже", в других клубах. Он радостно ко мне подходил, заговаривал. При этом каждый раз спрашивал:
  - Извини, как тебя зовут, все время забываю.
  Обижаться на него было невозможно, он так радовался, увидев знакомое лицо, был так дружелюбен. Рассказывал о своих планах, о Левоне, который к тому времени почему-то переехал в Ташкент. Вспоминал какие-то смешные истории, стишки. Высказав какую-нибудь мысль, спрашивал:
  - Правильно, да, а?
  Однажды мы с ним прогуляли полдня по Таллину - несколько московских мастеров играли там в турнире, а я, возвращаясь из Вильянди в Москву через Таллин, зашел на минуту к ним в гостиницу поздороваться. И Карен утащил меня в город поболтать. Предварительно, разумеется, спросив, как меня зовут.
  Поражало в нем сочетание хитрости, хитрости чисто детской, и детской же наивности. Думаю, что эти качества сильно мешали ему в жизни. Во всяком случае, в двух страстях, которые были у него кроме шахмат – любви к женщинам и азартным играм.
  
  Последний раз я столкнулся с ним в Москве, около ГУМа. Было это уже после того памятного для него чемпионата страны, где впервые после завоевания титула чемпиона мира играл Карпов. Турнир был чрезвычайно сильный по составу, и Карен сыграл там прекрасно, чем очень гордился. Он долго рассказывал мне о чемпионате, о партии с Карповым, о том, что должен стать гроссмейстером, что хочет выйти в межзональный. Время от времени он отвлекался на проходивших мимо девиц.
  - Девушка, давайте познакомимся! Меня зовут народное армянское имя Карен, а это мой лучший друг... Как тебя зовут? Да, Семен.
  Мы еще постояли полчаса, поговорили. И разошлись. Больше я его не встречал.

Ходил в павильон такой кандидат в мастера Слава Буякин. Старые шахматисты его, конечно, помнят. Был он (по Довлатову) "как многие пьющие люди, человеком ослепительного благородства". Когда перебирал, всегда говорил знакомым и незнакомым людям про одно и то же. Один раз я слышал даже, как он сказал маленькому мальчику: "Посмотри и запомни - перед тобой дяденька Буякин, который у Ботвинника выиграл!"
  И действительно, он выиграл у Ботвинника. Было это в шестидесятые годы, в командных соревнованиях - первенстве Москвы среди предприятий. Долго я хотел понять, как такое случилось. Может, Ботвинник зевнул?
  И вот как-то попался мне в руки номер "Шахматной Москвы" с записью ходов. И я преодолел свою лень, достал шахматы, разыграл партию. У Буякина были белые. Помню, разумеется, смутно, но, кажется, первые ходы были 1.d4 Kf6 2.Kc3. Потом белые получили лучше. Потом разменяли ферзей. Потом выиграли. Вот так просто, взяли и выиграли. Помню свои ощущения. Полнейшее недоумение. Как же так? Ну понятно, например, Ботвинник пришёл бы играть пьяный, а Слава - трезвый. Но ведь так быть не могло! В лучшем случае наоборот. А то и оба трезвые. А выиграл-то Буякин!

  Маленький, щуплый мальчик, выглядевший моложе своих пятнадцати - шестнадцати лет. Был очень талантлив. Играл на большие деньги. Сначала за него ставили взрослые - каталы. Потом стал играть на свои. Потом начал играть не только в шахматы, а и во все игры - по-крупному. Потом его убили - говорили, что при попытке получить с кого-то карточный долг. Кажется, это было в 81 или в 82-м году. Так совпало, что я работал в одном учреждении с его матерью, хотя и не был с ней знаком. До сих пор жалею, что я с ней не поговорил, не предупредил.

  В шахматы он играл не очень - где-то в силу первого разряда. Но фигурой был заметной - огненно-рыжий, шумный, всегда весёлый и очень добродушный парень.
  Любил играть, любил смотреть, как играют другие, любил посидеть в хорошей компании.
  Был он сыном известного кинодокументалиста, лауреата Ленинской премии. Папа ушёл из семьи, и Юра, пока был маленький, получал алименты - двести рублей, сумму по тому времени астрономическую. Когда Юре исполнилось тридцать пять лет, ему на работе (он был программистом) прибавили оклад, и Юра стал снова получать те же двести рублей.
  Потом я потерял его из вида. От общих знакомых слышал, что он, как сейчас говорят, в порядке, много работает, хорошо зарабатывает. Когда в 1996 году умер кмс Э.Рафальский (тоже постоянный посетитель "Эрмитажа", человек, о котором надо говорить отдельно) и мы стали обзванивать всех друзей, то Юрин телефон не отвечал. Потом выяснилось, что он умер - ехал в метро и сердце отказало.

  Легендарная личность. Ходил во все московские парки. Маленький, горбатый человечек. Всем предлагал фору минута на пять по циферблату. Играл очень неплохо, но основная его сила была в том, что он во время партии подводил часы. Все это знали, но поймать его было трудно - мастерство было высокое. Если всё же проигрывал, то никогда не отдавал денег. Не помогало даже мордобитие.

  Вот удивительно - даже имя его запомнил. Это был молодой американец, любитель шахмат, приехавший в Москву в командировку от фирмы Hewlett Packard, на завод Лихачёва. В те годы общаться с иностранцем было непривычно, да и небезопасно. Тем не менее, мы подружились. Помню потрясшую меня сумму его суточных - десять рублей! Ещё запомнился его рассказ о том, как он играл с Фишером в одной швейцарке, и после бессонной ночи к Фишеру был приставлен мальчик, который должен был его будить, если будущий чемпион мира засыпал. Помню и его вопрос моему приятелю обо мне: "Я читал, что в СССР евреям плохо живётся, почему же он все время улыбается?".

  Это была странная семья. Муж, Филипп, кандидат в мастера, человек чрезвычайно нервный, был известен всей шахматной Москве. Он очень неплохо блицевал. Для блица у него был коронный дебют 1.g2-g4. И почти всегда он получал перевес. Правда, говорили, что однажды Филипп играл в блиц с молодым, еще не чемпионом мира, Талем. Партия развивалась так: 1.g4 h5! 2.g5 h4!! 3.g6 h3!!! И совершенно ошарашенный Филипп быстро проиграл.
  Жена, красавица-блондинка Вера, перворазрядница, единственный в семье здравомыслящий человек, была беззаветно влюблена в своего диковатого мужа и полностью ему подчинялась.
  И, наконец, сын Олег, очень рано сформировавшийся молодой человек, из которого Филипп с маниакальным упрямством хотел сделать гроссмейстера. А для начала мастера. Беда была в том, что Олегу хотелось не в шахматы играть, а жить полной молодецкой жизнью. И заниматься он не хотел, хотя Филипп его и заставлял. Среди шахматных заслуг Филиппа было и ноу-хау - он разработал собственную шахматную нотацию. Доска делилась по диагонали, каждая фигура обозначалась только ей присущей гримасой или жестом, требуемое местоположение - двумя гримасами или жестами. Когда жена или сын играли в турнирах, Филипп постоянно крутился около доски и оживлённо строил рожи. И вот Филипп устроил сына в турнир с мастерской нормой. Дело было на Гоголевском, в Центральном клубе. В кабинке туалета на первом этаже сидел нанятый Филиппом сильный московский мастер с карманными шахматами. На втором этаже играл Олег. Филипп осуществлял телепатическую связь. Всё было продумано - но нормы Олег не набрал. То ли мастеру запах помешал, то ли что ещё. В общем, шахматы Олег скоро бросил.
  Потом они эмигрировали. И перворазрядница Вера играла за сборную своей новой страны на Олимпиаде. Чуть ли не на первой доске. И набрала 50 процентов. Причем победила нескольких известных шахматисток. Правда, Филипп был тренером женской сборной...
  Где они теперь, что с ними?

  В семидесятые годы одним из самых популярных советских изданий была «Литературная газета». А читать ее начинали с последней страницы. Это был отдел юмора – Клуб «Двенадцать стульев». Печатались там маститые советские сатирики, иногда помещал свои шуточные стихи Валентин Берестов, публиковались молодые Горин, Арканов, Измайлов, Александр Иванов – всех не перечислишь. И был там, на этой странице, маленький раздел – «Фразы». За одну фразу-остроту платили пять рублей. Это я знал точно, это мне рассказал приятель Бориса Б., поэта-сатирика, постоянного автора последней страницы «Литературки». А Борис часто приходил в «Эрмитаж» поиграть блиц.
  Мысль об этих сумасшедших и вместе с тем легких деньгах меня не покидала. Одна фраза – пять рублей! А если десять острот? Ну хотя бы пять для начала. И я стал придумывать смешные фразы. Долго мучился, чтобы не сказать - тужился. Придумал, кажется, три или четыре. Смутно помнится одна: «Зачинатель броуновского движения».
  Набравшись храбрости, подошел я к поэту, только что расплатившемуся с партнером за проигрыш. Играли они по-крупному, Борис отдал рублей пятьдесят.
  - Вот, фразы сочинил, не послушаете?
  - Давай! – нехотя согласился он. Послушал и сказал:
  - Не пойдет.
  И пошел вместе с партнером пить коньяк на веранде ресторана.
  Тем дело и кончилось. А жаль. Деньги-то были очень нужны. Да и фразы вроде были ничего, не хуже, чем у людей.

Они играли друг с другом бесконечные матчи - популярный в шестидесятые годы спортивный телекомментатор Дальвий Хван и немолодой преподаватель математики Юзеф Ананьевич Михайлович. Дальвий почти всегда был пьян. Михайлович - всегда трезв. Матчи сопровождались обоюдной руганью. Михайлович ругался разнообразно. Дальвий отвечал одной и той же немного загадочной фразой: "Михайлович - растлитель малолетних девочек". Назавтра всё повторялось. И так изо дня в день.

  В несколько неожиданном контексте обнаружил в сети имя покойного литератора Александра Александровича Лациса. Оказывается, он доказывал, что Троцкий – прямой потомок Пушкина. Хотя, если вдуматься, ничего удивительного в этом нет. Лацис был склонен к парадоксальным идеям. Ему, например, принадлежит версия, что «Конька-Горбунка» на самом деле написал не Ершов, а Пушкин.
  В семидесятые годы я немного общался с Лацисом. Иногда встречал его в ЦШК, но чаще всего – в «Эрмитаже». Летом он ходил туда чуть не каждый день. Играл блиц, всегда с одними и теми же партнерами – людьми немолодыми, как и он.
  В «Эрмитаже» все друг про друга что-то знали. Мне было известно, что Сан Саныч – литератор, иногда печатается в шахматной прессе, иногда – в «Литературной газете», что-то там про Пушкина. Видел я, что живет он бедно, что одевается плохо, что выражение лица у него не то что злое, нет, скорее обиженное. Говорил Лацис немного отрывисто, резким тоном, я его даже немного побаивался. Старался не попадаться ему на глаза, только здоровался.
  Но однажды прочел я в «Шахматах в СССР» замечательный рассказ Лациса – о том, как он в детстве, в тридцатые годы, увлекался шахматами, мечтал стать гроссмейстером. И как родственники повели его домой к Ласкеру, и Ласкер посмотрел его партию и сказал ему (цитирую по памяти, журнал у меня не сохранился):
  - Я не советую вам посвящать свою жизнь шахматам. Вы, видимо, способный юноша, а в жизни есть много и других интересных занятий.
  И как он, юный Лацис, сначала очень расстроился, а потом понял, что Ласкер прав.
  Собственно, дело было даже не в самой этой истории, а в том, что она была замечательно написана. И я осмелел, подошел к Сан Санычу и сказал ему, что вот, прочел ваш рассказ, это здорово, мне очень понравилось, спасибо вам и т.д.
  Он мне что-то ответил своим обычным резким тоном, я уж и не вспомню, кажется, жаловался, что из рассказа выбросили какой-то кусок. Но я видел, что ему приятно, что его читают, что текст его нравится. Пусть какому-то там юноше, щенку, собственно.
  И сейчас, вспоминая этот давний, ничтожный, в сущности, эпизод, я все же даже немного горжусь, что подошел, что преодолел свою юношескую застенчивость и сказал ему то, что сказал.

Кинодокументалист, автор фильма «Шахматисты» (1968 год), он часто блицевал в «Эрмитаже». Помню один его рассказ, как в пятьдесят втором году он был демонстратором на чемпионате СССР. И наблюдал совместный анализ молодого мастера Корчного с маститым Иливицким. Они только что сыграли партию, Корчной победил. Но по внешнему виду соперников можно было подумать совершенно противоположное. Иливицкий был расслаблен и благодушен. Корчной же, по словам Виноградова, напоминал загнанного в угол зверька.
  - У меня был ясный перевес, – немного огорченным тоном говорил маэстро, – очевидно, вместо вот этого надо было сыграть так. - А тогда, - мгновенно отвечал Корчной и начинал быстро-быстро передвигать фигуры, - и где у вас перевес?
  - Да, пожалуй, - подумав соглашался Иливицкий, - ну, значит, не сразу так, а сначала, - тут он делал ход..
  - Как это! – изумлялся Корчной, - Тогда ведь… и снова мгновенно плел на доске сеть вариантов.
  И вот так они и анализировали. Иливицкий ушел домой с горечью незаслуженного поражения. А Корчной – с ощущением закономерной победы.

  Несколько лет подряд в саду проходил финал женского первенства Москвы по блицу. Все было организовано хорошо и празднично. Нарядные женщины играют, кругом болельщики, поклонники, журналисты. Однажды, тем не менее, турнир чуть не сорвался. В сад зашёл Высоцкий. Все девушки бросили играть и побежали смотреть на кумира.

  В 1972 году, то ли во время, то ли незадолго до начала матча Спасский - Фишер в саду с лекцией и сеансом выступал М.М.Юдович-старший. Юлия Сергеевна попросила нас обеспечить массовость мероприятия - слушать, задавать вопросы, но в сеансе не играть (сеансёр был уже в возрасте). И вот мы приступили к прослушиванию лекции. Многие были навеселе. А тут Юдович, отвечая на вопрос: "Почему Фишер ударился в религию?" ответил что-то вроде того, что, дескать, Фишер человек психически нездоровый. Тут возмутился кандидат в мастера Боря Б., только недавно вышедший из тюрьмы: "Что вы такое говорите! Мы же не спрашиваем у вас, чем вы больны! И вообще, если человек ничего не делает, а только деревяшки двигает, значит, он псих!" Уж не помню, что ответил Юдович, но потом он горько жаловался Юлии Сергеевне: "Как же он мог так сказать, что в шахматы одни психи играют! Ведь это любимая игра В.И. Ленина!".

Было в старые времена в Москве ещё одно место, где играли в шахматы - сад Баумана. И был там, среди прочих, такой Владимир Михайлович И., сильно пьющий интеллигент. Известен он был прежде всего своим художественным "звоном". И был ещё один персонаж - Коля С. Он зимой зарабатывал деньги - играл вратарём в хоккей с мячом. А летом проигрывал часть заработанного в шахматы.
  Потом павильон снесли, люди разошлись кто куда. И через много лет Владимир Михайлович и Коля случайно встретились. И решили сыграть в блиц - по старой памяти. Проблема была в том, на что играть. Дело в том, что за эти годы Колина судьба изменилась. Он стал глубоко верующим баптистом. И играть на деньги не мог.
  Решили они так - выигрывает Владимир Михайлович - получает стакан. Выигрывает Коля - Владимир Михайлович читает вслух главу из Евангелия. И трезвый Коля раз за разом обыгрывал нетрезвого Владимира Михайловича. И Владимир Михайлович открывал книгу и читал вслух.
  И потом он жаловался: "Тяжело мне было. Текст трудный, надо всё время думать, а я уже отвык!".