Замечу, что лично я заинтересован в максимальном финансировании естественных наук, но это тоже немного утопия. Хотя мы живём в мире, где ценность науки уже понимают.
__________________________
Audiatur et altera pars
Evgeny Gleizerov: Вот универсальное "лекарство от рака" мой папа-патологоанатом точно считал утопией. Точнее, таким "лекарством" является ранняя диагностика. То есть эффективно тратить деньги не на дорогущие лекарства, а на качественную и бесплатную для пациентов регулярную всеобщую диспансеризацию.
ранняя диагностика не отменит необходимости что-то делать с диагностированными, и мы второе десятилетие как наблюдаем, что в реальности могут дорогие лекарства. только вот увы - они не универсальные, и до сих пор все очень зависит от конкретной онкологии. но пациенты с тремя разными онкодиагнозами уже не редкость - что говорит и о наших успехах, и о наших перспективах.
80 лет назад была казнена на гильотине Софи Шолль. Вместе с ней был казнен ее брат Ганс и Кристоф Пробст - все они были членами подпольной группы Сопротивления "Белая роза", действовавшей в Мюнхенском университете с июня 1942-го до февраля 1943 гг.
Название группы было выбрано по роману "Белая роза" известного антивоенного писателя Бруно Травена. Члены группы писали листовки с призывами бороться с нацистским режимом. Листовки размножались на гектографе и распространялись по адресам, произвольно выбранным из телефонного справочника. Целью акции было противодействие государственной пропаганде. Со временем группа решила, что листовок недостаточно и что нужно перейти к более активным действиям. 3,8 и 15 февраля 1943 года на стенах Мюнхенского университета и других зданий в Мюнхене были нанесены надписи "Долой Гитлера" и "Свобода". Надписи были сделаны членами "Белой розы" Александром Шмореллем, Гансом Шоллем и Вилли Графом.
Вспоминается история с листовками Ландау и Кореца (49-1-13462 и далее).
Что ж тут любопытного? Это банально. Шиндлера, того самого, который список, добрые сограждане довели до эмиграции. Потому что считали предателем, и именно за тот самый список.
Я уже упоминал: немцы ан масс разочаровались в нацизме вовсе не в 1945. А где-то в 60-х, по итогам экономического чуда. И японцы в своём "милитаризме" - тоже. В таких случаях кнут не работает совсем, а вот пряник ещё как работает.
До сих пор не могу забыть своей тогдашней девушке, что она,тридцать лет назад, не дала мне почитать "Выбор Софи".
А ведь у нее был несравненно больший выбор, чего не дать.
Evgeny Gleizerov: Я уже упоминал: немцы ан масс разочаровались в нацизме вовсе не в 1945. А где-то в 60-х, по итогам экономического чуда.
На ту же тему от Nikolay Vlasov (из запрещённого в РФ фейсбука). Текст длинный, даю без цитирования для удобства чтения.
Я никогда не позиционировал себя в качестве специалиста по истории ФРГ. Послевоенная Германия всегда была не особенно интересным для меня сюжетом. Разумеется, общее представление об этом отрезке прошлого у меня присутствовало, и я четко понимал, что распространенные мифы вроде «поражение сделало всех немцев искренними демократами» или «победители перевоспитали немцев» очень далеки от реальности. Но именно в прошлом году я решил познакомиться с историей ранней ФРГ поближе. К сожалению, львиная доля немецкоязычной литературы мне сейчас недоступна, так что приходится довольствоваться англоязычными работами, включая переводы исследований германских авторов.
Начать я решил с книги Норберта Фрая, известного отечественному читателю благодаря монографии «Государство фюрера», которую перевели на русский язык. Фрай является одним из крупнейших специалистов по истории Третьего рейха, но занимался и послевоенной Германией. Книга «Политика прошлого» была опубликована в 1997 году; английский перевод вышел под названием Adenauer's Germany and the Nazi Past: The Politics of Amnesty and Integration. Книга очень интересная, и я сформулировал ее основные мысли в виде десяти тезисов. Получилось довольно длинно, но короче никак.
1. Отношение к людям с нацистским прошлым – в том числе преступникам – со стороны западногерманской политической элиты в начале 1950-х годов было весьма мягким. Главный вопрос – не что делали люди до 1945 года, а можно ли их интегрировать в новую систему. В глазах политиков одно было связано с другим, но приоритеты расставлялись именно так. Декларировалось так называемое «право на ошибку» - что бы кто ни делал при Гитлере, повинную голову меч не сечет. Одновременно стремление разбираться с собственным прошлым, существовавшее после войны (знаменитые тексты Ясперса и Майнеке – тому пример), к концу 1940-х годов в обществе практически испарилось. Широко распространился тезис об «обманутых» немцах, которые таким образом сами становились жертвами режима (даже если являлись функционерами этого режима). Политику наказания нацистских преступников называли «разжиганием холодной гражданской войны» и «охотой на ведьм».
2. После 1949 года был быстро принят ряд законов, позволявших чиновникам, ранее уволенным за нацистское прошлое, вернуться на службу. Более того, за ними напрямую признавалось право на рабочее место в органах власти, а до трудоустройства выплачивалась компенсация. Компенсация выплачивалась и за само увольнение – этот процесс назывался немецким словом, близким по смыслу к «репарациям». Получалось, что бывшие нацистские функционеры получали репарации за то, что их уволили после поражения нацизма. Уже к концу 1950 года восстановленные на работе составляли до четверти среднего руководящего состава в министерствах, и эта доля продолжала расти. Особенно высокой она была в МИДе и МВД. Аденауэр в 1950 году открыто заявил, что невозможно сформировать внешнеполитическое ведомство, не прибегая к услугам старых кадров, и что пора перестать «вынюхивать нацистов».
3. Бывшие нацисты также активно становились функционерами молодых политических партий ФРГ. В особенности «отличилась» в этом отношении Свободная демократическая партия (FDP), внутри которой в начале 1950-х годов была раскрыта группа нацистов, стремившихся установить полный контроль над партией и уже довольно далеко продвинувшихся в осуществлении этого плана.
4. Тезис о «чистом вермахте», просто выполнявшем свой долг, был предметом консенсуса. Более спорным, но, тем не менее, широко распространенным стал тезис о «чистых государственных служащих», которые просто выполняли административную работу и никак не участвовали в преступлениях нацизма. С точки зрения государства «он не мог отказаться выполнять приказ» было вполне достаточным основанием для того, чтобы снять с человека все обвинения. Индивидуальная ответственность за преступления режима возлагалась на небольшую группу высокопоставленных нацистов – это являлось предметом консенсуса в западногерманском обществе и политической элите.
5. На рубеже 1940-50-х годов политики, церковные деятели и общественники ФРГ развернули массированное «наступление» на представителей держав-победительниц с требованием немедленно помиловать и отпустить военных преступников, сидевших в английских, французских и американских военных тюрьмах. Узников называли «невинными жертвами несправедливости», которые «вынуждены страдать за весь германский народ». Пресса смаковала недостатки «правосудия победителей» и утверждала, что настоящая цель оного – не покарать злодеев, а обезглавить и унизить немецкий народ. Доходило до абсурдных и шокирующих вещей: так, «жертвами произвола и террора» называли эсэсовцев, которых судили во Франции за резню гражданского населения в Орадуре! Стоит отметить, что речь идет о высказываниях не правых радикалов, а вполне респектабельных «центристских» политиков и газет. Присутствовали и элементы слегка завуалированного шантажа: говорилось о том, что все эти расследования и наказания мешают настоящему примирению народов. А когда речь зашла о создании западногерманских вооруженных сил как части совместной обороны Запада, распространился тезис о том, что ни один немецкий солдат не наденет униформу, пока его боевые товарищи несправедливо сидят за решеткой.
6. Борьбу за скорейшее помилование всех военных преступников поддерживало подавляющее большинство западных немцев. «Правосудие победителей» считалось неправедным, продиктованным местью и произвольным. Как это ни парадоксально, но, по мнению Фрая, проводимые западными державами-победительницами процессы над военными преступниками способствовали скорее не осознанию и проработке западногерманским обществом своего прошлого, а сплочению на базе «борьбы за несправедливо осужденных». Один характерный пример: в 1952 году в небольшом западногерманском городке местный политик опознал на улице военного преступника мелкого масштаба, бежавшего из английской военной тюрьмы, и сообщил об этом в соответствующие органы. Полиция схватила преступника, но потом фактически позволила ему бежать из-под стражи. Горожане едва не разгромили дом политика, называя его «доносчиком» и «предателем», ему самому пришлось уехать из городка, опасаясь за свою безопасность. Западногерманская пресса в массе своей оказалась на стороне преступника.
7. В западногерманском обществе начала 1950-х годов националистические взгляды все еще были распространены настолько широко, что основные политические партии оказались вынуждены учитывать их в своей риторике и деятельности, дабы привлечь соответствующего избирателя и тем самым не допустить усиления правых радикалов. Аденауэр в преддверии выборов 1953 года демонстративно встречался с незадолго до этого освобожденными генералами вермахта. Как у социал-демократов, так и у христианских демократов можно в этот период обнаружить явный крен в сторону немецкого национализма – не только тактический ход, но и отражение искренних воззрений многих функционеров указанных партий. Это даже приводило к трениям в отношениях с западными державами-победительницами.
8. При всем том, консенсус в рамках политической элиты заключался в открытом признании преступлений Третьего рейха. «Отбеливали» конкретных людей и коллективы, но не режим как таковой. Получалась парадоксальная картина «нацизма без нацистов – преступления без преступников». С теми, кто открыто не желал интегрироваться и тосковал по прошлому, особо не церемонились. Быстрой и жесткой была, в частности, реакция на антисемитские выходки – когда в 1950 году депутат парламента от правой Немецкой партии Хедлер позволил себе речь с одобрением нацистской расовой политики, его мгновенно лишили иммунитета и начали судебный процесс. Его также выгнали из партии, что фактически поставило точку в его политической карьере. Суд закончился ничем ввиду противоречивости доказательств (речь не записывалась, имелись только устные свидетельства), что вызвало возмущение в первую очередь у социал-демократов; на повторном процессе Хедлера приговорили к девяти месяцам тюрьмы. Этот случай также привел к активной разработке законов о защите демократического устройства ФРГ. При этом надо отметить, что по ходу пьесы законопроекты, ориентированные в первую очередь на правых радикалов, приобрели преимущественно антикоммунистическую направленность. Тем не менее, неонацистскую Социалистическую имперскую партию преследовали достаточно жестко и последовательно и в 1952 году запретили совсем. Диффамацию «заговорщиков 20 июля» - которых многие немцы по-прежнему считали предателями –открыто объявили преступлением, формировался образ деятелей немецкого Сопротивления как национальных героев и патриотов. Обе конкурировавшие друг с другом «народные партии» – ХДС и СДПГ – были едины в том, что необходимо не допустить повторения 1933 года и активно бороться с праворадикальными партиями, нанося им удары до того, как они смогут стать внушительной силой.
9. Западные державы-победительницы оказывали определенное влияние на внутренние процессы в ФРГ и политику федерального правительства в вопросах нацистского прошлого. Однако это влияние было ограниченным и в основном пассивным – Аденауэр принимал во внимание саму возможность вмешательства западных держав и учитывал отклики на происходящее в ФРГ в западной прессе. В то же время в Западной Германии сплошь и рядом принимались решения, шедшие вразрез с пожеланиями держав-победительниц. Так что говорить о решающей роли последних в процессах денацификации после 1949 года не приходится.
10. Настоящее преодоление прошлого и дискуссия о вине и ответственности началась в 1960-е годы, причем плавно и постепенно. Однако основы для нее, по мнению Фрая, были заложены именно в 1950-е, когда власти и общество избегали острых вопросов, но в то же время смогли не допустить как формирования сильных праворадикальных политических группировок, так и широко распространения ностальгии и позитивных мифов о Третьем рейхе.
Я, однако, добавлю, что отдельных деятелей, например имевших отношение к концлагерям, искали и судили буквально до сегодняшнего дня.
А до 50-го года всех самых ярых, кого поймали, по всей Европе судили и некоторых казнили.
__________________________
Audiatur et altera pars
26 февраля Ефиму Григорьевичу Эткинду исполнилось бы сто лет. В тот же день в 2023 году умерла его старшая дочь, - Мария Эткинд-Шафрир. Два поста Марка Сермана из (запрещённого в РФ) фейсбука: (1), (2).
- А сколько времени у вас от сирены до бомбоубежища? - спросила я, избалованная шестьюдесятью секундами в Реховоте и даже тридцатью в Ашдоде.
- Не знаю, - ответила дочь.
Через пять минут:
- Мама, мы выезжаем сейчас. Время никакое. От сирены до бомбоубежища (имеется в виду - до падения ракеты, прим. jenya) ноль секунд.
VicS: Был немного знаком с Лёшей - несколько раз виделся в одной компании в 1980-1981. Он на пару с приятельницей, тоже преподававшей иврит, всё время обсуждали тонкости иврита, несколько утомляя этим окружающих. В те годы преподавание иврита, кажется, ещё не преследовалось. Потом (год не вспомню) была статья в «Известиях», что все они агенты. Позже услышал по вражескому радио, что ему пришили наркотики.
Чего-то я наврал. Уже преследовалось. Вспомнил: Наташа тогда рассказывала, что её вызывали в милицию, где не особо замаскированный КГБшник угрожал неприятностями за тунеядство - она несколько месяцев не имела работы.
Наткнулась на нечитаные раньше воспоминания Михаила Хейфеца. Там много интересных подробностей - о том, как страшно бедствовавший Михаил Шемякин предлагал знакомым рисовать портреты их жен, застенчиво добавляя "я похоже рисую". Как Борис Стругацкий получил рукопись о шпионе Рейли от неизвестного никому математика Револьта Пименова. Как Хейфец писал вступление к самиздатовскому трехтомнику только что уехавшего Бродского, и прочитавшая его жена посмотрела и сказала просто: "Посадят тебя, Мишка", а он ответил: "Ну и пусть посадят". В общем, много еще всякого. А запостить хочу отдельно отрывок про мать Довлатова, Нору Сергеевну.
Когда у Юрия Германа вышла повесть о военном медике "Подполковник медицинской службы", разразился страшный скандал.
"...Обвинение, по сути, состояло в одном: главный герой сочинения, военврач, носил фамилию Левин. Набор повести не просто рассыпали, но с автора взыскали долг – деньги, потраченные издательством на рассыпанный им же набор. В доме нечего было есть. И тогда в кабинет к писателю пришла редактор издательства – Довлатова, мама Сергея, собрала исписанные Бог знает чем листочки, оформила этот пук бумаги как сданную ей рукопись романа о “Главном туркменском канале” и выплатила автору этой фиктивной “рукописи” 60% гонорара за сданный текст! У Сергея в рассказах о родителях нет об этом эпизоде ни слова: видимо, он не знал ничего, мама помалкивала о таких подвигах даже дома. Но Герман сам мне про это рассказал, и я считаю нужным восстановить эпизод литературной жизни в истории – он по-своему характеризует сталинскую эпоху, в неожиданном и никем не описанном повороте".
И в пандан история уже из другого источника. Про Георгия Макогоненко, о котором узнала очень поздно, и, кстати, из Довлатова. Книжку мне подсунул незнакомый потрепанный мужик в метро лет тридцать назад. Аккуратно вытащил из моих пальцев "Немного солнца в холодной воде" и вручил "Соло на ундервуде" с укоризненным: "Вот что надо читать!"
Ну, многие помнят: "Дело было на лекции профессора Макогоненко. Саша Фомушкин увидел, что Макогоненко принимает таблетку. Он взглянул на профессора с жалостью и говорит:
– Георгий Пантелеймонович, а вдруг они не тают? Вдруг они так и лежат на дне желудка? Год, два, три, а кучка все растет, растет…
Профессору стало дурно".
Про все остальное - Берггольц, Дом радио, университет и пр. узнала потом. Тем приятнее было узнать еще один факт. Это уже спасибо Виктору Некрасову.
"...Зная, как тяжело приходится битому-перебитому М. Зощенко, он пригласил его к себе и буквально силой заставил его подписать договор на любую, какую захочет Зощенко, тему.
— Но его же никто и никогда не поставит, — удивился Зощенко.
— Не поставят, конечно. Но это нас сейчас не интересует. Нас интересует только договор. Будьте любезны, подпишите его и получите 25%. Остальное уже мое дело.
— Да, но…
— Никаких «но». Подпишите и в кассу… Вам же есть нечего, Михаил Михайлович.
Михаилу Михайловичу действительно нечего было есть. Макогоненко его накормил. Никого не спрашивая".
Я все это для чего тут вспомнила. Для понимания, что не обязательно быть громокипящим пассионарием, Данко с вырванными из себя потрохами, чтобы оставаться приличным человеком. Ни Довлатова, ни Макогоненко не были рисковыми антисоветчиками. Однако в нужный момент это даже сыграло им на руку и помогло поддержать отверженных.
Я знаю, есть люди, которые когда нервничают, начинают мыть квартиру. Скажите, дорогие, как вы выработали такой важный навык? А то у меня как какая котоклизма, так сразу срач в квартире. А ведь есть еще и такие, которым "кусок в рот не идет"... То есть живут рядом с нами стройные люди в начищенных до блеска квартирах, может еще и жаворонки к тому же, и утверждают, что все это не сила воли, а просто стресс.
С Марьей Васильевной Розановой я беседовал один раз в жизни, много лет назад. Была презентация какой-то нелепой книжки, совмещенная, как водится, с прекрасным ужином, и я оказался за столом рядом с МВ (кажется, добрая Юля Рахаева постаралась). Через какое-то время о. Михаил Ардов начал говорить тост.
- Искусству нужен Виктор Ардов... - пробормотала МВ.
- Как писсуар для леопардов, - выпендрился я.
- Там ещё другой вариант есть, - сказала она, глядя на меня в меру заинтересованно.
- Ага, "Как жопе пара бакенбардов", - с готовностью отрапортовал я.
- А откуда вы это знаете?
- Из эткиндовского сборника эпиграмм (тут надо пояснить, что эта книжка, которую мой папа привез из Парижа чуть ли не сразу по ее выходе в конце 80-х, была у нас в студенческие годы любимым общажным чтением, с успехом заменяя отсутствующий учебник советской литературы).
- А кто издал этот сборник, знаете?
- Конечно. Вы, МВ.
- Ага. Ну тогда я расскажу вам то, чего вы знать не можете. Эткинд этот сборник ещё в 70-х собрал, но его жена была категорически против издания - неприличного много, да и вообще несолидное занятие для великого филолога. Мы время от времени обсуждали, как было бы хорошо, но Эткинд вспоминал про жену, и этим все заканчивалось. И вот как-то врывается он к нам и кричит на весь дом: "Марья! Умерла! Можно печатать!"...
Потом она мне ещё комплект "Синтаксиса" передала, но это уже другая история.
в реальности эти потребности - в борьбе, в силовой экпансии, в подавлении врага и конкурента, - нужны людям только как средство обеспечения реализации потребностей неагрессивных - все тех же потребностей в сытости и безопасности).
К сожалению, это не так. Садистская акцентуация распространена и значима в общественной жизни гораздо шире, чем обычно думают, и вытекает из биологической природы Homo sapiens как высокоагрессивного примата (об этом, кстати, и сам Немировский писал в других местах). "Цивилизованным" называется общество, которое эту акцентуацию успешно ограничивает и канализирует в социально приемлемых направлениях, и чем успешнее оно это делает, тем более цивилизованным является.
Сегодня 45 лет, как я с семьей покинула Россию (тогда Советский Союз).
За это время я прожила 16 лет в Нью-Йорке, 15 лет – в Праге, 14 лет – в Венеции.
Иду по выставке 150 лет импрессионизму в Тель-Авивском музее искусств, и вдруг Серов - "Портрет Людмилы Анатольевны Мамонтовой", переданный в шестидесятые из частной иерусалимской коллекции. Оказывается, Серов рисовал ее в разные годы четырежды, и всюду написано, что сохранилось лишь два портрета.
Вот девочка Милуша Мамонтова, дочь Анатолия Мамонтова, издателя, владельца типографии и книжного магазина. Это 1884 год, ей 10 лет, и это первая зрелая работа Валенина Серова, теперь она в Новгородском музее изобразительных искусств. Под ней портрет 1894 года из частной коллекции, который можно найти в сети, сейчас мне кажется, что набросок к тель-авивскому портрету. Замуж она вышла за Михаила Валериановича Муравьева, историка, первого директора Новгородского губернского архива, председателя Новгородского общества любителей древности, организатора, по-видимому, первых раскопок. В 1926 году их с женой выселили из родового новгородского имения Большие Требони и отправили в полугодичную ссылку в Нарым. А в 1932-м в Ленинграде арестовали Людмилу Мамонтову, с ним случился сердечный приступ и он умер, не пережив ареста жены. Как погибла Людмила Мамонтова неизвестно, расстреляли ли, в лагере - неведомо. Их сын Владимир умер от голода в блокаду.
И вот я стою в Тель-Авивском музее перед третьим, в России считавшимся пропавшим, ее портретом Серова.
1894 год, ей 20 лет, и вся жизнь впереди
