|
|
|
|
|
|
|
|
| |
|
|
|
|
|
|
|
| арт.: кто ж не знает Анненского. И Григорий знает, наверняка. |
Ну, не преуменьшайте, Арт, своих заслуг. Звание величайшего знатока русской словесности принадлежит вам отныне по праву. Жаль, Григорий не успел первым ответить... |
|
|
| номер сообщения: 84-33-1561 |
|
|
|
|
Среди миров, в мерцании светил
Одной Звезды я повторяю имя...
Не потому, чтоб я Её любил,
А потому, что я томлюсь с другими.
И если мне сомненье тяжело,
Я у Неё одной ищу ответа,
Не потому, что от Неё светло,
А потому, что с Ней не надо света.
---
к вопросу о величайших шансонье, кстати) |
|
|
| номер сообщения: 84-33-1562 |
|
|
|
|
да это и без вопроса было очевидно 
а если серьезно - лучше делиться знаниями, а не экзаминационными вопросами. Григорий, кстати, часто делится, да и Вы тоже:-)) |
|
|
| номер сообщения: 84-33-1563 |
|
|
|
|
Я Анненского знаю только по имени и стих, процитированный saluki - его часто цитируют. Тот случай, когда вижу, что хорошо - но абсолютно равнодушен. Потому и строчку не знал. Так что звание мне не светило :-)
Можете ужасаться моему непониманию, но весь Серебрянный век, всех этих Анненских, Ахматовых, Цветаевых, Пастернаков (кроме Блока разумеется) - я бы отдал не то что даже за "Короткие гудки" или "Парашют", а за скромную "Историю балета" :
ИЗ ИСТОРИИ БАЛЕТА.
Гельцер танцует последний сезон,
Но, как и прежде, прыжок невесом, -
Только слышней раздаются нападки,
Только на сцене, тяжелой как сон,
В паузах бешено ходят лопатки.
Воздух неведомой силой стеснен -
Между последними в жизни прыжками
Не продохнуть, - и худыми руками
Гельцер танцует последний сезон. |
|
|
| номер сообщения: 84-33-1564 |
|
|
|
|
Grigoriy: Я Анненского знаю только по имени и стих, процитированный saluki - его часто цитируют. Тот случай, когда вижу, что хорошо - но абсолютно равнодушен. Потому и строчку не знал. Так что звание мне не светило :-)
Можете ужасаться моему непониманию, но весь Серебрянный век, всех этих Анненских, Ахматовых, Цветаевых, Пастернаков (кроме Блока разумеется) - я бы отдал не то что даже за "Короткие гудки" или "Парашют", а за скромную "Историю балета" :
ИЗ ИСТОРИИ БАЛЕТА.
Гельцер танцует последний сезон,
Но, как и прежде, прыжок невесом, -
Только слышней раздаются нападки,
Только на сцене, тяжелой как сон,
В паузах бешено ходят лопатки.
Воздух неведомой силой стеснен -
Между последними в жизни прыжками
Не продохнуть, - и худыми руками
Гельцер танцует последний сезон. |
И вот за это вы готовы отдать весь Серебряный век? За Гельцера, танцующего худыми руками? Мать честная... |
|
|
| номер сообщения: 84-33-1565 |
|
|
|
|
Перейдем к почти современникам ;)
бывают крылья у художников
портных, железнодорожников
но лишь художники открыли
как прорастают эти крылья
а прорастают они так
из ничего и ниоткуда
нет объяснения у чуда
и я на это - не мастак
хорошие стихи? |
|
|
| номер сообщения: 84-33-1566 |
|
|
|
|
Поымите правильно - "эти" они для меня. Безусловно, Ахматова, Пастернак, Цветаева, Мандельштам, Бродский - великие поэты, Анненский - очень значительный. Но не для меня. Я даже вижу, что хорошо, замечательно, понимаю, чем восхищаются и почему ударяет - но меня - не трогают их стихи(за редкими исключениями, например гениальная "Родная земля" у Ахматовой).
Это конечно недостаток моего восприятия - но это нормально. У каждого свои струны, свой резонанс. Я имею право на своё восприятие, как Маяковский - на неприятие Мандельштама, а Бродский - на приравнивание Баратынского Пушкину, а Пушкин на холодное отношение к Тютчеву. Тут я равен им в моём праве. |
|
|
| номер сообщения: 84-33-1567 |
|
|
|
|
| Стихи не особенно хорошие и не особенно плохие. На уровне Юнны Мориц. |
|
|
| номер сообщения: 84-33-1568 |
|
|
|
|
если Григорий не против - я бы переименовал тред в Стихи и Я
(стихия:-)), или в др. название... |
|
|
| номер сообщения: 84-33-1569 |
|
|
|
|
Если спрашиваете моё мнение - неплохо. Хорошо:
а прорастают они так
из ничего и ниоткуда
А вот последняя строчка, точнее "мастак" меня коробит. Смешение стилей получилось неорганичное, Не люблю намеренности. |
|
|
| номер сообщения: 84-33-1570 |
|
|
|
|
Grigoriy: Поымите правильно - "эти" они для меня. Безусловно, Ахматова, Пастернак, Цветаева, Мандельштам, Бродский - великие поэты, Анненский - очень значительный. Но не для меня. Я даже вижу, что хорошо, замечательно, понимаю, чем восхищаются и почему ударяет - но меня - не трогают их стихи(за редкими исключениями, например гениальная "Родная земля" у Ахматовой).
Это конечно недостаток моего восприятия - но это нормально. У каждого свои струны, свой резонанс. Я имею право на своё восприятие, как Маяковский - на неприятие Мандельштама, а Бродский - на приравнивание Баратынского Пушкину, а Пушкин на холодное отношение к Тютчеву. Тут я равен им в моём праве. |
Тут дело не в струнах, Григорий, а в том, как они настроены. Если вы потратите столько же времени на изучение Серебряного века, сколько вы потратили на Долину, вы откроете для себя целую безграничную вселенную. А продолжая упорствовать, так и останетесь в скудном микроскопическом мирке под названием "творчество Вероники". Естественно, мнения своего не навязываю, но не утерпел - высказал. |
|
|
| номер сообщения: 84-33-1571 |
|
|
|
|
А вот насчёт Мориц не надо. У ней есть минимум 3 гениальных стиха, за каждое из которых я также готов отдать Серебрянный век Начну с "Кругозора"
МОЙ КРУГОЗОР
Я не владею испанским, немецким, французским.
Мой кругозор остается достаточно узким -
Только любовь, только воздух и суша, и море,
Только цветы и деревья в моем кругозоре.
Я не владею английским, турецким и шведским.
Мой кругозор остается достаточно детским -
Только летучие радости, жгучее горе,
Только надежды и страхи в моем кругозоре.
Греческим я не владею, латынью, санскритом.
Мой кругозор допотопен, как прялка с корытом -
Только рожденье и смерть, только звезды и зерна
В мой кругозор проникают и дышат просторно.
Я не владею морским, деревенским, спортивным.
Мой кругозор остается почти примитивным -
Только мое и твое сокровенное дело,
Чтобы земля с человечеством вечно летела.
Только любовь, только воздух, и суша, и море,
Только надежда и страхи в моем кругозоре.
В мой кругозор проникают и дышат просторно
Только рожденье и смерть, только звезды и зерна. |
|
|
| номер сообщения: 84-33-1572 |
|
|
|
|
| хмм, пусть меня побъют каменьями, но "кругозор" - не поэзия, публицистика и т.д., понимаю, что спорить нет смысла, но тоже не удержался. |
|
|
| номер сообщения: 84-33-1573 |
|
|
|
|
| Еле сумел дочитать этот "Кругозор" до конца. Ни дыхания, ни музыки , ни одного мало-мальски яркого образа. Посредственно, скучно. Такие стишки хорошо на каком-нибудь бардовском съезде под гитарку напевать приторно-задумчивым голосом... |
|
|
| номер сообщения: 84-33-1574 |
|
|
|
|
А почему? Буду спорить - образы в поэзии дело даже не десятое, а сто двадцать пятое, точнее - нулевое. Почти. Поэзия - не решение кроссвордов. А главное в поэзии - музыка, ритм. И содержание. Так вот ритм "Кругозора" вы очевиидно не почувствовали - нет резонанса. А я слышу, ощущаю всем существом - и меня несёт, захватывает, безграничый простор, свежесть дыхания, головокружение...
Каждый слышит как он дышит.
Не надо доказывать другим, что они дышат неправильно. Приведу только одну причину: это бесполезно. |
|
|
| номер сообщения: 84-33-1575 |
|
|
|
|
И главное - резонанс. Яркие примеры
1. Жорж Санд. Бездарная ужасающе, настолько, что это даже можно доказать, насквозь лживая, холодная как жидкий гелий, абсолютно аморальная - и изображающая высочайшую мораль и неземные страсти - мало того, что имела громадную популярность - её "творчество" любили такие люди как Достоевский и Рихтер, высоко отзывался Бальзак.
2. Некрасов - несмотря на громадный природный талант, проявившийся в отдельных стихах и строфах - насквозь лживая , лицемерная, ужасающе сентиментальная поэзия с визжащими как сухой фломастер "Чу!" - имела громадный успех, был первым поэтом - над чем он сам и издевался.
А Надсон! |
|
|
| номер сообщения: 84-33-1576 |
|
|
|
|
ну и что?
cвоя аудитория есть у многих бездарей |
|
|
| номер сообщения: 84-33-1577 |
|
|
|
|
А кто бездарь? Я например думаю, что доказать бездарность можно только в редчайших случаях(если исключить "Я поэт, зовут Незнайка") - вот возьмусь доказывать бездарность Гумилёва, Асадова. А остальных случаях ... Но и у этих лицемеров и пошляков, пустых, как футбольный мяч - есть своя аудитория. И ещё какая большая и обидчивая :-)
Время. Только вреня. |
|
|
| номер сообщения: 84-33-1578 |
|
|
|
|
а я и не берусь доказывать, кто бездарь, кто нет.
Количество аудитории, популярность тоже не критерий - тут рулит попса.
Кроме того есть возрастной барьер - что юноше безусому в кайф, то старцу в тягость.
потом личные пристрастия, вкус и т.д. Бродский, например, меня не волнует, ну и что? это моя проблема. |
|
|
| номер сообщения: 84-33-1579 |
|
|
|
|
Хаа!
Мне нравится Юнна Мориц, но и у Надсона есть пара хороших стихотворений, а Гумилев, ИМХО - просто великий поэт.
Так некогда в разросшихся хвощах
Ревела от сознания бессилья
Тварь скользкая - почуя на плечах
Еще не появившиеся крылья. |
|
|
| номер сообщения: 84-33-1580 |
|
|
|
|
Grigoriy:
Каждый слышит как он дышит. Не надо доказывать другим, что они дышат неправильно. Приведу только одну причину: это бесполезно. |
+1 |
|
|
| номер сообщения: 84-33-1581 |
|
|
|
|
Grigoriy: А почему? Буду спорить - образы в поэзии дело даже не десятое, а сто двадцать пятое, точнее - нулевое. Почти. Поэзия - не решение кроссвордов. А главное в поэзии - музыка, ритм. И содержание. Так вот ритм "Кругозора" вы очевиидно не почувствовали - нет резонанса. А я слышу, ощущаю всем существом - и меня несёт, захватывает, безграничый простор, свежесть дыхания, головокружение...
Каждый слышит как он дышит.
Не надо доказывать другим, что они дышат неправильно. Приведу только одну причину: это бесполезно. |
Надо доказывать, Гоигорий, другим, что дышат они неправильно. Нет другого выхода. Иначе мы скоро вообще все дышать перестанем. Недавно в Германии был проведен всенародный опрос на тему:"Кого вы считаете величайшим немцем всех времен?". После этого опроса я не знал: смеяться ли мне, плакать, сразу повеситься или еще немного подождать? Дело в том, что 12 место в этом опросе занял один немецкий певец, чей хит как раз в ту пору лидировал в хит-параде, Дитер Болен финишировал 49-м, а Моцарт - 52-м.Вот в каком мире мы живем, Григорий. Ритм-то этого "Кргозора" я как раз очень хорошо почувствовал - этот ритм присущ всем посредственным стишкам без исключения. Портфель любой редакции набит до отказа произведениями с точно таким же ритмом. Этот ритм как раз и обозначается термином "отсутствие музыки". Но сейчас меня зовут мои служебные обязанности, так что разобрать этот "Кругозор" по косточкам я пока не могу. А жаль. |
|
|
| номер сообщения: 84-33-1582 |
|
|
|
|
| Вот придет Pirron и разберет "Кругозор" по косточкам, критикуя каждую из них. И что, это изменит то, что это стихотворение меня задело? Или искусствоведческий разбор изменит мое восприятие какой-нибудь картины? Вряд ли. Мне очень интересно понять, что написано, что нарисовано, историю, скрытые цитаты и отсылки. Это да. А сказать, что рифмы слабые, музыка стиха - примитивная и т.д., на это могу только ответить, - а мне понравилось. |
|
|
| номер сообщения: 84-33-1583 |
|
|
|
|
Ещё мудрецы Талмуда сказали: "Не проклинай тьму - зажги свечу". Лично я в спорах об искусстве стараюсь следовать этому. Не ругаю то, что мне не нравится(разве мимоходом), а пропагандирую то, что люблю. В 98 случаях из 100 - бесполезно. В одном - человек и без меня знает и любит. Но в одном из 100 - человек не знал. а ему нужно. Такая примерно статистика. Меня удовлетворяет, ибо вряд ли можно рассчитывать на другую.
http://nikitin.wm.ru/cgi/forum2/message.pl?chain=1177681131&id=1177681131 |
|
|
| номер сообщения: 84-33-1584 |
|
|
|
|
если бы меня попросили выбрать одно стихотворение, лучшее из всех, я бы выбрал это:
Колыбельная Трескового Мыса
А. Б.
I
Восточный конец Империи погружается в ночь. Цикады
умолкают в траве газонов. Классические цитаты
на фронтонах неразличимы. Шпиль с крестом безучастно
чернеет, словно бутылка, забытая на столе.
Из патрульной машины, лоснящейся на пустыре,
звякают клавиши Рэя Чарльза.
Выползая из недр океана, краб на пустынном пляже
зарывается в мокрый песок с кольцами мыльной пряжи,
дабы остынуть, и засыпает. Часы на кирпичной башне
лязгают ножницами. Пот катится по лицу.
Фонари в конце улицы, точно пуговицы у
расстегнутой на груди рубашки.
Духота. Светофор мигает, глаз превращая в средство
передвиженья по комнате к тумбочке с виски. Сердце
замирает на время, но все-таки бьется: кровь,
поблуждав по артериям, возвращается к перекрестку.
Тело похоже на свернутую в рулон трехверстку,
и на севере поднимают бровь.
Странно думать, что выжил, но это случилось. Пыль
покрывает квадратные вещи. Проезжающий автомобиль
продлевает пространство за угол, мстя Эвклиду.
Темнота извиняет отсутствие лиц, голосов и проч.,
превращая их не столько в бежавших прочь,
как в пропавших из виду.
Духота. Сильный шорох набрякших листьев, от
какового еще сильней выступает пот.
То, что кажется точкой во тьме, может быть лишь одним - звездою.
Птица, утратившая гнездо, яйцо
на пустой баскетбольной площадке кладет в кольцо.
Пахнет мятой и резедою.
II
Как бессчетным женам гарема всесильный Шах
изменить может только с другим гаремом,
я сменил империю. Этот шаг
продиктован был тем, что несло горелым
с четырех сторон - хоть живот крести;
с точки зренья ворон, с пяти.
Дуя в полую дудку, что твой факир,
я прошел сквозь строй янычар в зеленом,
чуя яйцами холод их злых секир,
как при входе в воду. И вот, с соленым
вкусом этой воды во рту,
я пересек черту
и поплыл сквозь баранину туч. Внизу
извивались реки, пылили дороги, желтели риги.
Супротив друг друга стояли, топча росу,
точно длинные строчки еще не закрытой книги,
армии, занятые игрой,
и чернели икрой
города. А после сгустился мрак.
Все погасло. Гудела турбина, и ныло темя.
И пространство пятилось, точно рак,
пропуская время вперед. И время
шло на запад, точно к себе домой,
выпачкав платье тьмой.
Я заснул. Когда я открыл глаза,
север был там, где у пчелки жало.
Я увидел новые небеса
и такую же землю. Она лежала,
как это делает отродясь
плоская вещь: пылясь.
III
Одиночество учит сути вещей, ибо суть их тоже
одиночество. Кожа спины благодарна коже
спинки кресла за чувство прохлады. Вдали рука на
подлокотнике деревенеет. Дубовый лоск
покрывает костяшки суставов. Мозг
бьется, как льдинка о край стакана.
Духота. На ступеньках закрытой биллиардной некто
вырывает из мрака свое лицо пожилого негра,
чиркая спичкой. Белозубая колоннада
Окружного Суда, выходящая на бульвар,
в ожидании вспышки случайных фар
утопает в пышной листве. И надо
всем пылают во тьме, как на празднике Валтасара,
письмена "Кока-колы". В заросшем саду курзала
тихо журчит фонтан. Изредка вялый бриз,
не сумевши извлечь из прутьев простой рулады,
шебуршит газетой в литье ограды,
сооруженной, бесспорно, из
спинок старых кроватей. Духота. Опирающийся на ружьЈ,
Неизвестный Союзный Солдат делается еще
более неизвестным. Траулер трется ржавой
переносицей о бетонный причал. Жужжа,
вентилятор хватает горячий воздух США
металлической жаброй.
Как число в уме, на песке оставляя след,
океан громоздится во тьме, миллионы лет
мертвой зыбью баюкая щепку. И если резко
шагнуть с дебаркадера вбок, вовне,
будешь долго падать, руки по швам; но не
воспоследует всплеска.
IV
Перемена империи связана с гулом слов,
с выделеньем слюны в результате речи,
с лобачевской суммой чужих углов,
с возрастанием исподволь шансов встречи
параллельных линий (обычной на
полюсе). И она,
перемена, связана с колкой дров,
с превращеньем мятой сырой изнанки
жизни в сухой платяной покров
(в стужу - из твида, в жару - из нанки),
с затвердевающим под орех
мозгом. Вообще из всех
внутренностей только одни глаза
сохраняют свою студенистость. Ибо
перемена империи связана с взглядом за
море (затем, что внутри нас рыба
дремлет); с фактом, что ваш пробор,
как при взгляде в упор
в зеркало, влево сместился... С больной десной
и с изжогой, вызванной новой пищей.
С сильной матовой белизной
в мыслях - суть отраженьем писчей
гладкой бумаги. И здесь перо
рвется поведать про
сходство. Ибо у вас в руках
то же перо, что и прежде. В рощах
те же растения. В облаках
тот же гудящий бомбардировщик,
летящий неведомо что бомбить.
И сильно хочется пить.
V
В городках Новой Англии, точно вышедших из прибоя,
вдоль всего побережья, поблескивая рябою
чешуей черепицы и дранки, уснувшими косяками
стоят в темноте дома, угодивши в сеть
континента, который открыли сельдь
и треска. Ни треска, ни
сельдь, однако же, тут не сподобились гордых статуй,
невзирая на то, что было бы проще с датой.
Что касается местного флага, то он украшен
тоже не ими и в темноте похож,
как сказал бы Салливен, на чертеж
в тучи задранных башен.
Духота. Человек на веранде с обмотанным полотенцем
горлом. Ночной мотылек всем незавидным тельцем,
ударяясь в железную сетку, отскакивает, точно пуля,
посланная природой из невидимого куста
в самое себя, чтоб выбить одно из ста
в середине июля.
Потому что часы продолжают идти непрерывно, боль
затухает с годами. Если время играет роль
панацеи, то в силу того, что не терпит спешки,
ставши формой бессоницы: пробираясь пешком и вплавь,
в полушарьи орла сны содержат дурную явь
полушария решки.
Духота. Неподвижность огромных растений, далекий лай.
Голова, покачнувшись, удерживает на край
памяти сползшие номера телефонов, лица.
В настоящих трагедиях, где занавес - часть плаща,
умирает не гордый герой, но, по швам треща
от износу, кулиса.
VI
Потому что поздно сказать "прощай"
и услышать что-либо в ответ, помимо
эха, звучащего как "на чай"
времени и пространству, мнимо
величавым и возводящим в куб
все, что сорвется с губ,
я пишу эти строки, стремясь рукой,
их выводящей почти вслепую,
на секунду опередить "на кой?",
с оных готовое губ в любую
минуту слететь и поплыть сквозь ночь,
увеличиваясь и проч.
Я пишу из Империи, чьи края
опускаются в воду. Снявши пробу с
двух океанов и континентов, я
чувствую то же почти, что глобус.
То есть дальше некуда. Дальше - ряд
звезд. И они горят.
Лучше взглянуть в телескоп туда,
где присохла к изнанке листа улитка.
Говоря "бесконечность", в виду всегда
я имел искусство деленья литра
без остатка на' три при свете звезд,
а не избыток верст.
Ночь. В парвеноне хрипит "ку-ку".
Легионы стоят, прислонясь к когортам,
форумы - к циркам. Луна вверху,
как пропавший мяч над безлюдным кортом.
Голый паркет - как мечта ферзя.
Без мебели жить нельзя.
VII
Только затканный сплошь паутиной угол имеет право
именоваться прямым. Только услышав "браво",
с полу встает актер. Только найдя опору,
тело способно поднять вселенную на рога.
Только то тело движется, чья нога
перпендикулярна полу.
Духота. Толчея тараканов в амфитеатре тусклой
цинковой раковины перед бесцветной тушей
высохшей губки. Поворачивая корону,
медный кран, словно цезарево чело,
низвергает на них не щадящую ничего
водяную колонну.
Пузырьки на стенках стакана похожи на слезы сыра.
Несомненно, прозрачной вещи присуща сила
тяготения вниз, как и плотной инертной массе.
Даже девять-восемьдесят одна, журча,
преломляет себя на манер луча
в человеческом мясе.
Только груда белых тарелок выглядит на плите,
как упавшая пагода в профиль. И только те
вещи чтимы пространством, чьи черты повторимы: розы.
Если видишь одну, видишь немедля две:
насекомые ползают, в алой жужжа ботве, -
пчелы, осы, стрекозы.
Духота. Даже тень на стене, уж на что слаба,
повторяет движенье руки, утирающей пот со лба.
Запах старого тела острей, чем его очертанья. Трезвость
мысли снижается. Мозг в суповой кости
тает. И некому навести
взгляда на резкость.
VIII
Сохрани на холодные времена
эти слова, на времена тревоги!
Человек выживает, как фиш на песке: она
уползает в кусты и, встав на кривые ноги,
уходит, как от пера - строка,
в недра материка.
Есть крылатые львы, женогрудые сфинксы. Плюс
ангелы в белом и нимфы моря.
Для того, на чьи плечи ложится груз
темноты, жары и - сказать ли - горя,
они разбегающихся милей
от брошенных слов нулей.
Даже то пространство, где негде сесть,
как звезда в эфире, приходит в ветхость.
Но пока существует обувь, есть
то, где можно стоять, поверхность,
суша. И внемлют ее пески
тихой песне трески:
"Время больше пространства. Пространство - вещь.
Время же, в сущности, мысль о вещи.
Жизнь - форма времени. Карп и лещ -
сгустки его. И товар похлеще -
сгустки. Включая волну и твердь
суши. Включая смерть.
Иногда в том хаосе, в свалке дней,
возникает звук, раздается слово.
То ли "любить", то ли просто "эй".
Но пока разобрать успеваю, снова
все сменяется рябью слепых полос,
как от твоих волос".
IX
Человек размышляет о собственной жизни, как ночь о лампе.
Мысль выходит в определенный момент за рамки
одного из двух полушарий мозга
и сползает, как одеяло, прочь,
обнажая неведомо что, точно локоть; ночь,
безусловно, громоздка,
но не столь бесконечна, чтоб точно хватить на оба.
Понемногу африка мозга, его европа,
азия мозга, а также другие капли
в обитаемом море, осью скрипя сухой,
обращаются мятой своей щекой
к элекрической цапле.
Чу, смотри: Алладин произносит "сезам" - перед ним золотая груда,
Цезарь бродит по спящему форуму, кличет Брута,
соловей говорит о любви богдыхану в беседке; в круге
лампы дева качает ногой колыбель; нагой
папуас отбивает одной ногой
на песке буги-вуги.
Духота. Так спросонья озябшим коленом пиная мрак,
понимаешь внезапно в постели, что это - брак:
что за тридевять с лишним земель повернулось на бок
тело, с которым давным-давно
только и общего есть, что дно
океана и навык
наготы. Но при этом - не встать вдвоем.
Потому что пока там - светло, в твоем
полушарьи темно. Так сказать, одного светила
не хватает для двух заурядных тел.
То есть глобус склеен, как Бог хотел.
И его не хватило.
X
Опуская веки, я вижу край
ткани и локоть в момент изгиба.
Местность, где я нахожусь, есть рай,
ибо рай - это место бессилья. Ибо
это одна из таких планет,
где перспективы нет.
Тронь своим пальцем конец пера,
угол стола: ты увидишь, это
вызовет боль. Там, где вещь остра,
там и находится рай предмета;
рай, достижимый при жизни лишь
тем, что вещь не продлишь.
Местность, где я нахожусь, есть пик
как бы горы. Дальше - воздух, Хронос.
Сохрани эту речь; ибо рай - тупик.
Мыс, вдающийся в море. Конус.
Нос железного корабля.
Но не крикнуть "Земля!".
Можно сказать лишь, который час.
Это сказав, за движеньем стрелки
тут остается следить. И глаз
тонет беззвучно в лице тарелки,
ибо часы, чтоб в раю уют
не нарушать, не бьют.
То, чего нету, умножь на два:
в сумме получишь идею места.
Впрочем, поскольку они - слова,
цифры тут значат не больше жеста,
в воздухе тающего без следа,
словно кусочек льда.
XI
От великих вещей остаются слова языка, свобода
в очертаньях деревьев, цепкие цифры года;
также - тело в виду океана в бумажной шляпе.
Как хорошее зеркало, тело стоит во тьме:
на его лице, у него в уме
ничего, кроме ряби.
Состоя из любви, грязных снов, страха смерти, праха,
осязая хрупкость кости', уязвимость паха,
тело служит в виду океана цедящей семя
крайней плотью пространства: слезой скулу серебря,
человек есть конец самого себя
и вдается во Время.
Восточный конец Империи погружается в ночь - по горло.
Пара раковин внемлет улиткам его глагола:
то есть слышит собственный голос. Это
развивает связки, но гасит взгляд.
Ибо в чистом времени нет преград,
порождающих эхо.
Духота. Только если, вздохнувши, лечь
на спину, можно направить сухую речь
вверх - в направленьи исконно немых губерний.
Только мысль о себе и о большой стране
вас бросает в ночи от стены к стене,
на манер колыбельной.
Спи спокойно поэтому. Спи. В этом смысле - спи.
Спи, как спят только те, кто сделал свое пи-пи.
Страны путают карты, привыкнув к чужим широтам.
И не спрашивай, если скрипнет дверь,
"Кто там?" - и никогда не верь
отвечающим, кто там.
XII
Дверь скрипит. На пороге стоит треска.
Просит пить, естественно, ради Бога.
Не отпустишь прохожего без куска.
И дорогу покажешь ему. Дорога
извивается. Рыба уходит прочь.
Но другая, точь-в-точь
как ушедшая, пробует дверь носком.
(Меж собой две рыбы, что два стакана).
И всю ночь идут они косяком.
Но живущий около океана
знает, как спать, приглушив в ушах
мерный тресковый шаг.
Спи. Земля не кругла. Она
просто длинна: бугорки, лощины.
А длинней земли - океан: волна
набегает порой, как на лоб морщины,
на песок. А земли и волны длинней
лишь вереница дней.
И ночей. А дальше - туман густой:
рай, где есть ангелы, ад, где черти.
Но длинней стократ вереницы той
мысли о жизни и мысль о смерти.
Этой последней длинней в сто раз
мысль о Ничто; но глаз
вряд ли проникнет туда, и сам
закрывается, чтобы увидеть вещи.
Только так - во сне - и дано глазам
к вещи привыкнуть. И сны те вещи
или зловещи - смотря кто спит.
И дверью треска скрипит. |
|
|
| номер сообщения: 84-33-1585 |
|
|
|
|
| jenya: Вот придет Pirron и разберет "Кругозор" по косточкам, критикуя каждую из них. И что, это изменит то, что это стихотворение меня задело? Или искусствоведческий разбор изменит мое восприятие какой-нибудь картины? Вряд ли. Мне очень интересно понять, что написано, что нарисовано, историю, скрытые цитаты и отсылки. Это да. А сказать, что рифмы слабые, музыка стиха - примитивная и т.д., на это могу только ответить, - а мне понравилось. |
Вот вам, Женя, я как раз благодарен: это вы открыли для меня хорошего поэта по имени Давид Самойлов. Прежде я думал, что Давид Самойлов - это что-то вроде Юнны Мориц, и никогда в его книги не заглядывал. Но потом прочитал в вашем посте одно его стихотворение, второе, третье... И понял, что имею дело с поэтом, а не борзописцем. И вы хотите меня уверить, что этот "Кругозор" вас задел? Не верю! Григорий , кстати, на самом деле прав: не надо тьму проклинать. Надо свечки зажигать. Вот я и хочу зажечь в духовном мире Григория не просто какую-то там свечку, даже не прожектор, а Солнце под названием Серебряный век. Но Григорий ленив. Он не хочет работать. А ведь может! Вот поэтому и бьюсь, как рыба об лед, растолковываю ему его ошибки... Но мой рабочий день еще не закончился - это я только на минутку дорвался до компьютера... |
|
|
| номер сообщения: 84-33-1586 |
|
|
|
|
А я вот неспособен прочитать тут до конца даже один раздел - скучно. И вообще Бродский мне не нужен. А вот в Лениной упаковке - вижу, что гениально. Я тут давал ссылку и не раз - надеюсь, Вы, saluki, видели.
Точно так же - не люблю Вознесенского - но когда он читает свои стихи - нет у меня другого слова, чем - "гениально, потрясающе". Или "Роща" Высоцкого на его слова. Они услышали - Лена, сам Вознесенский, Высоцкий - и передали услышанное мне. Но сами тексты для меня - мертвы. Как для Pirron'a "Кругозор" - который для меня не то что даже весь - свежесть, жизнь, запах моря, простор Вселенной - а меня бросающий в Космос. Мы разные. По разному живём, дышим, понимаем. |
|
|
| номер сообщения: 84-33-1587 |
|
|
|
|
Вот послушайте, Григорий, настоящую Музыку, а не треньбреньканье Мориц.Загляните в настоящий Космос, а не в морицевский, нарисованный на открытке, посвященной Дню космонавтики. И учтите при этом, что вы все время цитируете Окуджаву неправильно: не каждый слышит, как он дышит ( что лишено всякого смысла, поскольку слух к дыханию никакого отношения не имеет), а каждый пишет, как он дышит.Слух же следует развивать путем долгих тренировок... Короче, вот это стихотворение.
Отравлен хлеб и воздух выпит.
Как трудно раны врачевать!
Иосиф, проданный в Египет
Не мог сильнее тосковать!
Под звездным небом бедуины,
Закрыв глаза и на коне,
Слагают вольные былины
О смутно пережитом дне.
Немного нужно для наитий:
Кто потерял в песке колчан,
Кто выменял коня - событий
Рассеивается туман.
И если подлинно поется
И полной грудью, наконец
все исчезает - остается
Пространство, звезды и певец! |
|
|
| номер сообщения: 84-33-1588 |
|
|
|
|
А вот более простой пример - Фридрих фон Логау в переводе моего друга Александра Кудряшова( классного, кстати говоря, поэта):
Мне дарована дивная власть.
Я - волшебник. Представь, я умею
превращать поцелуем лилею
в розу алую: я Лорелею
поцелую - и вмиг захмелею,
а она покраснеет, смеясь. |
|
|
| номер сообщения: 84-33-1589 |
|
|
|
|
Окуджаву я цитирую правильно. В этой теме я сознательно не хочу ругаться, потому не комментирую ни Ваше поведение, ни Ваше "понимание".
Стихотворение видимо замечательно, умом я понимаю, но мне оно - не нужно. Как не нужен Пастернак(или это Анненский - неважно; и Анненский мне не нужен) вообще - ни при какой погоде. "Каждому = своё".
И миллион таких я не променяю на одно Межировское
У человека в середине века
Болит висок и дёргается веко.
Но он промежду тем прожекты строит
Всё замечает, обличает, кроет,
Рвёт на ходу подмётки, землю роет...
И только иногда в ночную тьму
Все двери затворив, по-волчьи воет.
Но этот вой не слышен никому.
И это не потому, что я чего-то не понимаю или не воспринимаю - как Вам недоступна гениальность Вероники не потому, что Вы чего-то не понимаете.
Разные струны. Разные люди.
И ответственно заявляю, что в Кругозоре - именно настоящий Космос, а в этом стихе - тоже настоящий, только увиденный через обратную сторону бинокля. Тут Вы действительно просто не понимаете. Воспитывались не на чёрном хлебе, а на пирожных. Отучает от правильного понимания.
Как хорошо лицо своё иметь
Тот смотрит робко, этот смотрит гордо.
Тот любит в лодке с удочкой сидеть,
Другой в восторг приходит от кроссворда.
Походка есть у каждого своя,
И каждый носит шарф какой захочет.
На шутку у того чуть дрогнут губ края,
А тот как сумасшедший захохочет.
Как хорошо, что каждый не похож
На своего соседа! И прекрасно,
Что он и я - мы не одно и тож.
Стоим - кто как. Прикуриваем - разно.
О яростная эта пестрота!
Своё лицо мы добываем с бою.
Страшимся мы как видно неспроста
Быть как икринки схожи меж собою
Это слабое стихотворение - но мысль оно передаёт ясно. И как и любое винокуровское - МНЕ оно дороже всего "Кипарисового ларца".
Потому что рождено необходимостью - а не стремлением, как у Анненского: "сотворить нечто прекрасное". Жизнь и игрушки, хлеб и пирожные. |
|
|
| номер сообщения: 84-33-1590 |
|
|
| |
|
|
|
|
|
|
|
| Copyright chesspro.ru 2004-2024 гг. |
|
|
|
