Дни бегут надо мной,
словно тучи над лесом,
у него за спиной
сбившись стадом белесым.
И, застыв над ручьем,
без мычанья и звона,
налегают плечом
на ограду загона.
Горизонт на бугре
не проронит о бегстве ни слова.
И порой на заре --
ни клочка от былого.
Предъявляя транзит,
только вечер вчерашний
торопливо скользит
над скворешней, над пашней.
А.М.: А ты читал писателей-шестидесятников?
И.Б.: Кого ты имеешь в виду?
А.М.: Твоих ровесников.
И.Б.: Конечно! Они были вездесущи. Меня интересовал даже не Пастернак, только Борис Слуцкий. Он был лучше других. У него были свои минусы, но он был наилучшим.
А.М.: Я познакомился с ним, когда он был в Варшаве. С ним и с Самойловым.
И.Б.: Я знал Самойлова и читал его. Он был первым, кто дал мне переводы для заработка. С этого началось. Именно тогда я, скорее, читал Тувима в переводах Самойлова, чем Ахматову. А больше всего меня интересовала итальянская поэзия, Квазимодо.
Подкравшись со спины, глаза мои печальные закрой
ладошками (потом я буду целовать их),
чтоб узнавал я: что за баловница? и чье бедро я щупаю рукой?
Нет, я не дорожу своей тоской,
Бог с ней, с тоской, вслед за одной — другая!
Откуда вдруг повеяло рекой
и земляникою? ах, ты здесь, дорогая!
Не дорожит тоской, это мило, отсылка к Пушкину. Чьё же действительно бедро? Поликопа надо спросить. А концовка навеяла "Бог с тобой, ты со мной, моя дорогая".
Александр Сергеевич, я о вас скучаю.
С вами посидеть бы, с вами б выпить чаю.
Вы бы говорили, я б, развесив уши,
Слушал бы да слушал.
Вы мне все роднее, вы мне все дороже.
Александр Сергеевич, вам пришлось ведь тоже
Захлебнуться горем, злиться, презирать,
Вам пришлось ведь тоже трудно умирать.
Мои интернетовские закладки копятся с середины 90-х годов, когда рунет еще был в зачаточном состоянии. Накопилось огромное количество. Многие ссылки, наверняка, давным-давно мертвые, но я уже давно по интернет волнам не плаваю, все посещения свелись до нескольких проверенных сайтов, а если что надо найти, то гугл. Иногда, правда, под настроение, захожу на страницу закладок и брожу среди них почти как интурист среди памятников прошлых веков. Сегодня зашел, смотрю - сайт мировой поэзии. Первое что попалось на глаза - Сенека. А там...
* * *
Все, что мы видим вокруг, пожрет ненасытное время;
Все низвергает во прах; краток предел бытия.
Сохнут потоки, мелеют моря, от брегов отступая,
Рухнут утесы, падет горных хребтов крутизна.
Что говорю я о малом? Прекрасную сень небосвода,
Вспыхнув внезапно, сожжет свой же небесный огонь.
Все пожирается смертью; ведь гибель - закон, а не кара.
Сроки наступят - и мир этот погибнет навек.
(Перевод М.Грабарь-Пассек)
И мне сразу захотелось вернуться в день сегодняшний.
__________________________
Спасение там, где опасность.
Интересно, что две идущие друг за другом строчки написаны по-разному: несовершенный вид настоящего времени (сохнут потоки, мелеют моря, от брегов отступая) и совершенный вид будущего (рухнут утесы, падет горных хребтов крутизна). Оптимизм примерно как во фразе "цапля чахла, цапля сохла, цапля сдохла".
Все, что видим мы - видимость только одна...
Далеко от поверхности моря до дна.
Полагай несущественным явное в мире,
Ибо тайная сущность вещей не видна...
***
Мир я сравнил бы с шахматной доской:
То день, то ночь. А пешки? Мы с тобой -
Подвигают, притиснут, - и побили...
И в темный ящик сунут на покой?
***
Чтоб мудро жизнь прожить, знать надобно немало,
Два важных правила запомни для начала:
Ты лучше голодай, чем что попало есть,
И лучше будь один, чем вместе с кем попало.
А вот на Романово пятидесятипятилетие Бродский не пришел. Он появился наутро небритый, с головной болью, проглотил две таблетки аспирина и протянул Роману «объяснительную записку»
Из самого опуса нам подходят только чётные строчки, скажем, чудесная строка "дай по лицу".
