|
|
|
|
|
|
|
|
| |
|
|
|
|
|
|
|
saluki: | К примеру, платить писателю в зависимости от тиража, безусловно, разумно и логично, но создает некоторые проблемы: нет никаких экономических мотивов писать хорошо. |
я не верю в то, что можно писать хорошо из экономических мотивов. так же, как и не верю в то, что из экономических соображений можно писать намеренно плохо. |
Писать хорошо, если нет таланта, конечно, не выйдет. А вот наоборот - тут, я думаю, Вы заблуждаетесь. Опять же, не хочется вдаваться в пустые споры по поводу того, хорош или плох писатель N, но, скажем, в Америке есть тьма очень талантливых писателей, которые всю жизнь переписывают одну и ту же книгу, так как их первая имела несчастье оказаться удачной. В русской литературе - Акунин. Явно может писать хорошо, но предпочел писать много.
| думаю, что вы очень отдаленно представляете себе профессию писательства и движущие к этому мотивы... |
Мне кажется, или Вы переходите на личности? Ну да ладно, Вы правы - весьма отдаленно. |
|
|
| номер сообщения: 83-2-1794 |
|
|
|
|
| Мне кажется, или Вы переходите на личности? Ну да ладно, Вы правы - весьма отдаленно. |
Да, перехожу, но не с целью задеть - я ни в коем разе не считаю, что "не писать" чем-либо зазорно, ровно наоборот: мне навсегда запала в душу фраза "если вы можете не писать стихи - не пишите их".
Именно это я и имел ввиду, говоря о "неэкономических" мотивах. Писатель (в том смысле, в котором Акунин для вас недостаточно писатель) говорит с вечностью. Да, с моей точки зрения, если современникам интересен этот диалог, то писателя стоит кормить - и даже закармливать; но к вопросу будет писать - не будет писать это едва ли имеет отношение. Рубенс был плодовит, и ван Гог был плодовит тоже, хотя первый давал в долг королям, а второй жил в нищете всю дорогу; едва-ли это обстоятельство имеет какое-либо значение для нас - но перед ван Гогом мне, все же, немного неудобно. От лица человечества, так сказать... |
|
|
| номер сообщения: 83-2-1795 |
|
|
|
|
saluki: | Мне кажется, или Вы переходите на личности? Ну да ладно, Вы правы - весьма отдаленно. |
Да, перехожу, но не с целью задеть |
Не очень понятно, с какой тогда целью...
| Писатель (в том смысле, в котором Акунин для вас недостаточно писатель) говорит с вечностью. Да, с моей точки зрения, если современникам интересен этот диалог, то писателя стоит кормить - и даже закармливать; |
Боюсь, современники здесь ни при чем. Перед лицом вечности, мы как те обезьянки за пищущей машинкой, и если уж подкармливать, то всех: как знать, у какой выйдет "Гамлет".
| но к вопросу будет писать - не будет писать это едва ли имеет отношение. |
Как я говорил выше - может иметь отношение к вопросу, что будет писать. Да и действительно, перед ван Гогом неудобно.. что там Рубенс, когда есть Шилов... хотя, если кто-то зарабатывет миллионы, то и хрен с ним, не жалко... жалко, если он при этом талант пропьет (Шилову просьба не беспокоиться). |
|
|
| номер сообщения: 83-2-1796 |
|
|
|
|
Карл Маркс и сеньор Гарварини
Однажды ДС угодил в больницу. В одной палате с ним лежал аргентинец Гарварини, крупный латифундист и марксист в одном лице. Одно уже это сочетание вызывало в Самойлове сомнение в его умственных способностях – быть помещиком и одновременно последователем Карла Маркса? Такое сочетание не укладывалось в голове ДС. Может быть потому, что еще в 1943 году, будучи 23-летним мальчишкой, на войне (!) пришел к такой мысли: «Глубочайшая идея и гвоздь теории марксистского познания есть идея, что отношение к миру есть отношение к орудию (выделено ДС)» и записал эту мысль в дневник. Отношение же Самойлова к миру ох как отличалось от марксистского.
Сомнения поэта в какой-то недоразвитости своего ума сеньор Гарварини подтверждал ежедневно. В одном из разговоров с соседом Самойлов заметил, что если на его родине победит марксизм, его имение будет национализировано. На что аргентинский капиталист безмятежно ответствовал: «Моим имением занимается мой сын». Эти слова заставили ДС задуматься – он не ожидал такого блестящего логического хода мыслей и надолго замолчал.
Пауза затягивалась. Но общительный марксист долго молчать не мог и задал своему товарищу по несчастью вопрос, который задают все мужчины, не взирая на национальную принадлежность и вне зависимости - марксисты они или нет.
Сеньор Гарварини спросил: «Вы знаете, чем мне нравятся советские женщины?».
Чем вывел ДС из раздумий о несовершенстве человеческой природы и ума, в частности. Самойлов вернулся из заоблачных высей на грешную землю, то бишь, в больничную палату. Ожидая откровений аргентинского мачо, он напрягся и весь обратился в слух.
«Тем, что они так активно борются за мир», - победительно произнес сеньор Гарварини.
ДС долго не мог оправиться от шока.
Выйдя из клиники, он отзывался о Гарварини как о величайшем *удаке всей Латинской Америки. Потому что только *удак, по его мнению, мог быть одновременно и капиталистом, и марксистом.
«Все-таки человеческая глупость не имеет границ», - делал вывод ДС, когда рассказывал мне эту историю.
«Лучше бы он выбрал что-то одно. Или что-то другое, но одно, - качал головой Самойлов, - это добром не кончится».
Как сложилась дальнейшая судьба аргентинского помещика и марксиста неизвестно, но в истории он остался благодаря ДС. Латиноамериканскому последователю Маркса, он посвятил такие стихи:
Ты скажи мне, Гарварини.
Я хочу об этом знать:
Как в далекой Аргентине
Говорят е… мать? |
|
|
| номер сообщения: 83-2-1797 |
|
|
|
|
«Папашу выводят!»
Зимой 1984 на экраны вышел фильм Ролана Быкова «Чучело». Фильм долго не выпускали в прокат, потому что он рассказывал об ужасной детской жестокости, царившей в советской школе. Чиновники от искусства считали, что в Советском Союзе этого нет, потому что не может быть. Но это было, и Быков по повести Владимира Железникова снял правдивый и жесткий фильм об ужасающих подростковых нравах. Повесть эта под названием «Всего-то несколько дней…» была напечатана в журнале «Пионер» и, может быть, именно поэтому не обратила на себя по выходе особого внимания. Режиссер дал фильму название «Чучело», что было гораздо острее и точнее.
Цензоры фильм не приняли. Стоящим на страже, блюдущим и бдящим, такое кино не понравилось. Реакция была предсказуема, Быков ничего другого и не ожидал. Оно и понятно – кино на многих воздействует сильнее, чем литература. Ведь недаром Владимир Ильич говорил, что «из всех искусств для нас важнейшим является кино».
Но Ролан Быков не был бы всенародным «Бармалеем», если бы не стал бороться за свое детище. Охранители решили показать Быкову кто есть кто и устроили просмотр в городском комитете партии, на котором присутствовал Первый секретарь МГК КПСС и член Политбюро, известный ретроград и консерватор Виктор Гришин. Естественно, они получили то, на что рассчитывали – «Чучело» члену Политбюро не понравилось. По Москве ходили слухи, что после просмотра недовольный Гришин бросил фразу: «Антисоветский фильм!».
Это был приговор – картину собирались положить на полку, но любимый народом и просвещенной частью партийной верхушки, энергичный и неуемный Быков, имевший связи в самых высоких местах, где-то поднажал, кого-то убедил и добрался до аппарата умирающего Генсека Юрия Андропова. Оттуда последовал звонок: «Фильм поддержать!»
Пружины развернулись в обратную сторону, «Чучело» разрешили демонстрировать советскому народу.
Как водится, до выхода на широкий экран устроили премьерный показ в Доме Кино на Васильевской для избранной публики – кинематографистов, публицистов, ученых-педагогов.
Ролан Антонович прислал приглашение и Самойлову, чьи стихи он нежно любил, а ДС предложил мне пойти с ним вместе. Тем более, прибавил он, что ожидается роскошный банкет и можно совместить полезное с приятным. Я от совмещения не отказался, и в назначенный час мы, пробравшись сквозь толпу, желающих попасть на премьеру, входили в зрительный зал. Надо сказать, что толпа большей частью состояла из поклонниц Аллы Пугачевой – в фильме играла ее дочь Кристина. И играла весьма убедительно и талантливо.
Я не буду рассказывать о фильме - кто помнит, тот помнит, а вот о банкете несколько слов скажу. Банкет был действительно роскошен – Быков не поскупился, замечательные повара ДК не подвели. На столах был весь джентльменский набор конца советских 1980-х годов – красная и черная икра, красная и белая рыба, язык, заливное и сверх того. А о разнообразии алкогольных напитков я даже не говорю.
Столы стояли буквой «П», нас усадили напротив каких-то деятелей из Союза кинематографистов, за главным столом сидели сам Ролан Быков, его жена Елена Санаева, автор сценария Владимир Железников, Алла Пугачева и Илья Резник, с которым певица пришла на первый триумф своей дочери.
Водка и коньяк лились рекой, между холодными закусками и горячим раздавались все сплошь хвалебные тосты – все говорили, какой Быков талант (что соответствовало истине), как великолепно сыграла маленькая Кристина (это было правдой) и что ей предстоит стать актрисой (кем стала Орбакайте, все знают), при этом делали кивок в сторону АП, как бы благодаря ее за такую дочь.
Все так бы и продолжалось, если бы не подвыпивший, импульсивный и непосредственный лицедей, актер и режиссер, и виновник торжества Ролан Быков не прервал очередную здравицу в его адрес, выскочил из-за стола, обежал его и пал на колени перед своей женой, которая была ему больше, чем женой – в буквальном смысле ангелом-хранителем, и вручил ей огромный букет цветов.
Все это было неожиданно, искренне, конечно, с некой долей театральности, но красиво и благородно. Все захлопали и… потянулись к рюмкам и бутербродам с икрой.
И здесь в банкетном зале внезапно появилась Варвара, дочь ДС, страстная даже не поклонница, а фанатка Аллы Борисовны. Это было болью Самойловых. В школьные годы Пугачева была ее кумиром, причем таким кумиром, за которого могла снять с себя последнюю рубашку. Давид Самойлович говорил, что если бы Варварину энергию обратить на другие цели, например, на изучение иностранного языка, то она бы стала превосходным специалистом в этой области. Но Варя любила только Аллу, и не видела ничего, кроме Аллы.
В доме с этим смирились, поняв, что никакие воспитательные меры дочь на путь истинный не поставят, и старались по этому поводу с ней не спорить. Только иногда ДС отделывался от навязшей в зубах Пугачевой вот такого рода стихотворными репликами, взяв за основу «черные стишки», которые приносил из школы младший сын Павел:
На плоту плывет певица
В сторону Чугуева,
А ей песни сочиняет
Ирина Волобуева.
Варвару это выводило из себя – да чтоб какая-то Волобуева, кому? Алле? Песни? Нет, вскидывалась Варвара, песни ей сочиняет Илья Резник.
«Резник-скабрезник», - выдерживая паузу и пережидая дочерний гнев, спокойно парировал ДС, а затем спор заходил так далеко, что, в конце концов, ДС не выдерживал, хлопал дверью и уходил к себе, а Варвара закрывалась в своей комнате, не желая никого видеть и слышать.
Налицо был конфликт «отцов и детей», который решить на данном возрастном этапе дочери не представлялось возможным. Оставалось ждать неминуемого повзросления Варвары.
Возвращаюсь к банкету. Я до сих пор не знаю, как ей удалось просочиться на банкет. Но знаю, что и сегодняшние фанаты каким-то образом проникают чуть ли не в гримерные своих кумиров, минуя многочисленную охрану. Тогда, естественно, никаких охранников, во всяком случае, в ДК, ЦДЛ, ЦДРИ и еще десятка других подобных культурных заведений не было, их роль доблестно исполняли билетеры. Без билета проникнуть на премьеру было трудно, но возможно – с помощью мятой трешки. Первый барьер Варвара преодолела, но как преодолела второй – в смысле как пробралась в банкетный зал до сих пор для меня остается загадкой.
Увидев дочь, ДС чуть не лишился дара речи, а, придя в себя, стал жестами выгонять ее из зала. В это же время к нему подошел Борис Хмельницкий и вполголоса стал говорить о невзгодах Таганки - Любимове, трениях среди актеров, изматывающей борьбе с властями. ДС, прекратив размахивать руками перед носом Хмельницкого, слушал его вполуха, вполглаза наблюдая за Варварой, которая, воспользовавшись ситуацией, не дожидаясь отцовского гнева, исчезла из зала так же внезапно, как и появилась.
Банкет кончился, и мы пошли одеваться. Самойлов уже тогда перенес несколько глазных операции, видел плохо, ходил, опираясь на палку, и всегда брал под руку своего спутника.
Выходим из Дома Кино - январь, мокрый снег, в смутном сиянии тогдашних московских фонарей у ДС все лица на одно лицо, а я замечаю стайку несовершеннолетних девиц, за спинами которых прячется Варвара. Сворачиваем на улицу Горького, чтобы поймать такси, и в этот момент нам в спину раздается смешливый крик: «Папашу выводят!».
ДС, как вы понимаете, был человеком с юмором – мы от души расхохотались, сели в такси и поехали на Астраханский.
Это выражение вошло в семейный фольклор и довольно часто, когда Самойлов облачался в костюм для выхода в свет,
он смотрелся в зеркало и приговаривал:
«Папашу выводят!» |
|
|
| номер сообщения: 83-2-1798 |
|
|
|
|
Валера: Варвару это выводило из себя – да чтоб какая-то Волобуева, кому? Алле? Песни? Нет, вскидывалась Варвара, песни ей сочиняет Илья Резник.
«Резник-скабрезник», - выдерживая паузу и пережидая дочерний гнев, спокойно парировал ДС, а затем спор заходил так далеко, что, в конце концов, ДС не выдерживал, хлопал дверью и уходил к себе, а Варвара закрывалась в своей комнате, не желая никого видеть и слышать.
Налицо был конфликт «отцов и детей», который решить на данном возрастном этапе дочери не представлялось возможным. Оставалось ждать неминуемого повзросления Варвары.
|
Отличные воспоминания!
Интересно, почему у столь ироничных и трезво-проницательных людей, как ДС, часто рождаются чрезмерно экзальтированные дети? Диалектика крайностей как локомотив развития (повзросления)незаурядной личности? Удивительно...
__________________________
Счастье тире это когда тебя не стирают... |
|
|
| номер сообщения: 83-2-1799 |
|
|
|
|
Спасибо, на добром слове 
про отцов и детей - еще напишу!:-)
а пока - др. тема. |
|
|
| номер сообщения: 83-2-1800 |
|
|
|
|
Времена и «Времена»
Когда выходил очередной сборник стихов, Самойлов дарил книги своим близким друзьям, как правило, надписывая нечто шутливое. На «Заливе» (1981), подаренном Грибанову он надписал:
Когда-то было трое пьяниц:
Ты, Боря, я и Левитанец.
За это нас инфаркт постиг.
Теперь поделим на троих –
Что каждому не по масштабам:
За всех троих ты будешь пить,
Я за троих табак курить,
А Юра пусть пойдет по бабам.
От выхода «Залива» до выхода книжицы «Времена» прошло два года. «Залив» вышел в более-менее нормальном издательстве «Советский писатель», там работали разные люди, и книги они издавали самых разных авторов.
Рукопись «Времен» долгое время пролежала в «почвенническом» издательстве «Советская Россия». Люди, собравшиеся там, сплошь были шовинистами, публиковали только своих - почву понимали отнюдь не в духе Достоевского.
Д а в и д Самойлов был для них чужой, но не замечать его они все же не могли, и тощая книжица несмотря на все чинимые препоны все же увидела свет в 1983 году, несмотря на нелюбовь к поэту с другого берега.
За это время ушел в небытие Брежнев и над страной распростер гэбэшные крыла Андропов. У нового Генсека были ястребиные глаза, скрывавшиеся за линзами очков, широкий лоб и хищническое выражение лица. Советский морок продолжался, несмотря на некоторое оживление. Один больной старец сменил другого и начал убирать уж совсем одиозных лиц прежнего режима, прежде всего, расправившись со своим давним врагом и другом своего предшественника, главным милиционером страны Щелоковым. Затем посадил зятя Леонида Ильича Чурбанова и отправил на покой краснодарского князька Медунова. А потом по извечной российской традиции стал расставлять на ключевые посты своих людей.
Может быть, быть бывший шеф ГБ и хотел реформировать систему, но систему нужно было не реформировать, а менять.
Помню, как 12 ноября 1982 года я пришел к сыну ДС, своему товарищу Саше. Дверь открыла его жена Лена, на ней не было лица:
«Выбрали Андропова!».
«Я слышал», - безнадежно сказал я.
Водкой мы с Сашей, начинающие литераторы, отметили наступление новых времен, не суливших нам ничего хорошего, а потом с горя запили начавшуюся эпоху пивом.
Мы и не предполагали, как быстро она закончится, а самое главное – чем. Мы только понимали, что опять надо будет писать в стол, перепрятывать самиздат и уповать, что, в конце концов, и эти времена истончатся и когда-нибудь кончатся.
Но, как сказал Александр Кушнер:
Времена не выбирают.
В них живут и умирают.
Мы были молоды и хотели жить, на счет «и..» мы и не задумывались.
Через месяц я встречал ДС, приехавшего на несколько дней в Москву из Пярну по своим издательским делам.
В доме было хоть шаром покати, холодильник пуст, Варвара не только не умела готовить, она даже не озаботилась купить продукты для отца. Долго решали куда пойти. Можно было в ЦДЛ, но в тот раз ДС было лень – одеваться, вызывать такси. И все ради чего, убеждал он меня, ради какой-то презренной пищи. Но чем больше мы обсуждали эту проблему, тем больше хотелось есть.
«А, знаешь, что, пойдем обедать к Окуджавам, - осенило вдруг его, - и выряжаться особо не нужно, и живут рядом».
Булат Шалвович действительно жил в двух шагах – в соседнем доме.
ДС набрал номер, ответила Ольга Владимировна. Она не считала, что непрошенные гости хуже татарина, а если и считала, то ДС выпадал из этой обоймы - сказала, что Булата нет дома, но она охотно нас покормит, чем Бог послал.
В этот раз Бог послал отличные закуски – холодец, язык, суп-харчо, какие-то еще разносолы, яблоки и апельсины.
ОВ, крупная не утратившая красоты женщина, мило беседовала с Самойловым о последних светских новостях и здоровье Булата, ДС рассказывал, как живется в Пярну – почти за границей, вдали от шума городского, на берегу пустынных волн, а я, вслушиваясь в мерно протекавшую беседу, не забывал смаковать прекрасное грузинское вино.
Вкусно пообедав – насладившись вином, русско-грузинской кухней и общением с женой Окуджавы, мы встали из-за стола. Самойлов достал из кармана пиджака только-только вышедший из печати синего цвета сборничек «Времена» и надписал:
Оле и Булату
Книжечку поэм.
А за эту плату
Я у вас поем -
И вручил его Ольге Владимировне.
...Самойлова любило телевидение - не телевизионные начальники, от воли которых зависело снимать-не снимать, а нормальные редактора, ассистентки и прочий трудовой люд, который там служил.
В ту пору он уже был прославленным поэтом. Но власти к нему относились все-таки с неким подозрением – не наш человек. И поэтому обласкивать его не торопились, а он не очень то этого и хотел. Как не хотел зависеть и от чьих-то даже дружеских мнений.
Следовал пушкинскому:
Не дорого ценю я громкие права,
От коих не одна кружится голова.
Я не ропщу о том, что отказали боги
Мне в сладкой участи оспоривать налоги
Или мешать царям друг с другом воевать;
И мало горя мне, свободно ли печать
Морочит олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура.
Все это, видите ль, слова, слова, слова.
Иные, лучшие, мне дороги права;
Иная, лучшая, потребна мне свобода:
Зависеть от царя, зависеть от народа —
Не все ли нам равно? Бог с ними.
Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
Вот счастье! вот права...
Но сколь бы ни раздражал своим независимым поведением ДС, начальство помнило, что, в конце концов, не оно было автором строк, которые вошли в учебники: «Война гуляет по России, а мы такие молодые», а он, и с фактом его существования считалось, а потому время от времени давало добро на его участие в разных телепрограммах, посвященных литературе.
Редакцией литдрамы ведал тогда Йонас Мисявичус, вернее, он был в ней редактором. Человек с развитым литературным вкусом, тонко чувствовавший и понимавший поэзию, Йонас очень любил ДС, и всегда сам ведомыми одному ему дипломатическими ходами согласовывал съемки с высшим начальством, сам их организовывал и сам снимал любимого поэта, как правило, в рабочем кабинете - иногда за письменным столом, на котором стояла тяжелая, напоминавшая пушкинскую, зеленая лампа, либо на фоне библиотеки. Иногда снимал без дозволения руководства – в том смысле, что просил Самойлова рассказать больше, чем предусмотрено той или иной темой, и пленки не жалел.
Согласовав в очередной раз со своими начальниками визит к Самойлову, он приехал на астраханский с большой бригадой осветителей, техников, гримеров.
Когда съемки были закончены и техники начали сворачивать оборудование, ДС взял с полки сборник «Времена» и надписал:
Дорогому Йонасу,
Чтоб не дали по носу.
За его программы
В редакции литдрамы.
А потом вместе со съемочной группой мы отправились на кухню отмечать удачную съемку, потому что без коньяка Йонас никогда в доме Самойлова не появлялся.
Мне же на этой книжице, в ожидании телевизионщиков, надписал:
Гене книгу «Времену».
Чтоб нашел себе жену.
И в любовном упоенье
Ей читал мои творенья.
Посвящение было связано вот с чем. В то время я находился в послеразводном раздрае.
ДС вникал в мои дела, советовал кого нужно брать в жены, а кого нет.
Я делал вид, что прислушиваюсь к его советам.
Он - что я буду им следовать.
Чтобы покончить с андроповскими временами напомню тем, кто подзабыл, и в двух словах скажу тем, кто не знает, что вскоре на улицах города появились в огромном количестве добрые молодцы в штатском, милиционеры и дружинники, отлавливающие москвичей, оказавшихся в дневное - рабочее время в магазинах, кинотеатрах и даже в банях. Кто знал тогда, что одной рукой наводя «порядок», другой – новый Генсек писал «философические» стихи:
Мы бренны в этом мире под луной.
Жизнь только миг. Небытие навеки.
Кружится во Вселенной шар земной,
Живут и исчезают человеки...
А чтобы закончить с «Временами» Самойлова приведу еще одну надпись, которую ДС сделал через некоторое время на этой книжке своему близкому другу Петру Горелику:
За эту книжку «Времена»
Издателей послать бы на…
Но как гласят стихи поэта,
Что все-таки «придет она»,
И может быть когда-то где-то
Напишут наши имена.
Вот и времена изменились – «она пришла».
Остается писать имена.
Что я и делаю. |
|
|
| номер сообщения: 83-2-1801 |
|
|
|
|
Да... Как будто-бы вчера .Эти андроповские облавы. Четверть века. Всего-то...
Времена не выбирают. Но гнуть ли шею для ливреи или не гнуть - каждый выбирает для себя...
__________________________
Счастье тире это когда тебя не стирают... |
|
|
| номер сообщения: 83-2-1802 |
|
|
|
|
| А я жил тогда и не думал ни про Брежнева, ни про Андропова. Писал для школьных друзей антисоветские стишки и понятия не имел о том, что они - антисоветские. Брежнев для меня был ветхим косноязычным дедушкой, который существует для того, чтобы о нем рассказывали анекдоты. Правления Андропова я даже как-то не заметил. О том, что я все это время жил под гнетом преступной коммунистической системы, я узнал с удивлением только во времена Горбачева. И сразу же поверил ему на слово... |
|
|
| номер сообщения: 83-2-1803 |
|
|
|
|
Arbatovez Времена не выбирают. Но гнуть ли шею для ливреи или не гнуть - каждый выбирает для себя...
|
Это точно: каждый выбирает сам.
Насчет шеи.
Потому что "гнуть или не гнуть" зависит от человека - не от времен или властей.
Не у всех, правда, получается.
Но у Сахарова и Солженицына получилось - шея не гнулась.
Поэтому, как предсказывала Л. К. Чуковская, есть площадь Сахарова.
Появится и проспект Солженицына. |
|
|
| номер сообщения: 83-2-1804 |
|
|
|
|
| Pirron О том, что я все это время жил под гнетом преступной коммунистической системы, я узнал с удивлением только во времена Горбачева. И сразу же поверил ему на слово... |
Уважаемый Pirron, есть такой известный лагерный принцип:
не верь.не бойся. не проси.
Принцип настолько мудер, что в принципе его можно прилагать и к внелагерной жизни.
По всему видно, что Вы не боялись и не просили.
Только поверили.
Кому?
Михаил Сергеевичу. |
|
|
| номер сообщения: 83-2-1805 |
|
|
|
|
арт.: ему многие верили.
и кое в чем он таки не обманул. |
Великий человек, не смотря на...
__________________________
Audiatur et altera pars |
|
|
| номер сообщения: 83-2-1806 |
|
|
|
|
Quantrinas арт.: ему многие верили.
и кое в чем он таки не обманул.
Великий человек, не смотря на... |
Конечно, великий.
Кто бы спорил.
Конечно, верили.
Одним свойственно обещать, другим - верить.
Поэтому те кто верили и обманулись.
Не во всем - но во многом.
Верить можно только Господу Богу (или в него)
и себе (не всегда).
Народ как сообщество почти всегда легковерен.
А отдельные (крупные)личности - нет.
Тот же умудренный опытом Самойлов в 1987 г., обращаясь к очарованным и зачарованным перестройкой, написал:
Поверить новым временам
Не так легко при ста обманах.
И впрямь, нужна ли правда нам
В разоблачительных романах?
И нужно ли разоблачать
То, что давно уже знакомо:
Умение не замечать
Попранье права и закона?
И неужели в том открытье,
Что мы должны во все поры
Правдиво освещать событья,
А там пусть хоть в тартарары?!
P.S. Я лично думаю, что М.С. Горбачев, к которому я отношусь с большой долей симпатии, сам искренне верил в то, что обещал и говорил, ораторствуя не только на трибуне съездов, но и на площадях.
А колосс- Советский Союз - оказался на глиняных ногах. Разрушить его можно было только сверху. Что МС и сделал.
И сделал правильно.
Но по форме, а не по содержанию.
Такие вот дела.
Имеем то, что имеем. |
|
|
| номер сообщения: 83-2-1807 |
|
|
|
|
Но у Сахарова и Солженицына получилось - шея не гнулась.
Поэтому, как предсказывала Л. К. Чуковская, есть площадь Сахарова.
Появится и проспект Солженицына. |
Печально, однако, что проспект Солженица может и появится, а даже в улице Шаламова я почему-то сомневаюсь... Хотя уж и не гнул, и писателем был - не в пример... |
|
|
| номер сообщения: 83-2-1808 |
|
|
|
|
Верить Горбачеву? Или в Горбачева?
А может, верить н-о-нешним?
Пара не слишком известных афоризмов:
1)В наше смутное время верить нельзя никому....... уж вы мне поверьте.
2) Верить значит отказываться понимать. |
|
|
| номер сообщения: 83-2-1809 |
|
|
|
|
«Под небом балаган, над балаганом небо»
Пару слов – предваряющих дальнейший ход нашего общения.
В каждой эпохе есть культура низа и культура верха. Культура площадная, народная и культура духа, завета и ковчега.
Впервые эту мысль в своих научных работах обосновал выдающийся культуролог, философ и литературовед Михаил Бахтин.
В поэзии ДС выразил эту мысль следующим образом:
Под небом балаган,
Над балаганом небо…
Бахтин пришел к такому умозаключению: «Серьезность нагромождает безвыходные ситуации, смех подымается над ними, освобождает их». И делал вывод: «Все подлинно великое должно включать в себя смеховой элемент»
Герой Самойлова, гениальный средневековый скульптор Вит Ствош в поэме «Последние каникулы» восклицает:
Днесь
Я возглашаю здесь,
Что радость мне желанна
И что искусство – смесь
Небес и балагана!
ДС был человек высокой культуры, но в своем творчестве не пренебрегал "низом".
Исходя их этого, я хочу показать Самойлова не только выдающимся поэтом неба, который только и делает, что размышляет о высоком, но и человеком, озорным, радующимся жизни, которому ничто человеческое не чуждо – ни общение за дружеским столом с друзьями, ни ухаживание за хорошенькими женщинами, ни употребление крепких слов и выражений ко времени и месту.
Живя в довольно невеселые времена, он «сделал поэзию игрой… веселой и серьезной»:
Да! Должное с почтеньем отдаю
Суровой музе гордости и мщенья
И даже сам порою устаю
От всесогласья и от всепрощенья.
Но все равно пленительно мила
Игра, забава в этом мире грозном -
И спица-луч, и молния-игла,
И роспись на стекле морозном.
Потому что хорошо понимал, что без этой игры мир был бы беспросветно сер, безнадежно уныл и безысходно скучен.
Я хочу сделать если не игрой, то уж игровыми точно - свои воспоминания (не мне судить, как это получается). Соединить верх и низ, высокое и грубое, потому что это полюса, меж которыми протекает жизнь человека. В этом, как мне кажется, и кроется трагизм и комизм человеческого существования.
ДС много шутил и писал, если так можно выразиться в культуре низа. Не стеснялся крепких, выразительных выражений русского языка. Которые делают его ярче и краше. Думаю, что вы уже догадались, что речь идет о так называемой обсценной лексике.
Правила форума ЧессПро запрещают употребление таких слов.
Скажите, но как поступать с его эпиграммами, ироническими стихами, историями и проч., относящимся не к высокому, а низу?
Если я правильно понимаю, речь все же идет об общении на форуме, а не о литературе.
ДС ведь не бранится, не ругается, не обзывает всех сволочами, подонками и т.д.
Это «стружки и опилки» с рабочего стола Мастера, я бы сказал – высокая литература низа.
Если администрация ЧессПро сочтет возможным публиковать эти фацетии нашего времени, могу взять на себя всю ответственность за их автора.
Потому что нельзя в наше время банить такого человека как Самойлов, тем более, что все, что предлагается читателям, как я уже говорил, имеет литературный характер. А, следовательно – оправдано с художественной точки зрения и имеет отношение к искусству. |
|
|
| номер сообщения: 83-2-1810 |
|
|
|
|
Абызообразный Абызов
Юрий Иванович Абызов, часто навещал ДС. С давних пор Абызов жил в Риге, осуществлял, если так можно выразиться, культуртрегерскую связь между русской культурой и местным населением.
Он выбирался к Самойлову несколько раз в год, поселялся в очень уютной и опрятной, почти европейского вида, гостинице «Каякас», которая располагалась в пяти минутах ходьбы от самойловского дома, и все время проводил у друга.
Скрупулезнейшим образом он с несвойственной русским людям немецкой педантичностью собирал все эпиграммы, афоризмы, иронические стихи, псевдонаучные трактаты своего друга.
В то время о том, чтобы напечатать их, речь даже не заходила. ДС отшучивался, что «когда взойдет прекрасная пора», они составят предпоследний том его собрания сочинений.
Был Абызов невысок, кряжист, красив. У него было открытое типично русское широкое благообразное (ДС говорил абызообразное – см. ниже) лицо и все понимающие умные глаза. Говорил он медленно несколько скрипучим голосом. Был остроумен, но остроумие чаще проявлялось на письме, нежели в неторопливо медлительной речи. На окружающий мир Абызов смотрел с неизбывной сожалением, жалостью и печалью, как бы вбирая в себя все его несовершенства и изъяны. Пороков было много, ноша неимоверно тяжела, но Юрий Иванович мужественно нес ее на себе – не сгибаясь под тяжестью добровольно взваленного на себя бремени.
ДС познакомился с ним в конце 50-х годов во время одной из своих поездок по Латвии и быстро сошелся с ним во взглядах. ЮИ был на год младше Самойлова, как и он, воевал, и это сближало их еще больше. В то время он был веселым, смотрел на мир и человека в нем не так пессимистично и мрачно, часто приезжал в Москву и быстро вписался в круг самойловских друзей.
Портрет друга поздних времен ДС запечатлел в такой эпиграмме:
Абызов был абызобразен,
Как Разин или Пугачев.
Теперь же стал благообразен,
Как Казин или Щипачев.
ЮИ больше хотелось походить на русского разбойника Степана Разина, нежели на бездарного советского поэта Василия Казина, о чем он и сообщил ДС, который ответил, что безобидный Щипачев куда лучше разбойника Пугачева. Абызов успокоился, удовлетворился тем, что есть – и эпиграммой, и собственной похожестью на исторических персонажей, к которым относились и вышеозначенные советские поэты, и больше поэту просьбами не докучал.
У Юрия Ивановича был тяжелый характер (мне казалось, что он чересчур обидчив), и даже Галина Ивановна, для которой не существовало авторитетов, всегда уважительно и подолгу разговаривала с другом мужа, который стал и ее другом.
Однажды ДС с ЮИ в очередной приезд последнего в Пярну направлялись к школе, где учился Пашка. Разумеется, разговаривали ни о чем и обо всем сразу, живо обсуждая последние московские новости, от которых и тот и другой в силу своей географической удаленности и других причин были оторваны, так и местные, провинциальные – Юрий Иванович рассказывал о том, что происходит в Риге, Давид Самойлович все больше напирал на Пярну. Сошлись на том, что и в обоих краях могло быть хуже.
Они подходили уже к детскому учебному заведению, осторожно обходя некстати попавшийся на пути эйнелауд, как рижанин, на минуту задумавшись, произнес:
Чем занимаются евреи?
Считают ямбы и хореи.
Реакция пярнассца была мгновенной:
Которые слагать по силам
Лишь молодым славянофилам.
Во время моего очередного приезда к ДС и очередного отъезда Абызова, Самойлов во время прогулки к морю спросил: «Ты, знаешь, чем занимаются интеллигентные люди летом в Пярну?» - явно намекая на себя и ЮИ.
«Нет», - сделав вид, что не знаю, коротко отвечал я.
«Интеллигентные люди занимаются тем, - поучительно говорил мэтр, - что сидят в гостинице «Каякас», смотрят в окно на парк, пьют водку и читают Эккермана «Разговоры с Гете» Именно так мы провели с Абызовым лето»
Я сочинил тогда такую эпиграмму:
Юрий Иванович Абызов,
Известный деятель круизов.
Из Риги в Пярну и из Пярну в Ригу,
Берет одну и ту же книгу.
Под книгой подразумевалась рукопись «В кругу себя», над которой он постоянно работал.
Дружба с ЮИ продолжалась вплоть до ухода ДС. 20 декабря 89-о Самойлов обратился с последним посланием к другу. В нем было всего 4 строки:
Не спи, не спи, Абызов,
Готовь себя к труду.
А я как башня в Пизах,
Пока не упаду.
«Башне» предстояло простоять еще год.
А Юрий Иванович ушел из этой жизни в 2006. |
|
|
| номер сообщения: 83-2-1811 |
|
|
|
|
«Так свободно и счастливо!»
ДС не любил городские квартиры, любил дом, будь то в Опалихе или Пярну. Дом создавал чувство прочности и уюта, он хорошо себя там чувствовал. Ему нравилось, когда на кухне что-то варится-парится, за столом едят, пьют и шумят и спорят гости, а где-то рядом озорничают дети.
Город с его не прекращающейся суетой и вечной бестолковостью выбивал из творческой колеи беспрерывными телефонными звонками, загулами и порою раздражал безмерно.
Не хватало тишины леса, моря. Надо было откликаться на какие-то события литературной и не литературной жизни, на которые не откликнуться было невозможно. Хотя к поэзии это не имело никакого отношения. Ко всему примешивалась усталость. Поэтому в Пярну он сразу почувствовал себя в своей тарелке. В Пярну было тихо, светло и ясно.
Летом дни стояли длинные, светлые, ночи – белые, короткие. Море на горизонте смыкалось с бездонным голубым небом, белые облака медленно плыли над синим прозрачным морем. Зимой все наоборот – дни короткие, ночи - длинные, темнело в два пополудни, рассветало в – десять:
В Пярну легкие снега.
Так свободно и счастливо!
Ни одна еще нога
Не ступала вдоль залива.
Быстрый лыжник пробежит
Синей вспышкою мгновенной.
А у моря снег лежит
Свежим берегом вселенной.
На какое-то время желанный покой и одиночество были обретены.
Постепенно ДС выработал жизненный ритм на новом месте – первая половина дня была отдана литературной работе. Он писал статьи, отвечал на многочисленные письма молодых поэтов, читал чужие рукописи и писал свои – продолжал мемуры, которые при жизни, в перестроечные годы, публиковались отдельными главами, а после смерти вышли отдельной книгой.
Во второй половине дня спал, читал, гулял по берегу вечно моря, пребывающего то в покое, то волнующегося, как юная девица перед первым свиданием. По пути захаживал в эйнелауды (что-то типа российской забегаловки, только почище и получше), где можно было выпить грамм 100-150 коньяку, к которому подавали лимон и нехитрый бутерброд с красной рыбой.
Дорогу измерял в эйнелаудах. До моря было три эйнелауда, до театра – пять. Поэтому иногда менял свой маршрут и вместо того, чтобы идти к морю, через красивый городской парк направлялся к городскому театру.
Стихи обычно сочинял лежа или при ходьбе, затем переписывал в блокнот, давал отлежаться, затем к ним возвращался, правил, придавал отточенную форму. Рассказывал, что иногда они приходят целиком, как готовое стихотворение. Иногда как недописанное. А иногда как переписанное, т. е. такое, где есть лишку. И тогда ему остается только вычеркнуть лишние строфы.
Страна Курзюпия
Развлекался тем, что вместе с Юрием Абызовым придумал страну Курзюпию, в которой жили курзюпы. Страна и народ очень напоминали Эстонию и эстонцев. У курзюпов были свой язык, свои поэты, философы. ДС написал целый трактат - «Курзюпия – ее история, достопримечательности и поэзия».
Вот некоторые из его изысканий по истории курзюпского народа:
Энциклопедия Брокгауза и Ефрона так характеризует первого курзюпского князя:
Первый курзюпский правитель из династии Ябайлов – великий князь Большой, Средней и Малой Курзюпии и окрестных земель. Создатель курзюпского права. Реформатор и военачальник.
…к Ябайле Первому пришла девица из знатного рода. «Пошла ты знаешь, куда? – сказал ей князь. «Знаю, ответствовала девица, - а ты знаешь?» Вопрос сей смутил князя, и он взял ее в жены.
В результате своих научных штудий ДС обнаружил ранее неизвестный факт из жизни великого ученого Гумбольдта. Оказалось, что он путешествовал по этим местам в ХIХ веке. Знаменитый немец составил первый курзюпско-немецкий словарь и установил, что курзюпский язык принадлежит к числу древнейших на земле. Составлять словарь ученому помогал первый курзюпский просветитель пастор Долбар Йобис, который перевел Библию на язык родных осин. Словарь состоял из сорока трех слов. Было еще одно слово, усмехался Самойлов, но пастор его забыл.
Помню, как Самойлов с выражением читал стихи из творческого наследия Индриса Палдиса, оригинального курзюпского поэта, творившего в достаточно темную эпоху, что, впрочем, не мешало оставаться ему оптимистом. Это, говорил ДС, свидетельствует о силе духа курзюпов, их нравственной стойкости и непоколебимости пред всеми ужасами жизни. Из всего, что писал поэт, нашлось всего два стихотворения. Возможно, остальное исчезло, как и он сам, в пучине вечности.
О Херта! Мир ужасно подл,
Но не покорны мы судьбе.
Спроси: кому б ты сердце отдал?
И я отвечу: Херте Б.
***
Ночь на стогнах Курзюпилса
И гуляем мы с женой.
Тот, кто водкой не упился,
Пусть упьется тишиной.
В архивах удалось также найти и некоторые образцы старой курзюпской поэзии, принадлежавшие перу разных авторов, но отличающиеся одинаково высокими идейно-художественными достоинствами. Однако, несмотря на все достоинства, время представить читающей публике творения этих замечательных поэтов не пришло, скорбно вздыхал ДС.
Помню, как Самойлов с выражением читал стихи еще одного старого курзюпского поэта, творившего в достаточно темную эпоху, что, впрочем, не мешало оставаться ему оптимистом. Это, говорил ДС, свидетельствует о силе духа курзюпов, их нравственной стойкости и непоколебимости пред всеми ужасами жизни. Из всего, что писал неизвестный поэт, нашлось всего два стихотворения. Возможно, остальное исчезло, как и он сам, в пучине вечности.
…Эпоха- мать! Ее эти-
ческое назначенье смутно.
И сколько задом не верти
а все равно тебе воткнут… Но
однако счастье впереди!..
***
… Живи на радость детям,
Живи на радость всем.
Живи! Но между тем,
А также между этим,
Не оставляй трудом,
Не будь вторым и третьим,
А только первым будь
В любом курзюпском деле.
И помни, что на теле
Всего важнее грудь.
И в руки грудь беря,
Держи как можно крепче.
И знай: ты жил не зря.
Хоть от того не легче.
В шуточной «Автобиографии", написанной к собиравшейся Юрием Ивановичем Абызовым книге «В кругу себя», ДС подчеркивал, что титанического Индриса Палдиса, ставшего после падения реакционного режима Ябайлов первым президентом демократической Курзюпии, он считает своим духовным отцом.
Там же сообщал, что продолжает писать стихи по сей день, но главным делом в своей жизни считает курзюпологию. |
|
|
| номер сообщения: 83-2-1812 |
|
|
|
|
Два философа - Лю-Кин…
ДС дружил с Владимиром Лукиным. После уходов Лукина всегда обращал мое внимание на то, что он умный человек. Я говорил, что умный человек не может не быть немножко циником. Правильно, отвечал Самойлов, но цинизм может происходить не только от ума, но и от профессии. Это Володин случай. Его цинизм происходит не столько от его ума, сколько от его профессии. В его цинизме, развивал свою мысль ДС, всегда остается место и для дружбы, и для лирики. Смеясь, определял это качество как лирический цинизм.
В 60-е годы Лукин, историк по образованию, работал в Институте мировой экономики и международных отношений. Был большим докой по «социал-демократии в странах Южной и Юго-Восточной Азии». Именно так – «Социал-демократия в странах Южной и Юго-Восточной Азии» - называлась его диссертация, за которую он был удостоен степени кандидата исторических наук. Затем его командировали в Прагу, где он служил старшим референтом чехословацкой редакции журнала «Проблемы мира и социализма», где сошлось (так получилось) довольно много тогдашних либеральных интеллектуалов.
Тем временем к власти в ЧССР пришел реформатор Александр Дубчек, мечтавший придать социализму «человеческое лицо» и объявил «пражскую весну». В которую Владимир Петрович окунулся со всего размаху. Но «весна» эта, как для самой Праги, так и для Лукина продолжалась недолго - в августе 1968 в Прагу вошли советские танки, и «человеческое лицо» чешского социализма размазали железными гусеницами по пражским улицам и площадям. Мечты Дубчека остались мечтами.
Совесть русского интеллигента В. П. Лукина, уже в то время придерживавшегося демократических взглядов, не выдержала и сказала ему: «Не смей молчать!».
И он не смолчал – выступил с протестом против вторжения советских войск, подкрепленных армиями стран-участниц Варшавского Договора. После чего молодого референта из «ревизионистского гнезда» поперли – из разложившейся и потому растоптанной Брежневым и прочими «хоннекерами» Чехословакии он был немедленно выслан на родину.
В Москве отделался внушением, после которого опального Лукина определили подальше от «социализма с человеческим лицом» - в Институт США и Канады, где он стал заведовать сектором дальневосточной политики.
В конце 70-х ВП читал ДС свои «Записки умного человека». Самойлов их ценил за то, что он пытался логическим путем установить границы нравственного компромисса – до какой черты можно уступать власти.
«Записки» были напечатаны уже в 90-е годы, в которые Владимир Петрович сделал фейерическую (и вполне заслуженную) карьеру на дипломатическом поприще - стал послом в США (а в советские времена, после Праги, десять лет не пускали даже в Болгарию). О том, кем теперь является В. П. Лукин, говорить не приходится – это известно любому зэку.
В Америке он много сделал для возвращения Солженицына в Россию.
Лукин понимал толк в литературе, любил поэзию, дружил с теми же писателями и актерами, что и ДС. В этом кругу его звали китайским философом Лю-кин
В Пярну без философских выкладок и концепций Лю-Кина было скучно и пресно, и ДС придумал философа Куурво Муудика.
…и Куурво Муудик
Куурво был не простой философ, а мытлемист - от эстонского глагола «мытлемаа», что в переводе на русский означает – шевелить мозгами.
Философ был знаменит не только тем, что родился во время дружеской попойки, но и тем, что предсказал начало войны. Подлинное его имя было Август Лим, Куурво Муудиком он решил сделаться потому, что это внушало. Курзюпский философ был знаком с работами Фридриха Энгельса, в архиве сохранилась книга ближайшего сподвижника Карла Маркса «Происхождение семьи, частной собственности и государства» с пометками Муудика, но увлекался Куурво все же не марксизмом-энгельсизмом, а учением китайского философа Лю-Кина, о котором был очень высокого мнения.
Первое достоинство китайского коллеги курзюпский философ видел в том, что длинное Лю-Кин излагает кратко. Второе – что в кратком изложении умеет достичь глубины. «О третьем же я умолчу», - загадочно говорил Куурво. И как не пытались, никто не мог добиться у Муудика, чем же особенно славен Лю-Кин. Философ только улыбался и качал головой
Самойлов собрал рассказы о жизни известного пярнусского философа у жителей города, которые его хорошо помнили, а еще лучше помнили легенды и анекдоты, сопровождавшие Куурво еще при жизни. Кроме того, ДС в своей книге о выдающемся курзюпе, внесшим бесценный вклад не только в национальную, но и мировую культуру, привел избранные изречения из главного труда Куурво Муудика «Апофеоз медиативного мытлемизма».
Вот несколько историй и изречений, которые позволяют глубже понять как саму жизнь философа, так и его учение.
Куурво Муудик о законном браке
«Почему вы не женитесь, господин Муудик», - спросила одна из кокетливых дам».
«Фортепиано я предпочитаю брать напрокат», - ответил философ.
Оба долго смеялись.
Комплимент
Отдыхая в постели торговца Зада, Куурво Мудик заметил: «Я чувствую себя, как на пороховом погребе» - «Как вы мило умеете польстить женщине»,-сказала супруга торговца.
Не могу так же не привести остроумный ответ философа, которому ничто человеческое не было чуждо, одной даме:
«То, что я так быстро вам дала, я готова дать и во второй раз», – сказала Куурво Муудику молодая вдова, у которой он находился в гостях.
«Кто дает быстро, тот дает дважды», - ответил Муудик и стал одеваться.
А вот некоторые замечания из «Апофеоза медиативного мытлемизма»:
Смысла жизни в общем нет. Он есть только в частностях.
Многое не имеет границ, например бюст госпожи Т. и вселенная. Это поразительно.
Представить себе можно все, что угодно. Например, что господин Заад подарил мне ключ от своей спальни. В этом преимущество воображения.
А все-таки: есть ли смысл жизни? Смотря когда.
Попробуйте умереть два раза.
В Эстонии, как известно, после прихода к власти большевиков, жил Игорь Северянин, который очень любил сочинять поэзы.
Пярнусский философ пошел дальше, он придумал новый стихотворный жанр – стихуэзы, в котором мало, но успешно работал. Эти стихуэзы достойны того, чтобы я процитировал их в «Парке культуры».
1
Классическая ваза совершенна,
Но мне не интересна совершенно.
Латышка Айна лучше всяких ваз.
Я это знаю. Уверяю вас.
2
Порядок есть в движении планет.
В движении людей порядка нет.
Я мог бы разлюбить людское племя.
Когда б не знался с госпожою Зед.
3
Кто истину найти напрасно тщится,
Скажу: ищи и дальше, старина!
Пусть истина горька. Она горчица,
С которою вкуснее ветчина.
4
Достоинством считаю я умеренность,
Уменье ограничить аппетит,
А недостатком – глупую уверенность,
Что неумеренность не повредит.
Как заметит проницательный читатель, в этих стихуэзах Куурво Муудика есть философский подтекст.
Чего не было в стихах Игоря Северянина.
Оно и понятно – Северянин в отличие от Муудика философом не был.
Хотя оба закончили свой жизненный путь в Эстонии
Хочу закончить этот пост, одним из самых верных выводов философа, проверенным историей человечества, но испытанном лично на себе.
Размышляя о том, что изменять жене безнравственно, курзюп все же полагал, что не изменять глупо. Но известно, что причина безнравственности – глупость. Образовывался порочный круг, из которого невозможно было найти выход.
Вот тогда Куурво Муудик, утешая себя в интеллектуально, провозгласил:
Истина – это правда, по истечению времени.
Воистину так! |
|
|
| номер сообщения: 83-2-1813 |
|
|
|
|
День рождения пиита и поэта
30 мая 1982 года я полетел к ДС на день рождения. Соседом в самолете оказался какой-то чрезвычайно глупый физик. Всю дорогу он читал мне свои графоманские вирши.
Самолет посадили на каком-то военном аэродроме, потому что гражданский был на ремонте. Вместо того, чтобы нас сразу отвезти в город, на специальном автобусе нас отвезли в ремонтирующийся гражданский аэропорт. Сознательно это было сделано или по глупости, не знаю, но по причине того, что он был закрыт, такси не было, общественного транспорта тоже.
Шофер автобуса, на котором мы приехали, попросил с каждого по 5 руб. за то, чтобы добросить до центра Таллина (Таллинн тогда еще был Таллином) при стоимости билета 5 коп. Кто-то покрутил пальцем у виска, кто-то - с презрением к частной инициативе – с тем же презрением смотрел на средних лет эстонца, молчаливо, при общем согласии всех прилетевших, осуждая его. Эстонец отвечал «русским оккупантам» тем же презрительным взглядом. К этому взгляду примешивалась откровенная ненависть. Я нисколько не преувеличиваю – я знал этот холодный и высокомерный взгляд, потому что не раз уже бывал в Эстонии и встречался с ним на площадях, улицах и в магазинах Пярну. Где местные обыватели, прожив больше сорока лет под тяжелой рукой Советской власти, на вопрос «как пройти» или «сколько это стоит» на плохом русском отвечали, что не понимают, смотря на тебя пустыми холодными глазами.
Делать было нечего, все смирились с железной необходимостью, что без этого эстонца никому отсюда не вырваться, нехотя полезли в кошельки и карманы и с плохо скрываемой неприязнью собрали мятые рубли и мелочь, кляня по чем свет непонятные местные порядки сунули их в руки шоферу, и за двадцать минут были доставлены к автовокзалу, располагавшемуся в самом центре эстонской столицы. Здесь уже никаких проблем не было, и через несколько часов я входил в дом на улице Тоомминга.
ДС вместе с Сашей приехали 31 из Вильнюса, куда Самойлова пригласили на «Весну поэзии» и наградили лауреатством этой самой поэтической весны. Сашу отец взял с собой, чтобы непосредственно познакомить с литовцами, которых он к тому времени переводил. Вечером ДС рассказывал про свои выступления в Вильнюсском университете и почему-то на заводе электроники и райцентре, куда повезли и откуда был родом классик литовской поэзии Майронис, одновременно служивший епископом. Как их хорошо принимали, как кормили и поили. В Литве стояли жаркие дни, было много встреч, они очень устали.
День рождения было заранее решено устроить в бане только со своими. Кроме нас с Сашей, причисленных к этому лику, были приглашены Юрий Иванович Абызов, местные знакомцы Виктор Перелыгин с супругой, Иван Гаврилович Иванов и эстонка Керсти со своим Виктором, помогающие Самойловым управляться с садом.
По случаю дня рождения отца и вследствие чего Пашка и Петька выпали из зоны пристального внимания, они резвились как могли и в прямом смысле играли с огнем – раздобыв где-то спички, поджигали все, что встречалось им на пути. Путь юных пироманов вел из сада в дом. Пока взрослые занимались своими делами, милые детки разожгли небольшой костерок на кухне. Это оказалось их последней забавой. Когда из дверей в комнаты потянуло дымом, в кухню ворвалась ГИ и, не разбирая, где детки, где не успевший распространиться по дому огонь, как бравый брандмейстер залила всё водой.
К вечеру все в доме успокоились, а утром 1 июня на небольшом специально заказанном ГИ скромных размеров автобусе мы отправились в баню, располагавшуюся в лесу в 15 км от города.
Знаете ли вы, что такое финская баня в Пярну?
Я бы мог воспеть гимн этому чрезвычайно интересному заведению, но сделаю это в другой раз.
А сейчас только скажу, что это было самое оригинальное празднование дня рождения на моем веку.
Ах, какое это было застолье!
Свежевыловленная рыба из Балтийского моря, икра трех видов, копченые куры, чем славился Пярну, грибочки соленые и маринованные, благородные со слезой эстонские сыры, горячая молодая картошечка и… и… я бы мог продолжать до бесконечности, если бы не должен был перейти к всевозможной выпивке – от холодной водки и выдержанных армянских коньяков до братских болгарских «Рислингов», венгерских «Токаев» и невероятных в ту пору даже на столе у ДС грузинских «Хванчары», «Ахашени» и «Твиши», но которые все же достала Галина Ивановна, пройдя сквозь все советские тернии к заветному питью.
Все это напоминало мне один из рубенсовских натюрмортов.
Когда все выпили и закусили, гости, обмякшие и распаренные, попросили не распаренного и совершенно сухого именинника (в парилку ему было нельзя из-за здоровья) почитать что-нибудь шуточное.
ДС стал читать:
Курзюпки стан
Рождает стон,
Но если заглянуть под юбки,
Там есть такое у курзюпки,
Что может вызвать аморальные поступки,
Как утверждает граф Эльстон.
Там есть такое, что и Пал-
Дис Индрис замертво б упал,
Когда б не гордый дух курзюпов
Не поддержал его в стоячем состоянии.
А честь мужчины есть стояние,
Как утверждает князь Юсупов.
Гости захлопали, потянулись к рюмкам и потребовали: «Еще! Еще!»
«Хорошо, - согласился ДС и объявил: - Баллада о пасторе. Из творческого наследия Индриса Палдиса»
Жил добрый пастор Йобис
В кругу своих друзей.
К тиранству приспособясь,
Он уважал князей.
А князь, ценя науку,
Сказал ему: «Пиит!
Гляди на эту штуку –
Зачем она стоит?»
Тот, не смутясь нисколько,
Ответил: Князь! Ты храбр.
Она ж стоит, поскольку
Она есть канделябр»
Князь молвил: «Ну-ка, ну-ка!
Разумен ты, пиит.
Ну, а вот эта штука-
Зачем она стоит?»
Она стоит, покуда
Ты не велишь ей лечь.
А ну, ложись, паскуда,
А князю не перечь!..»
«Я лечь сама бы рада,-
Ответила Марго,-
Когда бы то, что надо
Стояло у него»
После этого все пошли еще раз в парную, после нее окунулись в бассейне с холодной водой, затем, вернувшись к пиршественному столу, выпили за здоровье именинника и погрузились на тот же самый заказанный автобус, который уже поджидал у бани и благополучно развезший гостей и виновника торжества по домам. |
|
|
| номер сообщения: 83-2-1814 |
|
|
|
|
Роман с Мавзолеем
На следующий день утром мы втроем - благодушный ДС, расслабленные Саша и я приходили в себя в цветущем, пахнувшем яблоками, саду. Солнце стояло в зените, невдалеке мерно раскатывало море, Галина Ивановна возилась на кухне, дети носились по улице.
ДС вдруг задумался и, щурясь на солнце, сказал: «Я бы мог жениться на дочери маршала Конева».
Саша ввернул: «Бери выше – генералиссимуса»
Самойлов поглядел куда-то поверх деревьев и произнес: «Нет. Дочку генералиссимуса я т... из-за уважения к режиму»
Дело обстояло следующим образом.
Упоминавшийся уже мною Борис Грибанов в середине 50-х приятельствовал с Элей Микоян, женой старшего сына легендарного наркома, министра и прочее- прочее Анастаса Микояна Степана - женщиной в высшей степени приятной, очень милой и доброжелательной. Она работала в том же издательстве, что и Грибанов.
В то время молодой Самойлов часто забегал к своему товарищу и, конечно же, не мог не очаровать молодую редакторшу.
Однажды в этой легендарной семье был какой-то праздник, на который Эля пригласила БГ с женой. Под самый вечер в издательство забрел ДС и Грибанов пригласил друга поехать вместе к Микоянам, которые жили в большой пятикомнатной квартире в Доме правительства (этот Дом на набережной станет широко известным позже из повести Трифонова). Друг охотно согласился, ему было интересно посмотреть, как живет элита страны.
ДС живописал, как он впервые живьем увидел одного из кремлевских небожителей, словно сошедшего с портрета, который вместе с портретами других партийных и государственных деятелей, входивших в высший ареопаг, вывешивали во время праздников на улицах Москвы.
Правда, живой Микоян выглядел несколько старше, чем на портрете. Он пребывал в прекрасном настроении, шутил и улыбался в свои знаменитые усы, которые носил еще со времен Сталина. Анастас Иванович восседал во главе огромного стола, заставленного бутылками и всевозможными закусками. За его спиной было героическое революционное прошлое. В текущие времена он держал руках славное торговое настоящее.
Так получилось, что поэта посадили рядом с невысокой рыжеватой и весьма обаятельной молодой женщиной с выразительным и чувственным лицом, и лицо ее показалось ДС очень и очень знакомым. Но началось застолье, и он перестал думать, кого это лицо ему напоминает.
Гуляли до самого вечера, затем гости начались расходиться, и ДС, который был большим ловеласом, вызвался проводить очаровательную незнакомку.
Они вышли из дома, и молодой поэт, дабы произвести еще большее впечатление на даму, широким жестом предложил остановить такси, но та сказала, что живет здесь рядом, совсем неподалеку, и предложила, если ее поклонник не спешит, немного пройтись прогуляться. Но и здесь поэту не пришло в голову, кто есть его спутница. Правда, рассказывал ДС, что-то смутное в голове все же брезжило, но, услышав насчет «прогуляться», он, отбросив все сомнения, стремительно кивнул головой, с превеликой радостью принимая приглашение.
Молодые люди выбрались на пустынную в тот поздний час набережную, несколько раз обогнули знаменитый дом, вошли в арку и остановились у ближайшего подъезда. Дальше все развивалось как в обычном советском кино. Спутница предложила подняться к ней и выпить чаю. Это было предложение, от которого невозможно было отказаться, хотя чаю с молодых лет Самойлов всегда предпочитал что-нибудь покрепче. О чем вежливо намекнул незнакомке. «Найдется и покрепче»,- отвечала она.
В квартире, рассказывал ДС, и произошло то, что должно было произойти.
И только на следующее утро, увидев на стене портрет покойного генералиссимуса, он понял, кто была эта очаровательная незнакомка.
И он с чувством глубокого удовлетворения покинул квартиру.
Роман c дочерью вождя ДС называл романом с Мавзолеем.
Отношения не прерывались в течение нескольких лет - Светлана хотела довести дело до брачного конца.
Но стать зятем даже почившего в бозе вождя?
Для молодого поэта это было слишком.
Если читателям ЧессПро будет интересно, я расскажу в дальнейшем о том, как развивалась и чем кончилась эта история. |
|
|
| номер сообщения: 83-2-1815 |
|
|
|
|
«Что означает ночь?»
В те дни, что мы проводили у ДС, он не раз возвращался к разговорам, почему было принято решение об отъезде на «берега пустынных волн».
Когда при этом присутствовала ГИ, она добавляла что-то свое – какие-то штрихи, детали, которые иногда упускал ДС.
В середине 70-х годов его личное время пришло к очередному рубежу, но на этот раз уперлось не в стену, как это было после войны, когда молодого поэта не печатали и могли посадить, а в вату - и это было похуже стены.
Что же касается времен, то они стояли сумрачные и выморочные – кто-то из друзей эмигрировал, кого-то посадили, кто-то тихо угас. Среда исчезала на глазах, привычный московский круг, существовавший в 50-60 годы, распался - людей вокруг было много, а прежнего круга не было.
ДС всегда и везде оставался самим собой и от литературной братии, постоянно околачивающейся в ЦДЛ, держался особняком. Игнорировал заседания и официальные собрания Союза, не участвовал в склоках и разборках противоборствующих лагерей, группировок и течений, иногда заканчивавшихся пьяными проклятьями в коридорах Клуба и руганью на кухнях московских квартир. А если высказывался, то в официальной печати делал это насколько возможно честно, в дружеском общении не стеснялся, точно определяя - кто есть кто.
Никогда не скрывал своего презрения к все больше и выше поднимающим голову русситам, как тогда называли откровенных шовинистов. Не раз говорил мне, что у всей компании Стасика Куняева и фашиствующего идеолога «правых» Кожинова никаких идей, кроме поганых, вроде антисемитизма, нет. Я об этом знал, поскольку регулярно, преодолевая отвращение, читал статьи этой шайки в «Нашем современнике» и «Молодой гвардии».
В те годы Самойлов дружил с Лидией Чуковской, Львом Копелевым, Юлием Даниэлем, Комой Ивановым и Юрием Карякиным, Владимиром Лукиным, композиторами Борисом Чайковским и Давидом Кривицким и, конечно же, Юрием Левитанским.
Все больше и больше сближался с актерами – Зиновием Гердтом и Михаилом Козаковым, не утрачивал связей со старыми школьными друзьями Люсей Дорошенко, астрономом Феликсом Зигелем, Анатолием Черняевым, работавшим в те годы ЦК и ставшим помощником Горбачева в годы его нахождения на пирамиде власти. Изредка перезванивался с Олегом Трояновским, в те времена - послом СССР в Японии. До войны они вместе учились в ИФЛИ.
Но общение было более душевным, нежели духовным.
«Кто устоял в сей жизни трудной»
Постепенно назревал кризис – не творческий, а возрастной. Все больше и больше думалось о том, «что там, за поворотом». Возрастной кризис не обязательно совпадает с творческим, который может случиться в любое время. Поэтому стихи писались (и какие!) и собирались в очередную книгу «Весть».
Там были такие вещи, как -
И ветра вольный горн
И речь вечерних волн,
И месяца свеченье
Как только стали в стих
Приобрели значенье
А так – кто ведал их!
И смутный мой рассказ,
И весть о нас двоих,
И верное реченье,
Как только станут в стих,
Приобретут значенье.
А так – кто б знал о нас!
Или:
Выйти из дома при ветре
По непогоду выйти.
Тучи и рощи рассветны.
Перед началом событий.
Холодно. Вольно. Бесстрашно.
Ветрено. Холодно. Вольно.
Льется рассветное брашно.
Я отстрадал – и довольно!
Выйти из дому при ветре
И поклониться отчизне.
Надо готовиться к смерти
Так, как готовятся к жизни.
И одно из самых моих любимых, посвященное адвокату Дине Каминской, защищавшей диссидентов и вынужденной эмигрировать на Запад, с которой ДС был дружески близок еще с довоенных времен:
Кто устоял в сей жизни трудной,
Тому трубы не страшен судной
Звук безнадежный и нагой.
Вся наша жизнь – самосожженье,
Но сладко медленное тленье
И страшен жертвенный огонь… |
|
|
| номер сообщения: 83-2-1816 |
|
|
|
|
«Холодно. Вольно. Бесстрашно»
В 70-е окончательно надоела власть. Если «от детских простуд ежедневных» еще можно было куда-то деться – в конце концов, со взрослением детей простуд становилось все меньше и меньше, то от Советской власти, казавшейся в те времена болезнью вечной - некуда. Разве только на Запад. К чему и призывала Галина Ивановна, которая убеждала ДС уехать из страны и почему-то в Италию.
Но он эмигрировать не собирался – был убежденным противником участившихся отъездов и доказывал тем друзьям и знакомым, которые вознамерились идти по этому пути, что это путь наименьшего сопротивления, что русский писатель (как бы это пафосно не звучало) не должен покидать родину. На этот счет ДС разделял взгляды Ахматовой и Солженицына, хотя с последним расходился по многим вопросам.
Подобно Пушкину, кожей ощущал потребность быть независимым.
И от государства.
И от освободительного движения (как называли правозащитное течение причастные к нему люди), загнанного этим самым государством в подполье.
И от народа, под которым его любимый Александр Сергеевич разумел в своем «Пиндемонти» чернь.
Но независимым - здесь, а не там:
Зависеть от царя, зависеть от народа —
Не все ли нам равно? Бог с ними.
Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
Вот счастье! вот права...
ДС не был ни диссидентом, ни правозащитником, у него была другая профессия. Но как крупный и честный писатель, придерживавшийся в своем литературном поведении правил чести и благородства - да и по внутреннему своему мироощущению тоже, он не мог не сочувствовать правозащитникам, даже не разделяя все их идеи, поскольку диссидентская среда, как и любая другая, исповедующая определенные взгляды, была неоднородной, и люди встречались там самого разного калибра и масштаба.
Вспоминается первый вечер ДС в ЦДЛ, который был устроен к его 50-летию. Молодые, веселые и озорные, мы пришли на этот вечер с Сашей. Зал был переполнен, пришли все, кто любил поэзию Самойлова. Пришел на вечер и Андрей Дмитриевич Сахаров, чье имя тогда уже было под запретом. Два года назад он опубликовал «Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе», которое гуляло в самиздате и которое глухо, не называя имени автора, критиковали в подцензурной печати.
По молодости лет я со своим товарищем не понимал тогда всего значения личности Сахарова, для нас он был очередной фрондер, только не из литературной среды. ЦДЛовское начальство косилось на ДС, который не просто раскланялся со своим знакомым, но и публично приветствовал его.
Через двадцать лет А. Д. Сахаров в своих «Воспоминаниях» опишет, как незадолго до своей высылки он с женой побывал на авторском концерте Окуджавы, а затем в гостях у ДС, с которым Елена Боннэр была знакома с давних времен.
Из «Воспоминаний» А. Д. Сахарова:
В те же осенние дни Люся повезла меня к Давиду Самойлову – прекрасному поэту, быть может лучшему сейчас поэту классического звучания, прямому наследнику поэзии ХIХ века. Самойлов жил за городом, в большом доме деревенского типа. Они с женой радушно приняли нас – тут отношение ко мне было явно отражением их отношения к Люсе. Самойлов прочитал свои новые стихи, осведомившись сперва, могу ли я долго слушать чтение. Он прекрасный чтец, голос его в домашней обстановке звучал, по-моему, даже лучше, выразительней, чем на эстраде. Читал он тогда и не свои стихи. Мог ли я представить себе что-либо подобное еще за полгода до этого?
После визита опальной пары ДС записал в "Дневник":
Приезжала Е. Боннэр со своим новым мужем – академиком Сахаровым.
Чудаковат, добр, необычен.
- У националистов нет перспектив. Они сходят на нет. (В разговоре о двух реальных мировоззрениях: технократы и националисты).
О романе Солженицына.
-Не думаю, чтобы мне понравилось.
Сахаров в конце книги скажет, что самойловские строки из одного стихотворений, посвященных Пушкину («Болдинская осень») -
Благодаренье Богу - ты свободен -
В России, в Болдине, в карантине!
- могли бы быть внутренним эпиграфом («для самого себя») к его «Воспоминаниям».
ДС всегда дарил Сахаровым все свои новые книги и никогда не скрывал своих отношений ни с ними, ни с Копелевым, ни с Даниэлем, а времена были не такими уж вегетарианскими.
«Враг народа»
Осенью 1976-о он обедал с академиком и его женой в публичном (во всех смыслах) месте – ЦДЛ. Об этом возмутительно-вопиющем факте писательскому начальству, в котором, кстати, писателей было кот наплакал, все сплошь партийные функционеры – донесли «доброжелатели» Самойлова.
«Преступление» ДС было столь велико, что «дело» обсуждалось на секции поэзии - у него хотели отобрать квартиру. Но нашлись трезвые головы, которые высказались, что, мол, это уж чересчур, и вообще не нужно плодить лишних обидчиков, их и так хватает. Руководители секции к этим доводам прислушались, «дело» похерили, и до Московского секретариата оно не дошло.
А еще раньше, в 1968-м, когда власть после Чехословакии решила перекрыть все и без того слабые краники общественного недовольства, ему и другим не менее достойным людям влепили выговор с занесением -
За политическую безответственность, выразившуюся в подписании заявлений и писем в различные адреса, по своей форме и содержанию дискредитирующих советские правопорядки и авторитет советских судебных органов, а также за игнорирование факта использования этих документов буржуазной пропагандой в целях враждебных Советскому Союзу и советской литературе, секретариат правления Московской писательской организации на заседании 20 мая 1968 года постановил объявить членам Союза писателей выговор с занесением в личное дело – Аксенову В. П., Самойлову Д. С., Балтеру Б. И., Войновичу В. Н., Чуковской Л. И. …
(Из Информационного бюллетеня Секретариата правления СП СССР. 1968, №6)
Выговор аукнулся через несколько лет - юбилейный сборник «Равнодействие» в издательстве «Художественная литература» – должен был выйти в 1970, но книгу задержали, и на свет хиленький (по объему) младенец появился только в 1972 году. |
|
|
| номер сообщения: 83-2-1817 |
|
|
|
|
«Я сделал свой выбор…»
Тем временем ГИ попытки свои не прекращала - Самойлов этим попыткам всячески противостоял. Когда противостояние перешло в сопротивление, она оставила свой замысел, потому что когда ДС сопротивлялся – сломить его было невозможно.
В жизни, как известно, большую роль играет случай. У Галины Ивановны в Таллине с давних времен проживал родной брат Леонид. Однажды он пригласил их к себе, повез по побережью, остановились на несколько дней в Пярну. Море, напоенный сосновым запахом, пряной, чистый воздух, неторопливый спокойный быт очаровали ДС. Он и раньше не раз бывал в Эстонии, но только сейчас обратил внимание на то, на что раньше внимания не обращал. Затем еще несколько раз он с женой приезжал отдохнуть в Пярну. После этих наездов, и был найден компромиссный вариант – купить дом в этом замечательном эстонском городке.
Сошлись на том, что Бродский был прав:
Если выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции, у моря.
Расставаться с Москвой, привычным читательским и дружеским кругом было нелегко. В те годы ДС был одним из центров поэтического притяжения и одним из немногих, кто вел себя безукоризненно в литературной жизни. Это привлекало к нему читателей и притягивало некоторых собратьев по цеху. Интеллигенция всегда тянулась к честному, не затасканному и не заштампованному поэтическому слову. Молодым, да и не только молодым, литераторам требовался образец литературного поведения.
Но решение было принято и отступаться от него не хотелось. Оставалось предпринять усилия, чтобы сохранить городскую квартиру, дабы в любой момент беспрепятственно наезжать в город – по делам, увидеть старенькую маму и старшего сына, окунуться в ворох столичных новостей, да и просто пообщаться с близкими сердцу людьми.
В конце 75-о все было готово к отъезду – был куплен нижний этаж самого обычного пярнусского дома по ул. Тооминга (а через несколько лет – верхний), вещи собраны, мальчики Петька и Пашка психологически подготовлены, Варвару было решено из школы не дергать, оставить в Москве с бонной.
В январе 76-о началась новая жизнь.
В 77-м все переплавилось в стихи:
Я сделал свой выбор.
Я выбрал залив,
Тревоги и беды от нас отдалив,
А воды и небо приблизив.
Я сделал свой выбор и вызов.
……………………………….
Я сделал свой выбор. И стал я тяжел.
И здесь я залег, словно каменный мол.
И слушаю голос залива
В предчувствии дивного дива. |
|
|
| номер сообщения: 83-2-1818 |
|
|
|
|
Ганнибал не гений…
Так в предчувствии «дивного дива» вошла в колею и потянулась неспешная и неторопливая, однообразная и размеренная жизнь в прибалтийском городке Пернове, возникшем, как гласит история, в 1251 году.
В достопамятные времена городок Пернов был славен тем, что в XVIII веке здесь некоторое время служил и проживал царский арап, прадед Пушкина, Абрам Петрович Ганнибал, о котором в XX веке ДС сложит поэму.
Не обычный для этих мест, вызывавший удивление у бледнолицых северян, чернокожий Ганнибал служил комендантом коменданта крепости. Он был женат на красавице-гречанке с русским именем и русскою душою, которую родители выдали за замуж за арапа против ее воли. Это и подтолкнуло Евдокию к измене. Гнев Ганнибала был ужасен, он решил наказать жену, нарушившую супружескую верность самым страшным образом - обвинил её и её любовника в попытке отравления. Изменщица была заточена в монастырь, где и нашла последний приют.
Человеческие страсти – любовь, измена во все времена неизменны. ДС заинтересовал этот сюжет, и он изложил его с присущим ему блеском и философичностью. Поэму «Сон Ганнибала» он закончил такими строками:
А что потом? Потом проходит бред,
Но к прошлому уже возврата нет.
Всходили в небо звезды Ганнибала,
Гречанка же безвестно погибала,
Покуда через двадцать лет Синод
Ей не назначил схиму и развод.
Арапу бедный правнук! Ты не мстил,
А, полон жара, холодно простил
Весь этот мир в часы телесной муки,
Весь этот мир, готовясь с ним к разлуке.
А Ганнибал не гений, потому
Прощать весь мир не свойственно ему,
Но дальше жить и накоплять начаток
Высоких сил в российских арапчатах.
Ну что ж. Мы дети вечности и дня,
Грядущего и прошлого родня...
Бывает, что от мыслей нет житья,
Разыгрывается воображенье,
Тогда, как бы двух душ отображенье,
Несчастную гречанку вижу я,
Бегущую вдоль длинного причала,
И на валу фигуру Ганнибала.
А в небесах луны латунный круг.
И никого. И бурный век вокруг.
Самойлов своей поэмой был неудовлетворен, потому что видел в ней насильственное благородство, а это было против его натуры. Но читателям поэма нравилась. Самая важная мысль, во всяком случае, для меня, заключалась в том, что гений, уходя, прощает этот мир. Ганнибал гением не был, он был предвозвестником гения. Который уходя, этот мир простил с холодной морошкой на губах.
Во времена прадеда Пушкина и более поздние Пярну был известен как порт, в советские - получил еще известность и как курорт, на который съезжалась рафинированная русско-еврейская интеллигенция. Интеллигенция предпочитала советскому дискомфорту Абхазии, помноженному на менталитет тамошних аборигенов с горячей кровью, что во много раз увеличивало бардак, царивший на Кавказе, эстонский комфорт, более-менее сравнимый с европейским, и аборигенов, в чьих жилах текла холодная кровь – общение с ними было практически безопасным.
Лампочка Юрского
На ДС в Пярну, как и в Москве, люди слетались как бабочки на огонь. Он умел привлекать к себе сердца и умы. Да и всегда слетавшимся и съезжавшимся было приятно послушать его новые стихи и пообщаться мало того, что мудрым, но с любимым человеком и поэтом.
Часто бывал в Пярну Александр Городницкий с женой, ученицей ДС, замечательным поэтом Анной Наль. Бережно храню на своей книжной поэтической полке ее книгу «Весы» 1995 года рождения. Именно так, поскольку сборник этот был ее первенец. В отличие от своего достаточно широко известного мужа, она, к сожалению, до сего времени не известна широкому читателю, хотя талант ее и дар своеобразны и оригинальны. Но так сложилась судьба. Я обязательно, со временем, выложу в «Стойле Пегаса» несколько ее самых лучших стихотворений.
Как-то раз заглянул Сергей Юрский, который в прихожей ввинчивал перегоревшую лампочку, о чем мне с некоторым удивлением рассказывала редко удивлявшаяся знаменитостям, постоянно бывавшим в доме, как в Москве, так и в Пярну, присутствовавшая при этом исторически-бытовом событии Варвара.
Мосье Паниковский и космонавт Гречко
Поначалу скромный старик не вызывал никакого удивления у своих соседей – холодных и бесстрастных эстонцев. Но когда они увидели сошедших с экрана и в разные времена расхаживавших по их улице то жуликоватого Паниковского (Гердта) из классического «Золотого теленка», то эксцентричного полковника Френсиса Чеснея (Козакова) из бурлеска «Здравствуйте, я ваша тетя!», то благородного Атоса (Смехова) из почти мюзикла «Три мушкетера»; когда ТВ приехало в их городок снимать фильм о ДС и попросило местное СМУ, или как там оно называлось, заасфальтировать для съемок дорогу, по которой должен был проехать тонваген, и по местным меркам это самое могущественное СМУ немедленно, без разговоров, на глазах удивленной публики нужную дорогу заасфальтировало - бесстрастные сердца дрогнули и в головах что-то зашевелилось. Но и тогда эстонские соседи так ничего до конца и не поняли про своего соседа и продолжали теряться в догадках.
Впрочем, вскоре все прояснилось. Любопытство эстонцев было удовлетворено, когда по просьбе местной русскоязычной интеллигенции, прознавшей, что в их городке «поселился замечательный поэт», ДС начал выступать с чтением своих стихов в местном культурном клубе. Отказывал Самойлов редко, только по причине нездоровья. Время от времени он выступал вместе с Зиновием Гердтом и Михаилом Козаковым.
Вот тогда жители городка и узнали, что сосед их всего-навсего русский поэт, но все равно почесывали свои репы, недоумевая, почему его с завидной регулярностью навещают всесоюзные знаменитости.
Добила соседей тяжелая артиллерия в лице летчика-космонавта, Героя Советского Союза Георгия Гречко. Космонавт, оказавшийся в августе 85-о проездом в Пярну, возжелал познакомиться с любимым поэтом. Набрал номер, позвонил, представился. На другом конце провода было коротко сказано: «Приезжайте!» - ДС тоже было интересно пообщаться с человеком, побывавшим в безвоздушном пространстве – и Гречко приехал.
В назначенный час и день черный лимузин подкатил к дому. Из машины вышел из всех космонавтов самый интеллигентный космонавт, которого местные аборигены видели только по телевизору и в основном с руководителями партии и правительства на трибуне Мавзолея, и не спеша, с женой, прошествовал по их улице Тооминга в дом Самойлова.
Когда в Москве ДС рассказывал об этом неожиданном визите, я спросил, какое впечатление Георгий Михайлович произвел на него и о чем они говорили.
«Говорили? – переспросил Самойлов.- Как ты думаешь, о чем могут в первый день знакомства говорить два русских интеллигента, один из которых побывал в космосе, а другой о нем размышляющий?»
«О смысле жизни», - догадался я.
«Так оно и было, - сказал ДС. – Гречко весьма симпатичен и умен. Я подарил ему книгу и пластинку. А для вечности нас фотографировал Виктор»
Вот тогда эстонские соседи про Самойлова решили, что он не только поэт, но и одновременно какой-то большой начальник, вышедший на пенсию и избравший их прекрасное, уютное Пярну для дальнейшего жизнепроживания и общения с такими же как и он большими людьми.
Виктор Перелыгин, местный учитель русского языка и литературы, который и запечатлел этих «больших начальников» для истории, вхожий в дом ДС, ничем их догадки не подтверждал, но и не отвергал. |
|
|
| номер сообщения: 83-2-1819 |
|
|
|
|
Спасибо. Очень интересно.
__________________________
Audiatur et altera pars |
|
|
| номер сообщения: 83-2-1820 |
|
|
|
|
| azur: ...а для другого и поздний Скрябин ... |
Музыкой навеяло:
Что остается? Поздний Тютчев?
Казалось, жизнь ложится в масть.
Уже спокоен и невлюбчив.
Но вдруг опять — стихи и страсть...
Что остается? Поздний тоже,
Но, Господа благодаря,
Вдруг упадающий на ложе
В шум платья, листьев, октября...
Что остается? Пушкин поздний...
Какой там поздний!.. Не вчера ль —
Метель, селитры запах грозный,
И страсть, и гибель, и февраль...
http://www.ruthenia.ru/nemzer/SAMOJL.html
http://magazines.russ.ru/znamia/2003/5/samoi.html |
|
|
| номер сообщения: 83-2-1821 |
|
|
|
|
из разговоров 1985 года...
«ДУМАТЬ НАДО О СМЫСЛЕ…»
О понятии «свобода» и свободе художника
ДС. Свобода – понятие, которое включает в себя множество смыслов и толкований. По Далю – это, прежде всего, отсутствие неволи, рабства. По отношению к печати – отсутствие цензуры, но и при необходимости – ответ перед судом. По отношению к слову – позволенье выражать свои мысли. По отношению к мысли – самостоятельность убеждения, вольное мышление.
Даль как всегда точен и универсален.
Вообще свобода существует в двух ипостасях – как свобода внешняя, то есть свобода слова, печати, передвижения и так далее, и свобода внутренняя, то есть свобода совести, мысли, убеждений, которая связана с внешней и проявляется в условиях осуществления выше названных свобод. Но то, что мы понимаем под внутренней свободой художника, может существовать отдельно и независимо по отношению к свободе внешней. Прежде всего – это умение быть самим собой, оставаться верным самому себе в самых разных обстоятельствах. Примеры такой внутренней свободы художника – Ахматова, Мандельштам, Булгаков, Платонов. Они творили в самые черные времена и оставались самими собой.
Для художника внутренняя свобода – одно из главных условий его существования как творческой личности. Те, у кого не хватало этой свободы, ломались. Даже талантливые художники ломались и шли иногда на компромиссы. При желании оправдания всегда можно найти – здесь и социальная необходимость, и скидки на молодость, и вера в Сталина.
Человека как личность образует внутренняя свобода
ДС. Каждого человека поддерживает и образует как нравственную личность внутренняя свобода. Во все времена были люди с нормальными нравственными понятиями в народе, обладавшие внутренней свободой. Не прибил их и сталинизм с его унификацией мнений и мысли и сужением нравственного диапазона до нуля. Не сумела развратить брежневская эпоха. Если бы такие люди отсутствовали, вряд ли мы сумели перейти к новому времени. Здесь, однако, интересно чисто в психологическом плане в какой форме выражались нравственные понятия. Скажу о своем поколении. У нас они выражались в форме сомнений в себе. В наше сознание усиленно вдалбливались догмы, и мы их принимали. Но чувствовал я себя при этом плохо и искал ущерб в себе. Думал, а может, я неправильно воспитан и не являюсь настоящим человеком. Наверно, я гнилой интеллигент, и у меня не хватает якобинского чувства беспощадности, ненависти к «врагам». Я считал это своим недостатком, а оказалось, что это и было нормальным нравственным чувством, которое потом вывело из тупика не только меня одного. Наше поколение, в основном. Прозревало после войны. Конечно, у разных людей процесс происходил по-разному.
Нечто подобное происходит и в наше время. И когда некоторым ныне ставят в вину то, что они писали и говорили при Брежневе, а сейчас, мол, пишут и говорят совершенно противоположное, это несправедливо. Те, кто напоминает, очевидно, полагает, что человек либо сегодня кривит душой, либо кривил ею вчера. Но не исключено, что многие в тех условиях верили в то, что писали. Может быть, даже в чем-то считали себя ущербными и писали через силу. И лишь только сегодня начали прозревать. Мы все развиваемся, кто в лучшую, а кто в худшую стороны. Не стоит сейчас заниматься тем, кем ты был когда-то. Надо заниматься тем, кем ты теперь являешься. В то же время нельзя забывать о том, что в обществе всегда находились и крупные личности, которым не было необходимости прозревать – они были рано созревшими людьми с твердыми нравственными устоями. Среди них мы находим и художников, и ученых: Короленко, Пастернака, Павлова, Капицу, Сахарова. Убеждения, которых они придерживались, поколебать было невозможно. Если кто-то из таких людей и оступался в жизни, то только тогда, когда это грозило гибелью себе, близким. Это вещи непостыдные. |
|
|
| номер сообщения: 83-2-1822 |
|
|
|
|
Два вида фатализма
ДС. Философия страха и бесстрашия наиболее полно проявляется в экстремальных ситуациях. Во время войны я занимался такими наблюдениями: большинство бесстрашных людей, которых я знал, вело себя в бою мужественно, хотя каждый испытывал страх перед смертью. Но были и героические бесстрашные личности. Меня интересовало, какова психология и тех, и других.
Оказывается, она происходила из двух противоположных источников, хотя зиждилась на общем основании – все они были фаталистами, но при этом одни были уверены, что их все равно убьют, и поэтому, собственно, суетиться нечего; а другие пребывали в полной уверенности, что несмотря ни на что останутся живы. По существу это и есть пессимистический и оптимистический варианты фатализма.
Есть понятия физического и нравственного страха. Мы всегда удивлялись после войны, что люди, которые бесстрашно бросались под танки, панически боялись МГБ. Боялись больше, чем смерти. Это удивительный психологический феномен. У человека есть пределы и нравственных возможностей. В бою и на Лубянке они проявлялись по-разному: страх перед нравственным унижением личности сказывался сильнее страха перед танками. |
|
|
| номер сообщения: 83-2-1823 |
|
|
| |
|
|
|
|
|
|
|
| Copyright chesspro.ru 2004-2024 гг. |
|
|
|
