У нас, насколько помню, его можно было купить относительно свободно, а вот "64"-нет. И, вот сейчас вспомнил, выпускались ещё бюллетени различных турниров-они тоже были в таком "разрезном" формате.
– Дайте Томаса Манна почитать. Я возьму у Бека, ладно?
– Ладно.
Затем подходит Раевский. Затем Бартен. И так далее. Роман вернулся месяца через три.
Я стал его читать. Страницы (после 9-й) были не разрезаны.
В своё время мы этот феномен обсуждали, и по сути довлатовской миниатюры я привёл цитату из Вайля. Байка столь хороша, что можно поместить всю. Или хотя бы первую часть. Эссе называется "Археология поколения":
Лет уже двадцать, как я перешел с виниловых пластинок на компакт-диски, но вот как-то получил в подарок от приятеля набор приятного старья. У другого - меломана, слушающего любимое на пластинках, - взял проигрыватель. Среди прочего в подарочном наборе - двойной альбом: "И.С. Бах. Шесть сонат для скрипки и клавесина. Давид Ойстрах и Ганс Пишнер". Издание самого начала 70-х. Поставил первый диск - ну невозможно слушать: заезжено и загажено так, что Баха не отличить от Хренникова. Уже без всякой надежды на что-либо поставил пластинку номер два: идеальное звучание, все обертоны полнозвучны, игла скользит по девственной глади, как Татьяна Навка.
И вот думаю: у меня в руках почти ископаемое, во всяком случае - артефакт. Требует разгадки - что за диво, отчего такая разница между двумя из одной коробки. Подходить к этому явлению следует научно, как археолог знания: но не как умозрительный Мишель Фуко, а всерьез, практически, как Шерлок Холмс. Холмс - российский, разумеется, - покрутил бы пластинки и все понял. Но только российский, и только знающий и понимающий новейшую историю. Попробуем воспроизвести картину.
Компания собирается под торшером вокруг низкого журнального столика, на котором бутылки сухого вина и сырные сухарики. Все. Где-то на бескрайних российских просторах пьют во дворе "Розовое крепкое" под плавленый сырок "Новый". Где-то сервируется самогон со щами. Где-то щурятся от света люстр и морщатся от лимона под коньяк. Где-то вдумчиво намазывают зернистую, вынимая запотевшую. Где-то - другие жизни. Здесь - "Ркацители", если повезет - "Гурджаани". Батон за 19 копеек нарезается кружочками, чуть масла, сверху кусочек сыра "Российского" - в духовку. И - Бах.
Где-то про "Эти глаза напротив" поет Валерий Ободзинский. Где-то саксофонист зависает над Чарли Паркером. Где-то фронтовое бессмертное хоть бы и под баян, но роднее - a capella. Где-то пришептывающее азнавурообразное. Здесь - Бах. С его антинапором, организованной строгостью и благородной простотой. Бах, как-то разом противостоящий и Краснознаменному хору Александрова, и кривляке эстрадной, и "Ивану Сусанину" из радиоточки. Одним словом - всему, что так или иначе насаждается. Вот и Тарковский только что в "Солярисе" Баха пустил в паре с Брейгелем. Да, к тому же Бах - это Бог: хорал, церковь, орган. Если не инакомыслие, то хотя бы - инакослушание.
Гуляет русская образованная прослойка шестидесятнической закваски. Ее источники, они же составные части, явлены в репертуаре и меню. Коренное происхождение непременно проявится, но надо чуть подождать. Не так уж все элементарно, Ватсон, как любим говорить мы, археологи. "Ркацители" ("Гурджаани", если повезло) допито. За остроумной перебросочкой о Феллини, с обильным использованием цитат из Ильфа и Петрова и "Москва - Петушки" дошла до центра иголка на третьей сонате Ойстраха с Пишнером. Надо бы ставить вторую пластинку, но хоть оно сухое, но забирает, и вообще - сколько можно. Во где уже!
Начинается отслоение благоприобретенного. Не то что чуждого, но по душе - чужого. В холодильнике ведь нашлось-таки место и чему-то близкому: оно - не свекольный, конечно, но и не экспортная на винте, а простая честная за два восемьдесят семь, - достается. Сухарики сырные под это грызть непристойно, однако на балконе мерзнет присланное из деревни сало. Замена Баху (как за столом кто-то успел заметить, дребезжит очень) ищется в оживленных спорах, которые уже ведутся на повышенных тонах. Выбор широк: Утесов, Шульженко, Штоколов, архивный Шаляпин, Жанна Бичевская, Окуджава. Разумеется, Володя. На брошенную небрежно пластинку номер один проливают морс, роняют сало, скоблят ее вилкой и вытирают спичечным коробком. Утром вынимают из-под недоеденного и помещают в коробку к пластинке номер два.
Через неделю хозяйка объявляет: "Меня научили добавлять к российскому рокфор, так выходит пикантней, только надо ленинградский брать". Хозяин выставляет "Фетяску" (если повезло - "Цинандали") и говорит: "Баха, что ли, поставить, Пишнер очень хорош, Ойстраху почти не уступает". Через час, после третьей сонаты, дикий рев: "Мы вели машины, объезжая мины" перекрывает даже Володины "Штрафные батальоны".
Сонаты четвертую-шестую не слыхал никто. Их существование - фантомно.
Забулдыги зашли в троллейбус на заднюю площадку, достали бутылку, стаканы, разлили и замерли на секунду.
Кондуктор с передней площадки кричит: - Граждане, а за проезд???
Забулдыги: - О! За проезд!!!
Могу добавить, что по сути я мыслил примерно так же, т.е. Иосифа с братьями не читал, "Волшебную гору" не осилил, а лучшим романом брата Томаса считаю первый.
Величие его как главного немецкого классика прозы (если считать Кафку австрийским) мне недоступно.
Возможно, это вопрос языка, и я тут не судья, но по мне лучшая немецкая проза - проза Гейне.
Забулдыги зашли в троллейбус на заднюю площадку, достали бутылку, стаканы, разлили и замерли на секунду.
Кондуктор с передней площадки кричит: - Граждане, а за проезд???
Забулдыги: - О! За проезд!!!
О, я не понимал, о чём речь. Эту сонату я знаю, она перекликается с арией из страстей по Матфею. Той арией, которая звучит у Иоселиани в "Жил певчий дрозд". Если это номер 4, то Вайль погорячился. Я слушал этот кусочек много раз в исполнении Гульда и Менухина.
P.S.
P.P.S. Судя по моей реакции, эту сонату помещал сюда салюки.
Я дотянул уж вон до скОка,
Чему причиной несомненно
И воздух Ближнего Востока,
И гены Дальнего Востока,
И среднерусской полосы
Неповторимые красы!
Своим почтенным долголетьем
И видом, доблестным вполне,
Обязан я и тем,
И этим,
И дорогой моей семье,
И замечательной тусовке,
Где я варился, креп и рос,
В объятьях бардовской массовки
При свете театральных звёзд!
Благодарю!
Мерси!
Спасибо!
Вы навсегда в моей душе!
Авось, глядишь, ещё что-либо
Спою вам, люди!
(Е.Б.Ж)
Из поздравлений отмечу два: одно с рифмой Ким-таким, другое с рифмой таким - как Ким
Ты прекрасен, Юлий Ким.
Будь и далее таким!
Губерман
Ищу людей, подобных Киму,
Но очень трудно быть таким.
В не-Кимов камня я не кину,
Но сам мечтаю быть как Ким!
Однажды я «сел лицом в грязь». Сидели выпивали с приятелем.
Как известно, первая рюмка кратковременно обостряет память.
Поэтому, собственно и язык развязывается. Обострила. Развязала.
И я в срочных поисках на столе закуски говорю: когда-то у меня
было 3 вида хорошей памяти - зрительная … и ещё какие-то две.
Помню, Окуджава в «Лит. газете» поздравил Кима с 50-летием. Что-то вроде «завидую, ему на 10 лет больше осталось».
Это, похоже, было первое упоминание, что есть такой автор. Он ведь и в титрах был Ю. Михайлов.
VicS: Помню, Окуджава в «Лит. газете» поздравил Кима с 50-летием. Что-то вроде «завидую, ему на 10 лет больше осталось».
Это, похоже, было первое упоминание, что есть такой автор. Он ведь и в титрах был Ю. Михайлов.
В этом раннем фильме он ещё есть под собственной фамилией. А я во время карантинов дважды концерты Кима по зуму слушал.
В молодые годы знавал я песню "Фантастика-романтика..." и числилась она у меня среди симпатичных бодрых комсомпесен чуть ли не как "Легко на сердце..." И вдруг встретил её в сборнике туристических песен под авторством именно барда Ю. Кима. Тут же она выросла в моих глазах, как и "Рыба-кит". Но, подчёркиваю, бардом Кимом он уже был хорошо известен и в провинции, и метаморфоза в Ю. Михайлова была на наших глазах, хотя конкретные, а не общие причины были не очень известны в той же провинции
jenya: В этом раннем фильме он ещё есть под собственной фамилией.
Фильм 63-го года, не помню, чтобы я его смотрел.
В самом-самом конце 67-го вышел полнометражный документальный фильм "Семь нот в тишине", в котором одна из семи музыкальных новелл была посвящена молодому барду Юлию Киму (к тому времени мне хорошо известному, конечно, по магнитофонным пленкам).
Вот его я смотрел - в "Уране" на Сретенке.
А со следующего, 68-го, и появился на свет "Ю.Михайлов" - в титрах фильмов и в театральных программках.
"Скупые строки" Википедии:
Сотрудники Комитета государственной безопасности предложили Киму воздержаться от концертной деятельности. При этом ему было сказано, что препятствовать его работе в театре и кино КГБ не будет. Ким должен был взять псевдоним (до 1985 года в титрах он обозначался как «Ю. Михайлов»). Так написание музыки и песен для театра и кино стало его основным профессиональным занятием. Концертная деятельность Кима возобновилась лишь в 1976 году.
Сегодня разрешился от долгого оперного поста: слушал в Зале Чайковского "Волшебную флейту" с молодежным оркестром и молодым интернациональным составом. Понятно, в концертном исполнении и в облегченной, менее чем 3-часовой версии, без разговоров.
В общем, на приличном уровне, за вычетом придумки организаторов, поставивших над сценой по бокам двух ведущих, которые время от времени вели диалог по поводу оперы в стиле передачи "С добрым утром".
И, конечно, на Папагено надели ковидную маску - еще один повод для добрых шуток конферансистов.
