Но уж темнеет вечер синий,
Пора нам в оперу скорей:
Там упоительный Россини,
Европы баловень — Орфей.
Не внемля критике суровой,
Он вечно тот же, вечно новый,
Он звуки льет — они кипят,
Они текут, они горят,
Как поцелуи молодые,
Все в неге, в пламени любви,
Как зашипевшего аи
Струя и брызги золотые...
Но, господа, позволено ль
С вином равнять dо-rе-mi-sоl?
Этот сборник прежде всего чудовищное кладбище слов, неуклюжих попыток расшифровать и раскодировать музыку Шостаковича, приделать к ней подстрочник, перевести на язык деклараций, манифестов и передовиц. «Не беспокойтесь, мы-то знаем, о чем эта музыка», говорит неназванный музыковед после премьеры Одиннадцатой симфонии, и это «мы-то знаем» и составляет тайное содержание почти всех высказываний о Шостаковиче и его сочинениях.
Кажется, этот идиотический тип анализа раздражал и самого Шостаковича. «Когда критик пишет, что в такой-то симфонии совслужащие изображаются гобоем и кларнетом, а красноармейцы — группой медных инструментов, хочется крикнуть „неправда!”, скажет он в 1933-м году на дискуссии в Союзе композиторов. Но именно так слушают Шостаковича десятилетиями, и довольно разношерстный подбор эссе в сборнике только подчеркивает бессмысленность любых трактовок.
— Одной из тем нашего предыдущего интервью был Шостакович, потому что ему был посвящен один из концертов тогдашнего «Возвращения». И получалось, что к Шостаковичу ты относишься скорее отрицательно. Теперь наш герой — Шнитке, который вроде как продолжатель линии Шостаковича. Но к нему, судя по всему, у тебя другое отношение?
— Я не отношусь к Шостаковичу отрицательно. Во всяком случае, не хуже, чем к самому себе. На самом деле, говоря о Шостаковиче, я имел в виду личность, а не музыку. И значение его личности для нас, так называемых интеллигентов. У Шнитке это значение, конечно, совсем другое. У него не было шлейфа официозности, двойственности, который был у Шостаковича. Наоборот, был ореол такого как бы диссидента. Который, на самом деле, не то чтобы на 100 процентов соответствовал действительности. Но мне не кажется, что это был ореол, создаваемый им самим. Может быть, это его окружение создавало. Или это был такой самовозникший в воздухе пиар, когда начался ажиотаж вокруг того, что он делал. Эта знаменитая конная милиция во время премьеры «Фауст-кантаты»... Он был как бы полузапрещенным композитором.
Полезно ли читать, что говорил композитор? И да, и нет. У того же Шнитке есть знаменитый медленный эпизод в Альтовом концерте, который им задумывался как апофеоз пошлости, обманчивой красоты и т.д. А Башмет играл абсолютно впрямую — это была не обманчивая красота, а самая настоящая. И помогает нам или не помогает наше знание о том, что автор задумывал по-другому? Не знаю. Мне сложно сказать про себя, потому что я так давно это прочитал…
— Юрий Дереникович, мы бы хотели начать с самых общих вопросов о лингвистике как науке. Ведь язык — невероятно сложный объект, очень трудный для исследования. Язык живет своей жизнью, похожей на жизнь природы, а в то же время он реализуется через речь людей. И в связи с этим первый вопрос: лингвистика — это естественная или гуманитарная наука?
— Лингвистика слишком неоднородна, чтобы на этот вопрос можно было дать однозначный ответ. Если считать эталоном естественной науки такую науку, утверждения которой могут быть проверены в экспериментах, то лингвистика скорее гуманитарная наука. «Скорее», потому что разные лингвистические дисциплины занимают разное место на этой шкале. Фонология или морфология, имеющие дело с конечным числом единиц, ближе к точным наукам. В качестве примера можно привести «Грамматический словарь русского языка» А. А. Зализняка, позволяющий построить по достаточно простым правилам все грамматические формы около 110 000 русских слов.
Бесконечность начинается в синтаксисе и приобретает еще большие масштабы в семантике.
Из присланной на рецензию статьи, авторы предлагают некую модель. Рассмотрим две популяции клеток, А и Б, говорят они. Предположим, что эти клетки имеют те же самые механические и хемотаксические свойства. Предположим далее, что клетки типа А двигаются медленнее и слабее реагируют на хемотаксические стимулы.
Что общего между Герцлем и Бяликом? У обоих есть борода, кроме Бялика.
Сегодня утром отправляюсь на международную конференцию по биотехнологии, Миша (4) единственный проснулся и провожает. Попили чай.
- Миша, всё, я пойду надевать костюм.
- а зачем??
- буду выступать.
- пап... а ты будешь Зайчиком или Мишкой?
Musical homes have more romance. People who say they listen to music out loud together the most have 67 percent more sex, and almost a quarter of people would give up sex before music according to survey data.
Our study shows that listening to music out loud can lead to more happiness. After music was introduced in the home, 43 percent of participants reported feeling extremely loved, an 87 percent increase from before there was music at home.
Boring things can become more fun. In our survey, 83 percent believe doing chores is easier when listening to music.
50 percent of respondents enjoy cooking more while listening to music. This was underlined in the experiment, where we could see an increase in the time spent together in the kitchen by 20 percent.
Вы думаете, я чего так мало постов пишу. Это я под впечатлением от постановки Камы Гинкаса, спектакль "Чёрный монах" по Чехову, ухитрился посмотреть в прошлый четверг в простом американском кинотеатре на среднем западе, в озёрном краю. Спектакль меня поразил в первую очередь тем, что "Чёрный монах" это не пьеса. "Чёрный монах" это повесть. Поставить повесть как пьесу так, чтобы это смотрелось, чтобы была драматургия, с сохранением текста вокруг (а не только отдельных реплик героев) - это на самом деле задача близкая к невыполнимой. И Гинкасу это удалось, причем удалось блистательно. Этим спектаклем он расширил чеховский репертуар с (допустим) четырёх-пяти драматических вещей до пяти-шести. То есть, это круче, чем выставить новую картину Вермеера (у него их 34). Актёрская игра - замечательна. И совершенно нетривиальна. Актёру надо и говорить авторский текст о самом себе (sic!), и одновременно показывать его. Тут есть простор для вдохновения и интерпретации, можно показать оттенки, можно сказать так, а сыграть чуть иначе.
За спектакль «Черный монах» Кама Гинкас награжден премиями: им. М. Туманишвили «За совершенство в искусстве», «Хрустальная Турандот» и «Чайка».
В октябре 2000 г. спектакль получил Гран-при на Международном театральном фестивале «Балтийский дом» в г. Санкт-Петербурге и приз критики «За лучший спектакль».
Сергей Бархин получил премию «Золотая маска» как лучший художник.
Сергей Маковецкий удостоен премии «Чайка» за роль Коврина.
Сергей Маковецкий и Игорь Ясулович удостоены Государственной премии РФ за актерский дуэт в «Черном монахе».
В 2000-м Кама Гинкас поставил один из лучших своих спектаклей, который идет уже очень редко, но посмотреть его стоит непременно. В основе лежит феноменальное пространство — артисты разыгрывают чеховскую повесть на зрительском балконе, спиной к пустоте и темноте зала. Герой Сергея Маковецкого сходит с ума в полуметре от первого ряда, а гуттаперчевый монах Игоря Ясуловича беззвучно прыгает в бездну, через несколько секунд оказываясь где-то на горизонте.
Смерть Сталина очень многое изменила во всей этой ситуации. Как я уже говорила, папу посадили в ночь со 2-го на 3-е февраля, и в конце февраля и мама, и я думали, что папы больше нет. После сообщения о болезни Сталина у мамы появилась какая-то надежда, и мы сидели, не отрываясь, у репродуктора в коридоре и ждали известий. И когда сообщили о чейн-стоксовском дыхании, у мамы буквально свет в глазах появился. А когда стало известно о его смерти, то это вообще был праздник. Мы услышали сообщение, и мама сказала: «Если папа еще жив, то многое может измениться». И уже на следующий день или через день нам позвонили из МГБ. Мужской голос сказал: «Я звоню по поручению профессора». Профессора! А не «изверга рода человеческого», как писали тогда в газетах. Это уже был сигнал. Голос сообщил, что «профессор просил передать вам, что он жив и здоров и волнуется за семью. Что передать профессору?» И тут мама закричала: «Передайте профессору, что мы здоровы и мы счастливы!» Вся страна в соплях, всеобщая скорбь, а мама кричит «мы счастливы». Я очень испугалась — мне уже 14 лет было, и я многое понимала — и была уверена, что сейчас придут и маму немедленно заберут. Но никто так и не пришел.
Я помчалась к единственной семье, которая нас поддерживала во время папиного ареста, рискуя всем. Андрей Александрович Губер был главным хранителем Музея изобразительных искусств — Пушкинского музея. Он был одним из немногих, кто в те годы ездил сквозь железный занавес, так что ему больше, чем кому-либо грозило обвинение в шпионаже и арест. Притянуть его к «делу врачей», обвинить в том, что он передавал от папы какие-то шпионские сведения за границу — было проще простого. Жена Андрея Александровича — тетя Рая — была маминой подруга со школьной скамьи, и когда я родилась, она кормила меня грудью. И эта семья нас очень поддерживала. Я встречалась на улице с их сыном Шуриком через день — он передавал нам обед, который готовила тета Рая. Он приносил судочки, я забирала и отдавала уже пустыми.
После сообщения из МГБ о том, что папа жив, я помчалась к Губерам с этой потрясающей новостью в неусловенное время. С Шуриком мы обычно встречались тайком, на шумных улицах — к ним домой, в огромную коммуналку я ходить боялась, соседи могли «стукнуть». Мама научила меня избавляться от слежки, и я неуклонно следовала инструкциям. В метро я стояла всегда у самого выхода из вагона и на какой-нибудь промежуточной станции, когда двери начинали закрываться, я выскакивала. Садилась в встречный поезд, проезжала несколько станций тоже у самых дверей, снова неожиданно выскакивала, садилась в нужном направлении — и так несколько раз, чтобы убедиться, что за мной нет хвоста. Время встреч всегда строго соблюдалось, а тут я прибежала, не разбирая дороги. Губеры меня совсем не ждали, не были готовы к известию, и счастью их не было предела.
Тетя Рая побежала на кухню ставить яблочный пирог. Соседи очень удивились, что она в такой момент ставит пирог, и тетя Рая сказала им — поминальный, по Иосифу Виссарионовичу.
jenya:когда сообщили о чейн-стоксовском дыхании, у мамы буквально свет в глазах появился.
Эти двое - шотландец и ирландец - надолго стали любимыми учеными во многих советских семьях. В их честь провозглашались тосты на семейных торжествах...
Тогда весь отснятый материал изъял КГБ, Арановича на Ленфильме понизили в должности до ассистента режиссера, оператора высшей категории Аркадия Резентула - до третьей категории, а оператора Анатолия Шафрана вообще лишили возможности снимать, и он ушел со студии
интересная, все же, штука - истории и легенды.
Арановича никак не могли понизить до должности ассистента режиссера на Ленфильме - причем не столько потому, что никаких "ассистентов режиссера" не существует (есть второй режиссер, есть помреж, и это совсем разные специальности, а не части одного пути), сколько потому, что Аранович тогда на нем вообще не работал. работал он на Леннаучфильме, где снял в 1966 - три картины, и еще по одной в 67, 68, 69 и 70 годах. на Ленфильм ушел в 1970, в 1971 выпустил первый игровой.
Шафрана тоже никто не лишил возможности снимать, у него значительная фильмография , но в 1966 он сменил Ленинград на Владивосток. не уверен, что это было самостоятельное решение - могли так и наказать.
никакого Резентула просто не существовало - он Рейзентул ну и помимо упомянутых двух снимала еще Л. Краснова, и фамилия ее тоже есть в титрах "личного дела Ахматовой", можно было бы и упомянуть
За Шуберта могу сказать, что у него есть одна неоконченная симфония и одна незаканчивающаяся.
Впрочем, он написал массу замечательной камерной музыки, которую очень люблю.
До хотя бы та же Арпеджионе.
Уж на чём её только не исполняли, вплоть до барабанов.
Но мне нравится традиционные варианты
