Описка. Следует читать "либретта Дель Понта". Кстати, о либретто. В начале последней сцены перед мощным командоровским "Дон Джовааааааани" Лепорелло слышит шум и выбегает из залы. Там он видит и слышит статую Командора. Он вбегает обратно и поднимает панику. В частности он кричит Дон Жуану, что слышит "та-та-та-та". Мне вдруг пришёл в голову мотив ударов судьбы, и я полез изучать либретто.
Ah! signor, per carita.
Non andate fuor di qua.
L'uom di sasso, l'uom bianco...
Ah! pardon: io gelo, io manco...
Se vedeste che figura...
Se sentiste come fa...
Ta, ta, ta, ta.
Чтобы понять, имеет ли эта аналогия с началом пятой симфонии Бетховена право на существование, надо определить, говорится ли это та-та-та-та про шаги статуи или про стук в дверь. В русской литературной традиции это шаги командора, например, есть стихотворение Блока (вот тут его нараспев читает Багрицкий). Тем не менее, кто-то считает, что это неточности перевода, и речь идёт о стуке в дверь. Тут аналогия с Бетховеном становится вопиющей, как пишет Щербаков
Пока в руках штурвалы и поводья,
пока не наш закон "семь раз отмерь",
ко всем словам у нас одна мелодия:
"Па-ба-ба-бам", - судьба стучится в дверь.
Когда великий Глюк
Явился и открыл нам новы тайны
(Глубокие, пленительные тайны)
Готовясь к обсуждению Дон Жуана, я посмотрел одноимённый балет Глюка (куски из разных постановок) и немного про него (про балет да и про Глюка тоже) почитал. Оказывается, Глюк велик не только в опере, но и в балете. Собственно, его вместе с хореографом Анджолини можно считать родоначальником и основателем современного балета, самостоятельного сюжетного действа со своей драматургией. То бишь, без этих ребят не было бы Эйфмана с Григоровичем. Первым современным балетом являлся как раз "Дон Жуан", к этому времени Глюком было написано уже более тридцати опер.
Полез смотреть, откуда возникла интерпретация начала пятой симфонии как ударов судьбы; оказывается, сам Бетховен сказал некоему Шиндлеру "Так судьба стучится в дверь". Другие указывают, что этот Шиндлер - "крайне ненадёжный источник и биограф". То бишь, может эта интерпретация принадлежит самому Шиндлеру.
Два неожиданных наблюдения, две заметы горестного сердца. Иногда небольшой музей со сравнительно небольшой коллекцией, с пятью стоящими картинами лучше богатого гиганта. Там ты каждую картину осмотришь подробно, со вкусом, да ещё поговоришь со смотрительницей, да дома в интернете про неё (картину) почитаешь. А если шедевров десятки, уже как-то глаз замыливается, чувства тупеют, да и ноги не ходят. Вот, скажем, коллекция Филлипса в Вашингтоне, осмотр занял бы полчаса, но, к счастью, у них выставлены ещё несколько замечательных картин из Базеля, а если еще зайти в музейное кафе до, то вообще красота. Второе наблюдение состоит в том, что иногда плохой актёр говорит тебе о персонаже больше, чем хороший. На прошлой неделе я знакомился с творчеством режиссёра Шапиро. Сначала посмотрел нашумевшую "Манон Леско" с прямо скажем нехуденькой Нетребко (Большой Театр), а потом "Вишнёвый сад" (Мхат) с Ренатой Литвиновой в роли Раневской. Рената хороша, не плох Епиходов, остальные актёры это, в общем ладно. Особенно плох был Гаев. Особенно по сравнению со Смоктуновским, которого я видел в этой роли (та постановка, где Шарлотту играла Гундарева). И как-то после спектакля мне стало очевидно, что энтот Гаев вообще никого не любит, никто ему особенно не интересен, пустой и дрянной человек, на самом деле. А тогда я попал под обаяние Смоктуновского, который ловко это скрывал.
У Смоктуновского было много отрицательных ролей. Глубокие мерзавцы и злодеи у него выходили восхитительно. Но вот сыграть человека-"пустышку", видимо, было свыше его сил.
__________________________
Спасение там, где опасность.
Блоха однажды вспрыгнула на ногу разгоряченному атлету и укусила его. Он рассердился и уже сложил ногти, чтобы ее раздавить, как она опять прыгнула так, как от природы дано ей прыгать, и ускользнула от гибели. Застонал атлет и молвил: "О Геракл! если ты против блохи мне не помогаешь, то как же ты поможешь мне против соперников?"
Вспомнил, понятное дело, Щербакова.
Молитесь - если не нелепо
В минуту страха или горя
Взывать к тому, кто сам когда-то
Не избежал смертельной чаши:
Едва ли выпросишь у неба,
Чего не выпросил у моря.
Смешна стихиям эта трата
Словес. Но, впрочем, дело ваше.
Блоха однажды вспрыгнула на ногу разгоряченному атлету и укусила его. Он рассердился и уже сложил ногти, чтобы ее раздавить, как она опять прыгнула так, как от природы дано ей прыгать, и ускользнула от гибели. Застонал атлет и молвил: "О Геракл! если ты против блохи мне не помогаешь, то как же ты поможешь мне против соперников?"
Львы бабочкам не опасны. Марциал.
И атлеты для блох.
__________________________
Спасение там, где опасность.
Police said his daughters Nika Kholodenko, 5, and Michela Kholodenko, 1, had no visible signs of trauma. Initial autopsy reports came back inconclusive, and toxicology results were pending, Babcock said. Babcock did not provide details about how they died, other than to say they suffered “homicidal violence.”
Sofya Tsygankova, who was accused of smothering her two daughters with pillows in March of this year, has been found unfit to stand trial in Fort Worth. She will be sent for 120 days of treatment in a mental health facility, after which she will be brought before the court for reassessment.
Булгаков из черновой рукописи неоконченной повести, сентябрь 1929 (речь идёт о "Белой гвардии").
<...>
Мой друг! Вам, наверно, приходилось читать такие сообщения:
«Французский писатель N. написал роман. Роман разошелся во Франции в течение месяца в количестве 600 тысяч экземпляров и переведен на немецкий, английский, итальянский, шведский и датский языки. В течение месяца бывший скромный (или клерк, или офицер, или приказчик, или начальник станции) приобрел мировую известность».
Через некоторое время в ваши руки попадает измызганный номер французского или немецкого иллюстрированного журнала, и вы видите избранника судьбы. Он в белых брюках и синем пиджаке. Волосы его растрепаны, потому что с моря дует ветер. Рядом с ним в короткой юбке и шляпе некрасивая женщина с чудесными зубами. На руках у нее лохматая собачонка с острыми ушами. Видна бортовая сетка парохода и кусок шезлонга, за сеткой ломаные волны. Подпись показывает, что счастлив избранник, он уезжает в Америку с женой и собачкой.
Отравленный завистью, скрипнув зубами, швыряете вы журнал на стол, закуриваете, нестерпимый смрад подымается от годами не чищенной пепельницы. Пахнет в редакции сапогами и почему-то карболкой. На вешалке висят мокрые пальто сотрудников. Осень, но один из сотрудников пришел в капитанской кепке с белым верхом, и она мокнет и гниет на гвозде. За стеклами идет дождь. Он шел вчера, идет сегодня и будет идти завтра...
Не солгу Вам, мой друг, мой роман не только не вышел в количестве шестисот тысяч, но он не вышел и вовсе. Что касается же тех двух третей романа, что были напечатаны в журнале Рудольфа, то они не были переведены на датский язык, и в Америку с собачкой на яхте я не ездил. Даже более того, он настолько не произвел никакого впечатления, что иногда мне начинало казаться, будто он вовсе не выходил. В течение месяцев двух я не встретил ни одной живой души, которая бы читала мой роман. Сам я зато перечитал напечатанное раз пятнадцать и пришел к выводу, что Рудольф ночью уволок у меня из комнаты черновики. Если бы над этими черновиками я просидел еще несколько месяцев, действительно можно было бы сделать приличный роман. Итак, прошло два месяца. К концу второго месяца я наконец убедился, что люди, прочитавшие мое произведение искусства, на свете имеются.
В редакции встретил я развязного и выпившего поэта Вову Боргузина. Вова сказал:
— Читал, Мишенька, я ваш роман в журнале «Страна». Плохонький роман, Мишун, вы..
Есть новый талантливый скрипач, совсем ещё мальчик, Daniel Lozakovich. Я про него уже не раз читал, но ни разу не слышал. Мне кажется, у него совершенно потрясающий звук.
Я поигрываю в покер в интернете. Не на живые деньги, а просто так, за столом обычно 5 человек. В последней игре у меня дважды было на руках два туза. Один раз проиграл флэшу (5 карт одной масти), один раз стрейту (пять последовательных карт). Везунок!
Ходил вчера на премьеру Дона Джованни нашей областной филармонии (постановки Метоперы я пока не видел, слышал только обрывки пары трансляций по радио).
Вообще зашло отлично, из минусов можно отметить отсутствие клавесина (видимо из каких-то глубоких соображений, потому что клавесины у нас есть даже в студенческих постановках), ну и живой оркестрик в замке дона Джованни заменили на граммофон.
Постановка была в костюмах 1930-х с лёгким гангстерским флёром (белые спаты на туфлях дона, кобура с наганом под мышкой у Лепорелло, из этого нагана и был убит Коммендаторе), ну этим в последнее время уже никого не удивишь.
Хит-новинка, раньше не видел - донна Эльвира примерно на 6-м месяце беременности, несколько раз со значением держится за живот, и, что удивительно, это хорошо вписывается в либретто. (Примерно так же меня поразили двое детей графини Альмавивы в исполнении Рене Флеминг). Причём если вначале я был уверен, что на животе подушка, то в конце, когда она вышла на поклоны, и с некоторым трудом сделала книксен, я уже засомневался. В любом случае, она, на мой взгляд, была лучшей на сцене (при том, что плохих там вообще не было).
Моему сыну больше понравился Лепорелло. И Лепорелло, и его дон были законченными подонками, которым не хотелось сочувствовать. Интересно, что актёр, игравший дона Джованни, был чисто по природе похож лицом на Трампа, и если бы его волосы были бы зачёсаны не назад, а вперёд, сходство просто бросалось бы в глаза (при том, что его поведение уже было трамповским). Видимо, постановщики не имели намерения переводить возвышенное искусство в партер политики.
Ещё из режиссёрских находок:
- В начале "мадамины" Лепорелло раскуривает сигарету, и даже успевает сделать лёгкую затяжку,
- Донна Анна, донна Эльвира и дон Оттавио в масках с некоторой опаской подходят к замку дона Джованни, но им легко удаётся пройти Лепорелло, который в это время нюхает не то табак, не то кокаин,
- Перед своей главной арией "Il mio tesoro intanto" дон Оттавио хлебнул для храбрости из фляжки, которую он позаимствовал у Мазетто.
Что мне нравится в черных лебедях, так это их красный нос.
Впрочем, к нашему рассказу это не имеет никакого отношения. Хотя в тот вечер я сидел на лавочке у Чистых прудов и смотрел как раз на черных лебедей.
Солнце укатилось за почтамт.
В кинотеатре «Колизей» грянул веселый марш и тут же сменился пулеметной очередью.
Из стеклянного кафе вышел молодой человек и, распугивая с асфальта сизарей, направился прямо к моей скамейке. Усевшись рядом, он достал из кармана часы-луковицу, больше похожие на репу, щелкнул крышкой, и в тот же миг раздалась мелодия:
Я люблю тебя, жизнь,
И надеюсь, что это взаимно…
Скосив глаза, я глянул на часы и увидел надпись, искусно вырезанную на крышке: «ЗА ХРАБРОСТЬ».
Под надписью был выцарапан маленький поросенок.
Между тем неизвестный захлопнул крышку часов и сказал себе под нос:
– Без двадцати девятнадцать.
– Сколько?
– Без двадцати девятнадцать. Или восемнадцать часов сорок минут. А что?
Передо мной сидел парень, худой, широкоплечий. Нос у него был несколько великоват, глаза прищуренные, а щеки загорелые и крепкие, как грецкий орех.
– Где же вы достали такие часики? – завистливо спросил я.
– Да так, купил по случаю. В одном магазинчике.
Это была, конечно, ерунда. Часы с надписью «За храбрость» не продаются. Неизвестный просто не хотел рассказывать, за что его наградили часами. Он стеснялся.
– Что мне нравится в черных лебедях, – сказал я дружелюбно, – так это их красный нос.
Владелец часов засмеялся.
– А мне, – сказал он, – черные лебеди вообще не нравятся. Лебедь должен быть белым.
Слово за слово – мы разговорились.
– Интересно, – толковал я, – почему это у вас на часах поросенок нарисован?
– Да это так просто – шутка. Ничего интересного.
– Ну, а все-таки?
– Дело давнее. Я ведь тогда жил еще у мамы. В деревне Сычи.
– Ну, и что там произошло?
– Да ничего особенного…
Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших
прудах, появились два гражданина. Первый из них, одетый в летнюю серенькую
пару, был маленького роста, упитан, лыс, свою приличную шляпу пирожком нес в
руке, а на хорошо выбритом лице его помещались сверхъестественных размеров
очки в черной роговой оправе. Второй -- плечистый, рыжеватый, вихрастый
молодой человек в заломленной на затылок клетчатой кепке -- был в ковбойке,
жеваных белых брюках и в черных тапочках.
Первый был не кто иной, как Михаил Александрович Берлиоз, председатель
правления одной из крупнейших московских литературных ассоциаций, сокращенно
именуемой МАССОЛИТ, и редактор толстого художественного журнала, а молодой
спутник его -- поэт Иван Николаевич Понырев, пишущий под псевдонимом
Бездомный.
Попав в тень чуть зеленеющих лип, писатели первым долгом бросились к
пестро раскрашенной будочке с надписью "Пиво и воды".
Да, следует отметить первую странность этого страшного майского вечера.
Не только у будочки, но и во всей аллее, параллельной Малой Бронной улице,
не оказалось ни одного человека. В тот час, когда уж, кажется, и сил не было
дышать, когда солнце, раскалив Москву, в сухом тумане валилось куда-то за
Садовое кольцо, -- никто не пришел под липы, никто не сел на скамейку, пуста
была аллея.
-- Дайте нарзану, -- попросил Берлиоз.
-- Нарзану нету, -- ответила женщина в будочке и почему-то обиделась.
-- Пиво есть? -- сиплым голосом осведомился Бездомный.
-- Пиво привезут к вечеру, -- ответила женщина.
-- А что есть? -- спросил Берлиоз.
-- Абрикосовая, только теплая, -- сказала женщина.
-- Ну, давайте, давайте, давайте!..
Абрикосовая дала обильную желтую пену, и в воздухе запахло
парикмахерской. Напившись, литераторы немедленно начали икать, расплатились
и уселись на скамейке лицом к пруду и спиной к Бронной.
Вы сами могли бы написать научно-популярную книгу? Например, про Серебряный век?
Нет, я против. Есть вещи, которые не поддаются популяризации. И свойство ученого человека заключается именно в том, что у него должно быть чутье на то, что можно популяризировать, а что нельзя. Мы каждый день видим попытки популяризировать так называемый Серебряный век. Кроме ужаса ничего из этого не получается, не может получиться.
– Мы с Олегом приехали в 1982 году из Кухмо, это финский город, где проходит знаменитый фестиваль камерной музыки. Отправились в Посад под Звенигородом, где отдыхали большой компанией: наши дети, наши друзья. Это был и отдых и не отдых (смеется), а сплошное общение. И под впечатлением от финского фестиваля мы решили тоже что-нибудь устроить, главным образом – для детей, чтобы они поняли, что не зря их тащили с речки и усаживали за инструменты.
Началось все это детским концертом в конце лета. Взрослые тоже подключились – на вторых ролях. Даже создали солистам симфонический оркестр. В нем было два человека – я и Олег. Мы изображали аккомпанемент. Солистами были маленькие Катя Сканави и Алеша Мельников. Концертмейстером за первым пультом сидел Олег и играл с таким увлечением… Мы устраивали этот фестиваль не для кого-то, а для самих себя. Хотелось, чтобы все могли получить удовольствие. Центром фестиваля были дети.
В последней сценической редакции Городничий у Гоголя, как известно, говорит:
"Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие: к нам едет ревизор".
Пятнадцать слов.
А в первой редакции было:
"Я пригласил вас, господа... Вот и Антона Антоновича, и Григория Петровича, и Христиана Ивановича, и всех вас для того, чтобы сообщить одно чрезвычайно важное известие, которое, признаюсь вам, чрезвычайно меня потревожило. И вдруг сего дня неожиданное известие, что отправился из Петербурга чиновник с секретным предписанием обревизовать все относящееся по части управления и именно в нашу губернию, что уже выехал десять дней назад тому и с часу на час должен быть, если не действительно уже находится в нашем городе".
То есть 78 слов.
Во второй редакции было - 45.
В третьей - 32.
А в четвертой, как сказано, в беловой - 15.
Чудесные записки Мариенгофа, читал когда-то в юности. И тогда же ещё удивлялся (и сейчас снова удивился - вот он, склероз): друг Есенина, а уцелел и дожил до оттепели!
