Самых близкий кинотеатр к нашему дикому отдыху в Пеннсильвании был в городе Монровилль с населением 28386 человек. На повтор трансляции оперы Доницетти "Любовный напиток" с Нетребко, Квеченем и Полензани (постановка Бартлета Шера) собралась вся местная интеллигенция: врачи, адвокаты, преподаватели местного коммьюнити колледжа. Д. считал, что таких помимо нас будет семь человек. Я ставил на двадцать. Правда оказалась посередине; от полного разгрома в этом споре меня спасла русскоязычная община города.
Сходил на спектакль Смехова "Флейта-позвоночник" по Маяковскому. Ну что вам сказать. То в нос тебе магнолия, то в глаз тебе глициния.
В центре сцены помещался большой бумажный экран, на который проецировали фотографии Маяковского и всякие картинки. В конце спектакля Смехов ножницами прорезал в экране дыру и в эту дыру шагнул и ушёл из зала. Молод душой!
Мой же поход на этот спектакль тоже прошел в стиле футуризма, весело и задорно. У нас тут позакрывали все дороги, я опоздал на 15 минут, вошёл без билета и сидел на ступеньках.
Восьмилетняя Варя, дочь моей коллеги – девочка с пытливым умом, очень музыкальная – вернулась из школы потрясенная. Дети на занятиях слушали “Детский альбом” Чайковского и постигали историю создания сборника. Не поужинав, Варя бросилась скачивать все 24 пьесы. Весь вечер их слушала, а потом пришла делиться впечатлениями: “Мама, как ты думаешь, “Болезнь куклы” – это веселая или грустная музыка?” – “Наверное, грустная”. – “Ха! Это ты еще “Похороны куклы” не слышала!”
Когда Хаюту пришла повестка в советский военкомат, это, конечно, была та еще радость, но Хают, конечно, пошел. Ожидал худшего. И тут ему в первой же комнате говорят: «А ты, что ли, сын доктора Хаюта?» Мама Хаюта была очень хорошим и очень известным в городе гинекологом, Хают почувствовал конъюнктуру и кивнул. «Ой», - сказали Хаюту, - «Так мы тебя сейчас быстренько проведем!» - и за пять минут пропустили его во вторую комнату. Там, как и в третьей комнате, и в четвертой, его спрашивали, неужели он сын доктора Хаюта, получали утвердительный ответ, радовались и скоренько оформляли, что положено. Хают преисполнился надеждой и был окрылен. Оставалась медкомиссия. Тут Хаюту особенно было нервничать нечего, и он смело зашел в комнату. Там сидел суровый пожилой мужик, поглядевший на Хаюта так, что с него, бедного, немедленно слетел всякий гонор. «Сын, значит, мой?!» - спросил это мужик нехорошим голосом. Так выяснилось, что в городе два доктора Хаюта, - но кто ж мог знать.
Надпись на стене женским почерком: "Здесь был Максим, Катин муж".
Одеваюсь перед зеркалом. "Ермилов, - спрашиваю, - этот свитер или этот? Или тот, который позавчера?" "А в чем разница? Что тот черный, что тот черный, и третий тоже черный", - говорит Ермилов. "Ну здрасьте", - говорю, - "они же вообще ничего общего между собой не имеют". "Ну уж прости, что твой муж не из Питера", - говорит этот бессовестный человек.
С младенчества я очарован игрой света и тени. Наше появление и наше исчезновение – прообразы этой игры. Шахматная доска и миганье бабочки – из лучших ее воплощений, и не зря я посвятил им столько строк, которые не что иное, как чудесное и бесплотное воскрешение вещественного мира. “...Страница под стеклом/ бессмертная, вся в молниях помарок” – та же игра света и тени, и не только благодаря молнии, но и благодаря виду самой страницы с ее чередованием белого и черного.
Меня всегда восхищали превращения, которыми занимается на первый взгляд природа, и лишь на второй – кто-то еще, неведомый, сидящий в неизвестном ряду и подсказывающий недоступные обычной логике ходы: гусеница становится бабочкой, невзрачная пешка ферзем, кафкианский Грегор – навозным жуком. Так человек пересекает границу и, попадая в другой язык и чужую среду, становится эмигрантом: забавнейшее превращение, когда меняется не он, а окружающий мир, становясь словно бы грохочущим поездом, в котором бедняге предстоит сопротивляться всей памятью, несущейся встречь.
Профанирование - так бы сказал мой сын. Задавленные несколькими языками, эти дети злоупотребляют суффиксом -ирова-, причём в их языке он не модифицировается при спряжении. Это позволяет убить двух зайцев - лексику и морфологию.
Получается примерно так: Если табль шейкировать, то стакан глиссировает.
Второй раз к нам в Энн Арбор приезжают европейские команды играть в футбол. Наш стадион вмещает больше 100 тыс. человек, просто обычно он используется для американского футбола. Два года назад Манчестер Юнайтед обыграла Реал Мадрид 3:1, а сегодня мы ходили на матч Челси - Реал Мадрид. Стадион был забит, два года назад был поставлен рекорд по посещаемости футбольного матча в США (108 тыс.), сегодня - второй результат в истории США (почти 106 тыс.). Реал Мадрид доминировал в первом тайме и забил три гола, а во втором тайме роли переменились, но Челси ответил всего двумя голами. Вот голы и голевые моменты из ютьюба, обратите внимание, что все пять голов забиты в ворота слева - недалеко от них мы и сидели.
Два потрясающих сейва вратаря Челси (Бегович) с нашего угла (сорри за качество, формат mov почему-то сильно теряет в резолюции как в муви мейкере, так и в ютьюбе).
Наши еще не добрались до родины, но она зачастила к нам. Первыми в Америку прорвались родичи. Поскольку мы прощались навсегда, их встречали как любимых зомби. Они тоже отличались зверским аппетитом и сметали все, предпочитая электронику, особенно — видеомагнитофоны, позволявшие наконец посмотреть запрещенное властями кино — Антониони, Феллини, «Глубокую глотку». (Книги брали неохотно, даже писатели: Битов — только свои, Рейн оставил и подаренные.)
— Нью-Йорк, — твердо знали они, — начинается с Брайтон-Бич, и не побывать там так же глупо, как вернуться домой без видеомагнитофона.
А я недавно был на Брайтон-Бич, но не нашёл места для парковки, и уехал несолоно хлебавши. Соответственно, берега тоже не видел. Зато был в Бруклинском музее.
Кстати, если в Бруклинском музее покопаться, может быть, там можно найти и передвижников. Точно помню, что видел две картины Верещагина большого формата.
Там же, композиция:
Слева и справа Моне, а на доминирующей высоте Б. Анисфельд, Облака над Чёрным морем (вид с Аю-Дага).
Около 350 кустов марихуаны были обнаружены во дворе дома жителя Негева, недалеко от перекрестка Шокет. Радиостанция "Решет Бет" передала, что делянка с коноплей находилась рядом с отделением полиции.
Из Стейнбека
At about this time the Los Angeles Police Department had a puzzle on its hands. Marijuana was being distributed in fairly large quantities and at a greatly reduced price. The narcotics squad conducted raid after raid without finding the source. Every vacant lot was searched from San Pedro to Eagle Rock. And then the countryside was laid out on graphing paper and the search for the pointed leaves of the marijuana went on in ever-widening circles: north past Santa Barbara; east to the Colorado River; south as far as the border. The border was sealed, and it is well known that muggles does not grow in the Pacific Ocean. Six months of intensive search, with the cooperation of all local officials and the state police, got absolutely nowhere. The supply continued unabated, and the narcotics squad was convinced that the pushers did not know the source.
Heaven knows how long the situation might have continued if it had not been for Mildred Bugle, thirteen, head of her class in Beginning Botany, Los Angeles High School. One Saturday afternoon she crossed the Plaza, picked some interesting leaves growing around a potted palm, and positively identified them as Cannabis Americana.
Joseph and Mary Rivas might have been in trouble but for the fact that the Los Angeles Police Department was in worse trouble. They could not bring him to book. How would it look if the newspapers got hold of the story that the Plaza was the source of supply? that the product had been planted and nurtured by a city employee, freshened with city water, and fed with city manure?
Joseph and Mary was given a floater so strongly worded that it singed his eyelashes. The police even bought him a bus ticket as far as San Luis Obispo.
Любопытно, что по своей природе "Сандро" был имперским феноменом. Советская (тогда еще) литература прирастала за счет окраин, которые открывали русскому читателю новые миры. Вот так – чтобы сослаться на прецедент – Киплинг подарил английской литературе Индию. Это наследство советской империи – так сказать, нерусская литература на русском языке – еще не осмысленно во всей своей совокупности. Впрочем, не стоит забывать, что та же власть сделала все, чтобы задержать приход настоящего "Сандро" к ждущим его читателям.
Какая-то дикая ситуация с этой травой.
Все ее в молодости курили ( а некоторые - не только в молодости), ни с кем ничего не случилось, все знают, что Амстердам - один из самых мирных и цивилизованных городов мира... а воз и ныне там.
Для моих глаз, ушей и ноздрей это место - всё ещё Анн Арбор; оно синеет - или кажется синим, - как Анн Арбор; оно пахнет, как Анн Арбор (хотя должен признать, что в воздухе сейчас меньше марихуаны, чем бывало раньше, и это на миг повергает в смущение старого аннарборца).
Правда, Т. говорит, что в коридорах в общежитии пахнет постоянно. Хотя Мичиганский университет славится другим - здесь сильно пьют.
