В советских фильмах, я заметил, очень много лишнего шума. Радио орет, транспорт грохочет, дети плачут, собаки лают, воробьи чирикают. Не слышно, что там произносят герои. Довольно странное предрасположение к шуму. Что-то подобное я ощущал в ресторанах на Брайтоне. Где больше шума, там и собирается народ. Может, в шуме легче быть никем?
Один мой знакомый физик ходил работать в кафе. И отчасти я его понимаю. Удивительным образом в шумной обстановке иногда легче сосредоточиться.
Шум живого людского происхождения не мешает, даже помогает, но ... "радио орет, транспорт грохочет, дети плачут, собаки лают" - это должно удручать
Всякое быдло хлынуло в интернет, я лично ни х** не ценю подавляющего большинства из того, что приходится просматривать. Беру только повод у сказанного, дабы буркнуть что-нить своё, может стОящее...
saluki: лучше всего думается тогда, когда вокруг много людей, которым нет дела до тебя, а тебе - до них.
И о чем думается?
To begin... To begin... How to start? I'm hungry. I should get coffee. Coffee would help me think. Maybe I should write something first, then reward myself with coffee. Coffee and a muffin. Okay, so I need to establish the themes. Maybe a banana-nut. That's a good muffin.
Roger:Мне гораздо важнее, чтобы эспрессо давали в чашечке.
А я, наоборот, из чашечки быстро выпью и начну обращать внимание на то, что вокруг. Да и пока пью вместо того чтобы думать о своем чашечку начну изучать. А из бумажного стаканчика есть шанс цедить помедленней, при этом сам он, как правило, интереса не вызывает.
Since it’s Erev Yom Kippur, let me hereby repent for all of my countless mistakes, omissions, and lapses of judgment here at Shtetl-Optimized over the past year. In the spirit of the “Kol Nidre” prayer, I also beg to be released from all survey articles that I promised to write, submissions that I promised to review, deadlines that I promised to meet, and emails that I promised to answer. (Of course, if I were conventionally religious, I’d also have to repent for the very act of blogging on Yom Kippur.)
В фильме "Ребро Адама" (хорошая вещь с Чуриковой, а Криштофович вообще недооценён как режиссёр) эта мелодия звучит в самом конце, её напевает столетняя (или сколько там) бабушка, неожиданно вставшая на ноги.
jenya: В фильме \\\"Ребро Адама\\\" (хорошая вещь с Чуриковой, а Криштофович вообще недооценён как режиссёр) эта мелодия звучит в самом конце, её напевает столетняя (или сколько там) бабушка, неожиданно вставшая на ноги.
Эта прекрасная мелодия была популярна у советских кинематографистов.Также звучит в "Любовь и голуби":
— Элегию.
— Массне?
И в "Старом Новом годе":
- У на ничего не осталось выпить?
По странному стечению обстоятельств эти два фильма одни из самых-самых моих любимых.
Пятигорский рассказал мне о таком случае. Он в Берлине играл в каком–то салоне с молодым польским пианистом Каролем Шрётером. Там был и Рахманинов. После выступления Шрётер вознамерился подойти к Рахманинову, спросить о его впечатлении. Пятигорский ему говорит: “Я тебе не советую. Рахманинов ведь может и правду сказать!” Пятигорский знал, как скуп Рахманинов на похвалу — простое “хорошо” было в его устах высшей оценкой. Но Шрётеру было очень важно узнать мнение Рахманинова. С трепетом он приблизился к нему: “Сергей Васильевич, как мы играли?” Ответ был кратким: “Очень плохо”.
http://www.mmv.ru/gootenberg/gregor/15.htm
Устраивая прием в честь приезда Рахманинова, Луиза Вольф попросила меня сыграть его сонату. Мой Друг, пианист Кароль Шрётер лихорадочно готовился к нашему выступлению. И не удивительно. Рахманинов был его божеством. Хорошо порепетировав, мы с нетерпением наблюдали за берлинской музыкальной элитой, собравшейся в доме Луизы. Рахманинов сидел неподалеку от меня и Шретера. У него был такой вид, будто его заманили в западню или привезли на пытку.
Соната прошла хорошо. Ее приняли с искренним воодушевлением. Рахманинов пожал мне руку и произнес несколько лестных слов. Шретер, совершенно не замеченный им, стоял рядом со мной.
- Я на три дня задержусь в Берлине. Пожалуйста, зайдите ко мне, - и, указывая на Шретера. - только без него.
Не пошел я к Рахманинову и провел немало часов, пытаясь помочь Шретеру придти в себя после этого инцидента.
В связи с упоминанием имени Григория Пятигорского, знаменитого виолончелиста, мужа Жаклин Пятигорской,- оба они были страстными почитателями шахмат, в 63-м и 66-м году организовали в Санта-Монике (Калифорния) два турнира на Кубок Пятигорских...
The invitations to the Second Piatigorsky Cup went out. Everyone
accepted except the Russians. Months went by. We started sending
telegrams: silence from Russia. Six months went by before the phone
rang from the Soviet Embassy, asking for my husband. As I happened to
answer the phone, I could not resist and said, "In Russia they are
really not polite."
"What do you mean?" said an indignant voice.
"We invited Petrosian and Keres to play in the Second Cup. We have
written and wired and we never got an answer. That is rude."
"Oh, I am sorry," said the voice on the telephone, "you will hear from
them right away."
A few days later a telegram came: "Thank you for your invitation." We
waited. Another two weeks went by. Another telegram came that said,
"Sorry, we are not free on that date." Within the hour I invited two
other players. Finally we had eight players. We proceeded with the
arrangements-renting the hall, making room reservations, printing the
programs, and many other commitments.
A few weeks before the tournament, Grisha went to Moscow as a member
of the jury for the Tchaikovsky Competition. After he had been there a
few days I received a telegram: "Could you still arrange to include
Petrosian and Keres in the tournament?" I was stunned. Was he
pressured? Did he want me to say yes? Would he be in any danger if we
refused? Prize money would be doubled, rental of the hall should be
extended if possible, programs reprinted, publicity changed. I tried
to stall, answering that it would be extremely difficult to
incorporate Petrosian and Keres and reorganize the tournament, but
that I would try. A second telegram came, more insistent, so I finally
accepted. During Grisha's stay the players themselves had come to him,
so very unhappy, begging him to help them get into the tournament. As
I said, it was difficult and very costly; nevertheless, we rearranged
the tournament to adjust to ten players. But when I. Kashdan, the
chess editor of the Los Angeles Times and the director of the
tournament, went to meet them on arrival, they weren't on the plane.
No message, no explanation. They missed the introductory meeting night
and they were not there for the draw. Finally, we heard that their
visas had not come through but that they would arrive in time to play.
And they did.
Фрагмент из книги мемуаров "Виолончелист" Григория Пятигорского.
Упоминаемый им Hariton - мой дядя Моисей Харитон,пианист (окончил Петербургскую консерваторию) старший брат моего отца (родился в 1890 году в Киеве), эмигрировавший после революции вместе со своими друзьями Пятигорским и Димитрием Тёмкиным.
Тёмкин был пианистом и композитором, и впоследствии музыкально оформлял многие голливудские фильмы. Мне довелось видеть его в Москве в 1969 году, когда он приехал работать над фильмом "Чайковский" со Смоктуновским.Я посетил Тёмкина в гостинице "Украина" в Москве, сопровождая мою старую тетю. Она не видела его больше полувека,- с ее слов, у нее был даже роман с Тёмкиным в далекие киевские времена, когда вся семья моего отца еще жила в Киеве. Помню, что Тёмкин сказал, что все трое - он, мой дядя и Пятигорский - в Америке дружили с великим Рахманиновым. Это почему-то запомнилось.
Дядю своего я не знал, родился я много позже, а переписка с ним, которая велась моим отцом, была прервана в 30-е годы, когда отправлять письма в Америку было более чем опасно.
--------
The street was noisy and the room I rented faced the back yard and was small and dark. But Tols was enthusiastic. He said the place was "cheap and furious" and it was not the room but the company that counted. It was the finest den of immigrants, he said, and I would agree with him when I met the inmates.
The first man to whom Tols introduced me was short and bald. His name was Hariton and he spoke Russian. Reaching out his hand, he said, "I am a pianist, and for your information a darned good one." He informed me that he was part of the "best darned two-piano team in this crummy country as well as in the entire darned Europe," that his partner was Dmitri Tiomkin, who was "the greatest darned genius in our entire miserable trade," and who was the only man to whom he would bow his bald head.
Suddenly, and for no apparent reason, he showed me a bottle. He poured a soapy liquid from it on his head and said that it smelled awful, but that it was the best darned thing to make his hair grow. His hair was essential for his career and in his predicament one did not mind the smell, he said. "I play the piano better now than when the whole tundra grew on my scalp. But where is the success?" he demanded.
Apart from Hariton, who finally succeeded in arousing my interest in the progress of the growth of his hair, there was Prince Pavel Urussoff. Though he was young, there was little that was young about him. He looked nostalgic and tired. Weak and helpless, he had no profession and no work, and he was too proud to ask for money. He spoke to me freely, and just as we were becoming good friends he suddenly disappeared. I tried in vain for many years to locate him. Though I never saw him again, I often think of the gentle and shy man and his words, "I am not an uprooted, but a badly planted, man."
Soon my purse began to grow thin, and I accepted Hariton's generous invitation to share his room. Every evening, with a flower in the lapel of his dinner jacket, Hariton sprinkled himself with an assortment of perfumes. "It's to kill the hair-lotion odor," he said before goint out. His hat smartly on a slant, he gaily bounced to demonstrate his youthful agility. He seldom returned without bringing guests, who often stayed until the early hours of morning. This and many other habits of his put a great strain on me, to say the least.
The proprietors' belligerence reached a high pitch and they threatened to call the police and tried to break into our room. Hariton barricaded the door with his piano, rubbed the elixir into his scalp, and played Chopin. "Great music is great, even in this rathole," he said.
The final blow, however, was delivered by Mr. and Mrs. Tols, who, after lowering their belongings with their old trusty rope, departed, presumably for a stroll. The proprietors held me accountable, and only after I paid all that I could of Tols's bill was I permitted to leave the premises. The cello rubbed against my side as once more I headed for the Tiergarten.
----------
http://www.sem40.ru/ourpeople/famous/11886/
Еще кое-что о Темкине. В этой информации опять говорится о моем дяде в тот период, когда он и Тёмкин еще не добрались до Америки и жили в Берлине, а потом в Париже. Дядя называл себя Харитоном Расковым.
Да, уж дядя мой не известно каких был правил, пухом ему земля! Тетя моя, его сестра, рассказывала мне, что он был очень экстравагантен, это видно и из той информации, что я прислал. Настоящая богема! Тёмкин, когда мы встретились в Москве в 69-м сказал, что дядя умер в 1944 году и ничего дополнительно не сообщил. А из того, что я нашел на интернете, я узнал, что он погиб в уличном инциденте(!) в Филадельфии. Вполне, видимо, похоже на его расхристанную жизнь.
Почитатель: Только начало февраля, но звание "Демагог месяца" можно уже присуждать досрочно.
Прочитал сегодня на BBC:
Известный интеллектуал, выражая своё отвращение к болтливому политикану, использовал знакомый нам жест. Он показал вытянутый вверх средний палец руки и произнёс: "Это великий демагог".
Этот эпизод произошёл не на телевизионном шоу, и не в одном из нью-йоркских салонов, а в Афинах IV века до н.э., когда, согласно позднему греческому историку, философ Диоген сказал группе зевак всё, что он думает об ораторе Демосфене.
Видимо, самое раннее, чему научились древние люди, было умение послать ближнего своего. А Диоген то уже какой продвинутый учёный муж, ему то сам Зевс велел.
P.S.
Когда приезжие хотели посмотреть на Демосфена (знаменитый оратор), он указал на него средним пальцем (вытянутый средний и прижатые указательный и безымянный пальцы считались в Греции непристойным и оскорбительным жестом) со словами: "Вот вам правитель афинского народа". Большинство людей, говорил он, отстоит от сумасшествия на один только палец: если человек будет вытягивать средний палец, его сочтут сумасшедшим, а если указательный, то не сочтут.
мне когда-то в англии рассказали самую пока интересную версию происхождения жеста со средним пальцем. во времена бесконечных англо-французских войн англичане имели огромное "географическое" преимущество - в англии рос тик, лучший материал для изготовления луков. за счет этого англичане могли осыпать противника градом стрел с расстояния, на котором сами были неуязвимы. это вызывало понятный butthurt у лягушатников, что породило добрую традицию - каждому пленному англичанину первым делом отрубали средний и указательный пальцы на правой руке.
у англичан подобное варварство тоже, видимо, вызывало butthurt, и они, дабы потроллить врага, завели моду - во время любого визуального контакта показывали правую руку с выставленными наружу двумя пальцами, что означало попросту - я тебя убью. (афаик, слова fuck тогда в английском еще просто не было)
как оно потом трансформировалось в один средний - не знаю, но в англии можно и сейчас увидеть старые добрые два пальца. и, что интересно, в варианте с двумя пальцами это неизбежно заканчивается дракой, а не просто интеллигентским выяснением того, кто кого куда и как.
saluki: слова fuck тогда в английском еще просто не было
Как же они, бедные, ругались-то?!
слюшай, дарагой, ну зачем ругаться? нэхарошо ето.
панимаю, бывает - встрэтишь плахой человек, прямо мочи нету видеть, такой плахой. ну так зарэзал его - и мир лучше стал, да? а ругаться нэхарашо.
В рамках V Международного зимнего фестиваля искусств в Сочи «Ростелеком» впервые проведет Интернет-трансляцию уникального камерного концерта Юрия Башмета из Зала камерной и органной музыки в Сочи.
Интернет-трансляция концерта пройдет на сайте компании по адресу www.rostelecom.ru/live, на портале Оргкомитета XXII Олимпийских зимних Игр 2014 года в Сочи по адресу www.sochi2014.com, на собственном портале V Международного зимнего фестиваля искусств в Сочи ( www.sochifestival.ru ), а также и на специализированных музыкальных ресурсах – «Classical Music. News&Broadcast» (www.classica.fm), «Musicobserver» (musicobserver.ru) и на сайте газеты DailyTribune (www.dailytribune.ru).
Solovey: "Ну я, признаться, баньку люблю. Надо, не надо, а раз в полгода хожу, моюсь." Откуда это?
Отгадаете - и оффтопируйте.
Не отгадал, но оффтопирую.
Был такой анекдот, старый-престарый. И очень известный, раз его даже моя мама знала. Типа того:
- Сара, Сара! Такое несчастье, у меня в бане кальсоны украли!
Через год:
- Сара, послушай какая радость: кальсоны нашлись! Я в прошлый раз по ошибке обе пары надел!
Последние две оперы, которых транслировали в нашем кинотеатре, были барочные. Я такого раньше никогда не слышал. Хочется отметить два любопытных момента. Во-первых, каждая реплика повторяется по многу раз (от трех до шести). Во вторых, в операх участвуют контр-теноры. Это такой страшно высокий мужской голос типа сопрано. Так вот, сочетание повторов и контр-тенора даёт неожиданный эффект: герой выглядит юродивым. Представляете, как Пастернак читает свои стихи? А теперь представьте, что он каждую строчку повторяет по пять раз.
