В воскресенье были в Чикаго на концерте Кисина и Башмета. Альт Башмета все-таки поразительно звучит. Он играет довольно тихо, еле касаясь струн смычком.
Начали они с Шуберта, а после антракта играли альтовую сонату Шостаковича. Только в третьей части я сообразил, что слышу ее во второй раз, год назад ее играл Гандельсман.
Определение границ применения моральных принципов, как отмечают авторы книги "Солдаты", зависит не столько от индивидуальных убеждений, сколько от дисциплины, иными словами от того, рассматривает ли военное руководство те или иные действия как преступления или нет. В случае с агрессией против СССР командование вермахта определенно решило, что акты насилия в отношении советского гражданского населения не будут преследоваться и наказываться, что, разумеется, привело, к росту ожесточения с обеих сторон на Восточном фронте. Отмечается, что по сравнению с вермахтом и РККА западные союзники действовали более гуманно, хотя в ходе первой фазы операции в Нормандии пленных не брали и они.
Кстати, курс оптики прошел неплохо. Не знаю, уловили ли что-нибудь студенты, но я почерпнул для себя много интересного. К тому же, я способствовал возникновению сердечного союза. Симпатичная и толковая студентка на три последние лекции переехала (к некоторому моему огорчению) с первой парты на последнюю к не менее симпатичному, но гораздо более бестолковому студенту. Поэтому тема про лазеры прошла мимо этой пары, но хотя бы по уважительной причине.
Быдло оно везде и всегда быдло, процентов этак на 99...
Есть два знаменитых эксперимента по социальной психологии, которые показывают, насколько много во всех нас всякой грязи и как ужасающе просто перестать быть человеком: эксперимент Зимбардо, эксперимент Милгрэма.
Зимбардо решил прекратить эксперимент раньше времени, когда Кристина Маслач, студентка и одновременно его невеста, не знакомая прежде с экспериментом, выразила протест против устрашающих условий тюрьмы после того, как она пришла туда провести беседы. Зимбардо упоминает, что из всех пятидесяти свидетелей эксперимента только она поставила вопрос о его этичности. Хотя эксперимент был рассчитан на две недели, через шесть дней он был прекращен.
В своём эксперименте Милгрэм пытался прояснить вопрос: сколько страданий готовы причинить обыкновенные люди другим, совершенно невинным людям, если подобное причинение боли входит в их рабочие обязанности? В нем была продемонстрирована неспособность испытуемых открыто противостоять «начальнику» (в данном случае исследователю, одетому в лабораторный халат), который приказывал им выполнять задание, несмотря на сильные страдания, причиняемые другому участнику эксперимента (в реальности подсадному актёру). Результаты эксперимента показали, что необходимость повиновения авторитетам укоренена в нашем сознании настолько глубоко, что испытуемые продолжали выполнять указания несмотря на моральные страдания и сильный внутренний конфликт.
...В одной серии опытов основного варианта эксперимента 26 испытуемых из 40, вместо того чтобы сжалиться над жертвой, продолжали увеличивать напряжение (до 450 В) до тех пор, пока исследователь не отдавал распоряжение закончить эксперимент. Лишь пятеро испытуемых (12,5 %) остановились на напряжении в 300 В, когда от жертвы появились первые признаки недовольства (стук в стену) и ответы перестали поступать. Ещё четверо (10 %) остановились на напряжении 315 В, когда жертва второй раз стучала в стену не давая ответа. Двое (5 %) отказались продолжать на уровне 330 В, когда от жертвы перестали поступать как ответы так и стуки. По одному человеку — на трёх следующих уровнях (345, 360 и 375 В). Оставшиеся 26 из 40 дошли до конца шкалы.
Согласно этому принципу "отложенной морали", среди военнослужащих вермахта считалось, например, недопустимым стрелять в спускающихся на парашюте сбитых летчиков, а вот с экипажем подбитого танка разговор был короткий.
Обычно такой налет кончался гибелью одной-двух или даже трех машин, которые либо разваливались, взорвавшись в воздухе, либо падали на землю, оставляя дымный след. Летчики часто спасались на парашютах, хотя немцы имели подлое обыкновение убивать их в воздухе, до приземления. Насколько я знаю, наши не совершали подобной низости по отношению к врагу... На фронте гибли все, больше всего пехотинцы и танкисты, но их гибель происходила не столь зрелищно, как гибель летчиков, которую наблюдали десятки тысяч глаз.
...Видите ли, мерзости - точно не норма. Дело решается иначе - каждое общество считает нормой нечто свое. И называет мерзостью отличающееся от нормы. Поэтому мерзость никогда не бывает нормой - по самому определению. и в то же время некий индивидуальный человек с собственным этическим кодексом - антиобщественным - может считать норму - мерзостной. Это очень даже бывает. Я, простите, не помню Вашего возраста - в собраниях коллектива с призывом осудить сотрудника в годы СССР не доводилось участвовать? Когда принимается единогласное решение - вынести выговор, уволить, ходатайствовать перед дирекцией об увольнении и пр.? Нет? Видите ли, там решения были единогласные. И если кто болел и на собрание не приходил - это была фронда, которую замечали. И если кто воздерживался и не голосовал за - это был общий враг, и ему это очень замечали. А голосовать против было нельзя. То есть можно, если у человека нет ни перед кем долгов - а таких людей, простите, обычно нет, или это не очень порядочный человек...
Григорий рассказал интересный случай. О том как студенты гневно осудили П.С. Александрова, подписавшего письмо академиков против Сахарова. Александров устраивал у себя музыкальные вторники (кстати, Григорий, а где это проходило, - у него дома?). И вот там от него и не оставили камня на камне. Интересно, что мой тесть считает, что Пусик (так звали П.С. Александрова) человек вполне порядочный, и студенты вели себя нехорошо. Мол, на факультете у себя они бы и рта не раскрыли, а Пусику сказали пару ласковых слов, зная, что ничего им за это не будет.
jenya: Интересно, что мой тесть считает, что Пусик (так звали П.С. Александрова) человек вполне порядочный, и студенты вели себя нехорошо. Мол, на факультете у себя они бы и рта не раскрыли, а Пусику сказали пару ласковых слов, зная, что ничего им за это не будет.
Интересно, что аналогичную историю рассказал о себе Евтушенко: как он после того самого писательского собрания гневно, в лицо и при свидетелях сказал что-то Слуцкому (что-то там про Иуду и тридцать сребренников). Правда, добавил поэт, сейчас он в этом глубоко раскаивается.
Евтушенко широким легким шагом подошел к Слуцкому и громко, на весь холл Дома кино сказал:
— Борис Абрамович! Я должен вам большую сумму. (Это была правда: Слуцкий охотно ссужал деньгами молодых. — Л.А.) Отдаю часть. Тридцать сребреников, — и протянул две монеты по пятнадцать копеек в покорно протянутую Слуцким руку.
В холле стало тихо.
Слуцкий повернулся на каблуках и пошел к выходу.
Не знаю, насколько это все так и было, такие сюжеты обрастают мифами.
...Видите ли, мерзости - точно не норма. Дело решается иначе - каждое общество считает нормой нечто свое. И называет мерзостью отличающееся от нормы. Поэтому мерзость никогда не бывает нормой - по самому определению. и в то же время некий индивидуальный человек с собственным этическим кодексом - антиобщественным - может считать норму - мерзостной. Это очень даже бывает. Я, простите, не помню Вашего возраста - в собраниях коллектива с призывом осудить сотрудника в годы СССР не доводилось участвовать? Когда принимается единогласное решение - вынести выговор, уволить, ходатайствовать перед дирекцией об увольнении и пр.? Нет? Видите ли, там решения были единогласные. И если кто болел и на собрание не приходил - это была фронда, которую замечали. И если кто воздерживался и не голосовал за - это был общий враг, и ему это очень замечали. А голосовать против было нельзя. То есть можно, если у человека нет ни перед кем долгов - а таких людей, простите, обычно нет, или это не очень порядочный человек...
Григорий рассказал интересный случай. О том как студенты гневно осудили П.С. Александрова, подписавшего письмо академиков против Сахарова. Александров устраивал у себя музыкальные вторники (кстати, Григорий, а где это проходило, - у него дома?). И вот там от него и не оставили камня на камне. Интересно, что мой тесть считает, что Пусик (так звали П.С. Александрова) человек вполне порядочный, и студенты вели себя нехорошо. Мол, на факультете у себя они бы и рта не раскрыли, а Пусику сказали пару ласковых слов, зная, что ничего им за это не будет.
Мне доводилось участвовать - и в университете и на работе - и доводилось публично не соглашаться с предлагаемыми мерами - и они в результате не принимались(я помню сейчас 3 случая - 2 в университетах - Томске и Москве и один на работе). На работе и в Москве мои возражения были формальными(на работе - мало ли что написали из милиции - надо разбираться, в университете в Москве: "Какие основания назвать справку фальшивой? Наведите справки в Киеве, если окажется, что подделка - выгоним"), в Томске - меня взорвало поведение товарок : "Комсомольское собрание не место для сведения личных счетов". Во всех случаях никаких последствий для меня не было.
Я не помню, где были вторники, в какой-то университетской комнате, но ведь и ПС там жил, в башне.
Читал в сети рассказ самого Евтушенко, но сейчас не найду.
Вот здесь о том же:
Там есть эпизод,Огневым, очевидцем, зафиксированный, когда после позорного для всей писательской общественности исключения Пастернака из членов союза,Евтушенко подошёл к Борису Слуцкому, демонстративно протянув ему две "пятнашки", как мол, предателю, Иуде, тридцать сребренников. Эффектно. Но какая сволочь, эстрадный танцор. Выживает везде, всюду плодит детей. А Слуцкий, потрясённый публичным позором, гениальный, кристально правдивый, из депрессиий то выходя, то возвращаясь в психушеку, и без клоунады Евтушенко вину-то свою осознал.
jenya: Если это так, то история не совсем аналогичная, зависит от того, где это Евтушенко сказал и при каких свидетелях. Вообще любопытно.
Аналогия в том, что Евтушенко мог с достаточной уверенностью предполагать, что сам Слуцкий не станет его за это преследовать с помощью властей.
Хотя, если он не смог предугадать содержания выступления Слуцкого на собрании, то может не так уж хорошо он был с ним знаком, чтобы что либо предполагать с достаточной уверенностью.
Когда объявили, что после перерыва будет выступать Слуцкий, мой герой и учитель, я был уверен, что он выступит против всех — в защиту Пастернака, — и испугался за него, ведь он был членом партии, и его могли бы исключить, а это бы означало конец печатания.
Я подошел к нему и сбивчиво шепнул: «Борис, ради бога, будь осторожнее…», на что он с расстановкой ответил каким-то жестяным, несвоим голосом: «Я… выступлю… правильно…». Каков же был мой ужас и всех, кто его любил, когда он начал с преступно детской в этой обстановке, вымученной полуостроты: «Шведская академия отомстила России за поражение под Полтавой, дав Нобелевскую премию Пастернаку…» (цитирую по памяти). У меня все помутилось в голове, и я затем, как сквозь туман, потрясенно увидел, что выступавший вослед Мартынов вдруг развернул какую-то итальянскую газету и показал в доказательство вины Пастернака перед родиной то, что портрет поэта был напечатан рядом с фотографией Чан Кай Ши. Мои два любимых поэта-героя рассыпались у меня на глазах.
Я был должен Слуцкому не помню сколько денег — он часто меня выручал. Сразу же, как только кончилось собрание, я наскреб эту сумму, подошел к нему на улице и громко, чтобы слышали другие, сказал: «Это то, что я должен тебе… Тридцать сребреников за мной». Он выслушал меня с мертвым лицом, с которым ему было суждено жить еще 28 лет. Он сам написал об этом так, осознав то, что с ним произошло: «Ангельским, а не автомобильным сшиблен я крылом».
Стоящая на могиле скульптура Вадима Сидура похожа на автопортрет Слуцкого, который он сделал бы сам, если бы принадлежал к этой профессии. В скульптуре много от политкомиссаров — это лицо человека, принимающего решения и действующего соответственно с ними. Но это только часть правды про Слуцкого. Он был одним из лучших «комиссаров в пыльных шлемах», но все-таки чувство «коллективной пользы» подводило всех, кто «ради дела» может пожертвовать хотя бы одним человеком.
Я жесточайше осуждаю себя за то, что был так по-мальчишески жесток, да к тому же и на людях, со своим учителем. Я не имел права его не осудить, но должен был это сделать, не унижая его, а помогая выбраться из ямы, в которую он сам себя столкнул.
jenya: Интересно, что мой тесть считает, что Пусик (так звали П.С. Александрова) человек вполне порядочный, и студенты вели себя нехорошо. Мол, на факультете у себя они бы и рта не раскрыли, а Пусику сказали пару ласковых слов, зная, что ничего им за это не будет.
Евтушенко: Я жесточайше осуждаю себя за то, что был так по-мальчишески жесток, да к тому же и на людях, со своим учителем.
СС: Собственно говоря, я тоже хочу покаяться за старый грех.
В 78-м году я сказал резкие и несправедливые слова человеку, напечатавшему в одной из газет статью о Корчном. Сейчас-то я прекрасно понмаю, в какой он был ситуации, и чего это ему стоило. Стыдно мне за это до сих пор.
Я очень хорошо понимаю и Вас, Семён, и тестя, и Евтушенко. Тем не менее, хочу озвучить и другую точку зрения. Поступки человека определяются во многом принятой в обществе моралью. Мы все можем войти в положение П.С. Александрова и посочувствовать ему за то, что он совершил недостойный поступок. Наверняка у него были на это уважительные причины. Мы все можем сопереживать журналисту, который поучаствовал в травле Корчного. Возможно у него не было другого выхода, и сам он себя корил за это много лет. Но иногда полезен и юношеский максимализм. Кто знает, может быть Эренбург говорил, что его нет дома, когда его приглашали выступить против Пастернака, еще и потому, что боялся не только своей совести, но и осуждения со стороны близких ему людей. И потеря их уважения пугала его больше, чем возможные неприятности со стороны властей.
Выделяют внутренний и внешний конформизм. Внутренний конформизм предполагает соответствие мировоззрения человека общепринятым морально-этическим нормам и устоям поведения; во время внешнего люди демонстративно следуют общепринятым нормам, хотя по своим убеждениями могут и не соглашаться с ними.
...Написал Скерцо. Ты, наверное, думаешь, что Скерцо говеное. Не думай так. Смею тебя уверить, поскольку ты слушаешь авторитетный голос автора, что Скерцо очень хорошее...
jenya:Я очень хорошо понимаю и Вас, Семён, и тестя, и Евтушенко. Тем не менее, хочу озвучить и другую точку зрения. Поступки человека определяются во многом принятой в обществе моралью. Мы все можем войти в положение П.С. Александрова и посочувствовать ему за то, что он совершил недостойный поступок. Наверняка у него были на это уважительные причины. Мы все можем сопереживать журналисту, который поучаствовал в травле Корчного. Возможно у него не было другого выхода, и сам он себя корил за это много лет. Но иногда полезен и юношеский максимализм. Кто знает, может быть Эренбург говорил, что его нет дома, когда его приглашали выступить против Пастернака, еще и потому, что боялся не только своей совести, но и осуждения со стороны близких ему людей. И потеря их уважения пугала его больше, чем возможные неприятности со стороны властей.
Не оспариваю Ваши общие рассуждения. Но все же...
Вот Евтушенко в той же истории со Слуцким. Он ведь тоже сидел на том собрании. Не выступил (хотя, замечу в скобках, ему, видимо и не предлагали). И даже не голосовал, вышел из зала перед голосованием. Уже поступок, - скажете Вы. Соглашусь, поступок. О котором сам поэт писал незадолго до собрания в стихотворении, которое начиналось так:
Не может добрый быть трусливым.
Кто трусит - тот не так уж добр,
Не стыдно ль за себя трястись вам.
И забывать, что смелость - долг.
Вот сейчас искал эти стихи в сети и не нашел. Но точно помню, что там, осуждая трусливых добряков, поэт писал:
Из доброты, не голосуя,
вы удалялись в туалет.
То есть, попросту говоря, осуждать может тот, кто сам "вышел на площадь". А не тот, кто "удалился в туалет". И не тот, кто, как все мы, геройствовал на кухне и в "разговорах со сверстниками". А нам с Вами можно осуждать только тех, кто делал это, выслуживаясь, кто старался стать "первым учеником". Как Софронов или Ошанин. Или, если вернуться к шахматам, как Рошаль.
Кстати, Эренбург все же был на том собрании. И тоже ушел перед голосованием. Потом, правда, в своих мемуарах резко отрицательно отозвался о "Живаго".
ИМХО, как любит говорить почтенный Григорий.
Как потом говорил Слуцкий, "кто они, мои четыре пуда мяса, чтоб судить чужое мясо?" С тем, что Вы написали, трудно не согласиться. Но я все же попробую, в конце концов я спорю и сам с собой тоже. Вот Вы говорите, что даже тот, кто просидел всю выставку в уборной не может судить, а может только тот, кто вышел на площадь. Но мы ведь с Вами понимаем тем не менее, что тот журналист или тот поэт или тот академик поступили нехорошо, даже если мы сами (слава богу) никогда не стояли перед этим выбором. Нет ли тут аналогии со звучавшими в этом треде призывами написать лучше, а только после этого оценивать чужое творчество? Эту ситуацию с "не судите да не судимы" хорошо прочувствовал Галич (ему можно, я понимаю): я не осудил, Вы не выразили неодобрения, Чич по-прежнему здоровается за руку, Пиррон перекуривает, вот нашему герою-академику и может придти в голову шальная мысль, что мол не так всё хреново, мол куда все, туда и я. А не придёт ему, так придёт другому. Потому что так создаётся некая общественная атмосфера.
Видите ли, Женя, я понимаю Ваши сомнения, но мне кажется, тут все просто. Осуждать человека за то, что он не совершил подвиг - а открытый протест в те годы был именно подвигом - я не имею морального права. Поскольку сам подвигов не совершал. Только и всего.
Mikhail_Golubev:Не вижу оснований проявлять чудеса понимания. Эти люди заслужили брезгливость потомков - или забвение, что еще лучше.
Ссылку на эту стенограмму тут уже давали, Миша. Что касается понимания/непонимания, то все же попробуйте представить себе ту жизнь.
Чтобы было совсем просто, возьмем то же антикорчновское письмо гроссмейстеров. Вы считаете, что все, подписавшие его, заслуживают презрения и забвения? Смыслов, Таль, Петросян, Гаприндашвили и другие?
Mikhail_Golubev:Не вижу оснований проявлять чудеса понимания. Эти люди заслужили брезгливость потомков - или забвение, что еще лучше.
Ссылку на эту стенограмму тут уже давали, Миша. Что касается понимания/непонимания, то все же попробуйте представить себе ту жизнь.
Чтобы было совсем просто, возьмем то же антикорчновское письмо гроссмейстеров. Вы считаете, что все подписавшие его заслуживают презрения и забвения?
Полагаю, что ситуации далеко не равнозначные. Письмо не влияло определяющим образом на судьбу Корчного. Но, безусловно, все подписавшие то письмо заслуживают осуждения за этот поступок, иначе и быть не может.
__________________________
А теперь наш экипаж прощается с вами.
