|
|
С удовольствием посмотрел на этом сайте присланный Старым Семёном видеоматериал о Сергее Довлатове. С удовольствием, но и с какой-то весьма понятной тоской.Подумал: вот выступают и говорят о нем люди,находившиеся рядом, чувствуется, что они любили его. Но никто не сделал того, чтобы хоть как-то помочь ему в этой жизни.Все - мастера говорить на поминках.В нью-йоркских русскоязычных газетах сейчас постоянно появляются материалы о Довлатове, пишут о нем те, кто его знали.Среди них назову писателя Вл.Соловьева, который написал целую книгу о нем,писатель Александр Генис,автор многочисленных публикаций о Довлатове - всех трудно перечислить.Рассказывают о том, как они с ним общались, что он говорил и пр.Называют его великим. Говорят о том, где они с ним встречались, как сидели с ним в кафе или у себя на кухне, как давали ему всяческие советы. Все они, эти друзья, процветали в Америке уже в те давние дни, когда они видели Довлатова, но никто, насколько я понимаю, не протянул ему руку помощи. Все они печатались в разных изданиях, а Сергей не мог напечатать ни одной своей строчки.Никто из них, имевших уже достаточно большие связи в мире книгопечатания не замолвил, так сказать, за него словечка. Все они теперь стали друзьями гения, все греются около его славы. Об этом я думаю, когда вижу полки книжных магазинов, прогибающиеся под тяжестью его книг. Книг, которые он так и не увидел. Славы, которую он так и не узнал.
Правда, слава не всегда согревает человека.Ему, наверное, нужно и что-то другое. У Михаила Таля славы было хоть отбавляй. А была та же довлатовская неприкаянность. Об этом мои уже давние заметки. Да, да - неприкаянность.Иного слова подобрать я не могу.
Таким был Таль
Когда думаю о Тале, то в памяти все время перемешиваются грустное с негрустным.
Никогда не забуду, как я увидел Таля в мае 1989 года, за четыре месяца до своей эмиграции в Измайловском комплексе на турнире-отборе к Кубку мира. Тогда по Москве пронесся слух, что Таль то ли умер, то ли при смерти. Во всяком случае, в Измайлово никто его не ждал – тем более, что он имел право, по-моему, без отбора играть в Кубке. И вдруг, в самый разгар тура, на который я пришел (это было мое единственное посещение), по лестнице в зал поднимается Таль - один, без друзей, без кого-либо рядом. Появление это можно сравнить с разрывом снаряда. Никто не ожидал его увидеть! Но самое главное – ощущение было такое, что с того света явился покойник, чтобы еще раз порадоваться шахматам, повариться в атмосфере, которая была для него, как вода для рыбы. Самое грустное и запомнившееся было то, что в тот момент никто даже не смел приблизиться к нему, хотя мы знаем, как все и всегда липли к нему. Потому что он выглядел, как выглядит, должно быть, Смерть. Думаю, что это было его очередное бегство из госпиталя – никак иначе. Это было ни лицо, а маска покойника, а от его и так худющего тела не осталось ничего. Глаза его, как всегда, горели, но когда они горят на живом лице это одно, а тут весь ужас был в том, что лицо его было мертво, и от этого становилось страшно.
К Талю какое-то время никто так и не подходил - так боятся либо умершего, либо заразного – и он, войдя в зал, стал ходить между столиков, бросая взгляд на игравшиеся партии. Я как-то улучил момент, и стал ходить не так далеко от него, все время наблюдая, конечно, его, а не партии. И ужас мой от того, что я вижу совершенно потустороннего человека, не того веселого Мишу, горевшего жизнью и юмором, еще более овладел мной. Я просто хорошо помню, что у меня на глазах выступили слезы. Мне казалось, что он просто пришел прощаться с шахматами. Сегодня я думаю, что ни один бы человек, ни известный шахматист, ни безызвестный в таком состоянии никогда бы не пришли, и при том в одиночку на шахматный турнир.
Я в тот момент не думал, что мне когда-то снова доведется видеть Таля. И где – в Израиле! И очень скоро! В ноябре 89-го года в Хайфе проводилось командное первенство Европы, и мой очень хороший друг Йоханан Афек, израильский международный мастер (по игре, по составлению задач и этюдов, и еще международный арбитр), по приглашению которого я смог эмигрировать и курировавший мою жизнь в Тель-Авиве ежедневно (первые три дня, когда я приехал, я жил в его квартире), отправил меня в Хайфу работать в пресс-центре первенства. Это были мои золотые денечки: утром и днем я наслаждался беззаботной жизнью, гулял, ел (да еще какую пищу! В Израиле и так все баснословно вкусно, а тут еще я жил в отеле, в котором была школа поваров – так меня так кормили, что и сегодня я помню вкус! За столом со мной все время были шахматисты – Юдасин, Васюков, Капенгут, теперь покойные Гуфельд и Олль, – всех уже не помню). А вечером в турнирном зале я встречал Полугаевского, Смыслова и ...Таля! Все они были гостями и приехали с женами. Таль выглядел ужасно, но все же живее, чем тогда, тремя месяцами раньше, в Москве. Ему суждено было жить еще почти три года. Помню, как сейчас нашу экскурсию в Иерусалим, как мы гуляли у Стены Плача. Поездку на автобусе со всеми советскими участниками и гостями, когда я, как уже «старожил», объяснял всем, особенно Смыслову, интересующемуся религией, что и где находится неподалеку от Стены Плача. Помню наш веселый ужин в придорожном ресторане, где-то между Иерусалимом и Хайфой, когда наш автобус сделал «стоп». Я был на нескольких блицтурнирах и даже турнирах (Таль тогда приехал в Тель-Авив два или три раза) и наблюдал за Талем. Обратил внимание, что он, как и всегда, борется изо всех сил (но сколько их оставалось?). Каждая партия для него, как последняя и решающая в жизни. Когда он делал ход, он, как и прежде, прогуливался. Какие-то люди подходили к нему поздороваться и хотели поговорить, но он, как и прежде, мило улыбался, но быстренько уходил куда-то в сторону – чувствовалось, что он весь в борьбе, там за доской, и что это единственная горящая его жизнь, а все остальное уже тлен. И становилось грустно, очень грустно...
И опять в те мгновения, как и поныне, я вспоминаю другого Таля. Того Таля, которого впервые увидел в 57-м году на первенстве СССП в ЦДКЖ. Брат водил меня на турнир. Помню, как трудно было купить билет. Очередь в кассу – представляете? Этим, кажется, все сказано, про шахматы – каким они были вчера и что стало с ними сегодня. Запомнились те партии, которые я видел прямо в зале. Почему-то помню, как Таль не выиграл очень красиво у Антошина (не нашел матовый вариант со своими белыми конями на f7 и h5). Помню потрясающую атаку Таля против Кламана – кажется, Таль в цейтноте сделал гениальный «вкрадчивый» ход Кра1. Помню истошный крик по радио Синявского:»Таль – чемпион!!», когда он выиграл вдохновенную партию последнего тура у Толуша. Все это забыть невозможно.
Помню и матчи с Ботвинником. Театр Пушкина весной 60-го года. Я жил там, где и родился, на Большой Молчановке, рядом с Арбатом. Ходьбы до театра Пушкина минут десять. На партии было попасть невозможно. В основном наблюдал все по демонстрационной доске на Тверском бульваре. Там собиралась огромнейшая толпа. Помню, что был и на партиях – на 3-й, когда Таль белыми в Каро-Канне после e4 c6 Kc3 d5 Kf3 Cg4 h3 C:f3 сыграл g2:f3??!! Ботвинник остолбенел – впрочем, как и весь зал. Правда, всю партию Ботвинник давил, но потом под цейтнот Таль все-таки взорвал позицию, и все закончилось вечным шахом. Самое большое везение, что я видел напрямую в зале 6-ю партию. Староиндийскую, где Таль поставил своего коня на f4! Ту самую, думаю, знаменитую партию Таля. Что творилось! Партию перенесли за сцену, зал ревел. Ботвинник был красный, как рак, а Таль носился по сцене – поэтому и партию перенесли за кулисы. Наверное, нечто подобное было только раз, когда Ботвинник в 51-м году в 9-й партии с Бронштейном выиграл ладью, сразу в дебюте проведя пешку в ферзи на а8, а Бронштейн продолжал играть, как ни в чем не бывало. Брат был на той партии и он мне рассказывал, что творилось.
Более всего, как нечто радостное в жизни, я запомнил, как опять же с братом, ходил на многочисленные вечера встречи с Талем в Москве после матча. Они устраивались в ВТО, ЦДРИ, Доме литераторов, журналистов и т.д. Таль отвечал на вопросы, всегда это было остроумно, живо. Так не похоже на всех других знаменитых и незнаменитых шахматистов. Помню почему-то вечер, где Таля представлял Плятт – сам бывший обаятельнейшим человеком и большим юмористом. Казалось – и наверное, так и было –, что ничего более интересного, чем эти встречи, на свете нет и не будет... |
|
