Всякий раз, когда приходилось мне обращаться в какое-нибудь учреждение по обычным житейским делам - получить справку, оформить бумаги и т.п. - я поражался отношению сотрудников ко мне, посетителю. Не лично ко мне, а как к одному из тех надоедливых людей, которые приходят, мешают, отвлекают, лезут к тебе в кабинет, да еще, бывает, и требуют даже, наглые такие, сил прямо нет! Хотя, собственно, непонятно, от чего такого я их отвлекал.
Наверное, думал я, это родовое свойство чиновника. Уж такие туда люди идут работать, что поделать.
Но если бы все было так просто!
Однажды в нашей заводской столовой, уборщица, протирая соседний стол влажной тряпкой и убирая грязную посуду, сказала мне со злобой:
- Нет, чтоб дома поесть, сюды ходют!
Еще, помню, как-то навещал я в больнице родственника. Он лежал в травматологии, со сложным переломом руки. В палате он был самый легкий больной, мог ходить. Остальные лежали в растяжках, по любому поводу должны были кого-то звать.
Сидим мы с ним в холле, на диване, разговориваем. Рядом с нами вяжет на спицах больничная нянечка. И из какой-то палаты женщина ее зовет отчаянным голосом:
- Няня! Нянечка!
Она, не прерывая вязания, повернула к нам голову и говорит:
- И чего кричат, чего кричат! Как будто у меня своих горей нету! Еще какие горя!
А однажды я слышал по телевизору, как знаменитая актриса сказала следующее:
- Терпеть не могу, когда публика после спектакля или концерта лезет на сцену со своими цветами! В грязной обуви!
Все запутано в этой жизни, ничего не поймешь.
Довлатов:
Зашли мы с Грубиным в ресторан. Напротив входа сидит швейцар. Мы слышим:
– Извиняюсь, молодые люди, а двери за собой не обязательно прикрывать?!
Ардов:
Какое-то время все мы пробыли в Казани. Жили там в гостинице. Однажды Алигер выходила по какой-то надобности на улицу. Сидевший в вестибюле величественный швейцар-татарин сказал ей вслед:
- Дверь закрывай.
Алигер возмутилась:
- А вы тогда здесь для чего?!
- Иди, иди, гамна такая, - напутствовал ее татарин со своего кресла.
СС: Однажды в нашей заводской столовой, уборщица, протирая соседний стол влажной тряпкой и убирая грязную посуду, сказала мне со злобой:
- Нет, чтоб дома поесть, сюды ходют!
Был я в 1977 году в Москве, зашёл в какую-то простенькую столовку (не в центре) пообедать.
Столы там жирные, уборщица их просто протирала одной и той же тряпкой, даже не
пытаясь ее всполоснуть. Принёс я поднос с тарелками к такому столику, смотрю, мне
даже хлеб некуда будет положить, да и рукава куртки запачкаю в жире об этот стол.
Ну я и не стал разгружать поднос, начал кушать прямо с подноса, он более чистым показался.
В это время подходит уборщица в ватнике и злобно заявила «с подноса только свиньи кушают!»
и помазала той ужасной тряпкой на моем столике вокруг подноса, от чего стол стал ещё жирнее.
Жена про тот урок моей молодости знает, поэтому, когда я шутя ворчу на неё что-то
типа «йогурты из стаканчиков только свиньи кушают», знает что это мне опять навеяло.
— В книге «Наши» Сергей писал, что в аэропорту Кеннеди, когда он с матерью прилетел из Вены, вместо вас его ждала записка: «Располагайтесь. Мы в Клубе здоровья. Будем около восьми».
— Не думаете же вы, что его рассказы документальны. Почти все в них вымышлено.
— Значит, и познакомились вы не так, как у Довлатова написано?
— Конечно. Мы познакомились в троллейбусе. Сергей заговорил со мной, мы проехали две остановки, потом некоторое время шли по одной улице. Не доходя Малого драматического театра распрощались — Сергей пошел домой, а я в гости к одному художнику. В гостях было шумно, у меня разболелась голова, я хотела уйти. Сказала, что иду за сигаретами, хозяин послал со мной художника Мишу Кулакова с наказом привести обратно. Киоск был закрыт, я пошла к другому, пытаясь оторваться от Миши, но он во исполнение задания схватил меня за рукав. И надо же, чтобы в эту минуту мимо шел Довлатов. Он увидел мою борьбу с Мишей, который был в довольно сложном положении: его жена, чтобы удержать его дома, состригла со всей его одежды пуговицы. Он был завернут в рубашку, в пиджак, в пальто, как капуста, — поэтому одной рукой держал брюки, а другой меня. Вдруг сверху раздался голос: «Мне кажется, барышня не хочет с вами идти». И ко мне: «Лена, вы знаете этого человека?». Я сказала, что знаю, но все равно хочу домой. «Вам ничего не остается делать, как отпустить барышню», — обратился он к Мише, которому пришлось ретироваться. Сергей проводил меня до остановки, и мы расстались.
— Он не спросил у вас ни телефона, ни адреса?
— Как потом выяснилось, в то время у него был роман с Асей Пекуровской, они потом расписались, но вместе, по сути, не жили. В течение трех лет мы случайно встречались на улице. Правда, происходило это довольно часто — ведь тогда вся молодежно-вечерняя жизнь крутилась на Невском, все мы жили поблизости друг от друга. Однажды Сергей даже потащился со мной к моей приятельнице и очень уговаривал пойти потом с ним в гости, но я отказалась. Потом Сергея забрали в армию, он приехал в отпуск и пошел со своим задушевным другом Валерием Грубиным в кафе «Север». Там сидела и я с друзьями. Выхожу позвонить — и сталкиваюсь с Сергеем. Встреча оказалась роковой. С нее начались наши отношения. Правда, расписались мы только когда он вернулся из армии.
СС: Был в "Современнике" такой артист - очень хороший, мне кажется, - Вокач. Последние годы жизни он сильно болел. Перед смертью сказал:
- А я ведь только начал Чехова по-настоящему понимать!
Однажды, читая газеты, он поднял лицо и не спеша, без интонаций сказал:
- Все время так: Короленко и Чехов, Потапенко и Чехов, Горький и Чехов...
Тут я часто втайне думал, что ему и впрямь не следовало бы писать про дворян, про помещичьи усадьбы, — он их и точно не знал, за всю жизнь пожил, кажется, только один раз в помещичьей усадьбе под Харьковом, у некоего Л., причем этот Л. был уже совсем не помещик в обычном смысле этого слова, а типичный интеллигент, живший у себя в усадьбе, как дачник. Это незнание сказывалось и в «Дяде Ване», и тогда, когда он (позднее) написал «Вишневый сад». Помещики там из рук вон плохи. Героиня, будто бы рожденная в помещичьей среде, ни единой чертой не связана с этой средой, никак не могла выйти из нее — написана только для того, чтобы была роль Книппер. Фирс — верх банальности, а его слова: «человека забыли» — только под занавес. Да и где это были сады, сплошь состоящие из вишен?
С удовольствием почитал бы Чехова из того что в советское время в избранное не попадало. Разные сборники попадались, но во всех практически один набор. Все подряд начинать читать неохота, а вот сборник "избранного из неизбранного" самое то было бы.
Я знаю что для того чтобы посмотреть например лучшие партии какого-нибудь шахматиста, можно скачать базу и поизучать тысчонку-другую, но предпочитаю чтобы это кто-то сделал за меня.
Тут я часто втайне думал, что ему и впрямь не следовало бы писать про дворян, про помещичьи усадьбы, — он их и точно не знал, за всю жизнь пожил, кажется, только один раз в помещичьей усадьбе под Харьковом, у некоего Л., причем этот Л. был уже совсем не помещик в обычном смысле этого слова, а типичный интеллигент, живший у себя в усадьбе, как дачник. Это незнание сказывалось и в «Дяде Ване», и тогда, когда он (позднее) написал «Вишневый сад». Помещики там из рук вон плохи. Героиня, будто бы рожденная в помещичьей среде, ни единой чертой не связана с этой средой, никак не могла выйти из нее — написана только для того, чтобы была роль Книппер. Фирс — верх банальности, а его слова: «человека забыли» — только под занавес. Да и где это были сады, сплошь состоящие из вишен?
Вот там, под Харьковом, неподалеку от Обережного Героя (как он сам и писал) и был огромный сад, сплошь состоявший из вишен.
vvtb: Я знаю что для того чтобы посмотреть например лучшие партии какого-нибудь шахматиста, можно скачать базу и поизучать тысчонку-другую, но предпочитаю чтобы это кто-то сделал за меня.
Ага, чтобы кто-нибудь издал для вас сборник "Неизвестный Чехов"))
vvtb: Я знаю что для того чтобы посмотреть например лучшие партии какого-нибудь шахматиста, можно скачать базу и поизучать тысчонку-другую, но предпочитаю чтобы это кто-то сделал за меня.
Ага, чтобы кто-нибудь издал для вас сборник "Неизвестный Чехов"))
Да именно об этом и думал. Причем даже именно с таким названием. Просто на глаза попадалась книга вроде "Неизвестный Чистертон".
Да и где это были сады, сплошь состоящие из вишен? Только при малорусских хатах — две-три вишни, «вишневый садок».
У меня две уже есть, но до уровня малорусских хат (три) ещё не дошёл.
Это довольно странное замечание от Бунина. Помещики вишневых садов, может, и не разводили, но городские сады были знаменитые. Про вишню владимирскую он же не мог не знать.
У Дины Рубиной в "Наполеоновом обозе" смачно рассказано про сады другого замечательного сорта вишни, из мест поблизости от Владимира. Может, и "художественный вымысел", но уж очень правдоподобный.
Когда я был маленький, у этого анекдота была (здесь полагался жест) вот такая борода:
«Мама, а что такое аборт?», - спрашивает ребёнок.
Мама мучительно обьясняет, затем спрашивает: «А где ты это услышал?»
«В песне», - отвечает малыш. «И бьются аборт корабля».
Да и где это были сады, сплошь состоящие из вишен? Только при малорусских хатах — две-три вишни, «вишневый садок».
У меня две уже есть, но до уровня малорусских хат (три) ещё не дошёл.
Это довольно странное замечание от Бунина. Помещики вишневых садов, может, и не разводили, но городские сады были знаменитые. Про вишню владимирскую он же не мог не знать.
У Дины Рубиной в "Наполеоновом обозе" смачно рассказано про сады другого замечательного сорта вишни, из мест поблизости от Владимира. Может, и "художественный вымысел", но уж очень правдоподобный.
"Товарищ Бунин, а вот Чехова любят все, что делать будем товарищ Бунин?". "Завидовать будем". Он это умел.
.
Причем даже именно с таким названием. Просто на глаза попадалась книга вроде "Неизвестный Чистертон".