|
|
|
|
|
|
|
|
| |
|
|
|
|
|
|
|
| Читал, помню в школьном возрасте, сборник ангольских сказок, ничего, все понял, хотя казалось бы есть разница в восприятии мира. Так что и американцы Довлатова поймут, кто пообразованнее и читает книжки, тот и про дефицит с социализмом в курсе и т.п. Из прозаиков, я бы пожалуй сказал, что Довлатов и Шукшин, выделяются - простотой, точностью, беззлобностью и без дурацких потуг на изложение вечных ценностей. Короче говоря, большие мастера малой формы. Классика ли это? До Чехова не достает, но это вполне себе русская литература нашей эпохи. |
|
|
| номер сообщения: 23-17-10854 |
|
|
|
|
Mikhail_Golubev:
| Стало немного легче. Зарождался обманчивый душевный подъем. Я сунул бутылку пива в карман. Затем поднялся, чуть не опрокинув стул. Вернее, дюралевое кресло. Старухи продолжали испуганно меня разглядывать. |
По-моему, это дебилизм. Или имитация дебилизма, в лучшем случае. |
Mikhail_Golubev: Это могу примерно таким образом объяснить.
| Мама мыла раму. Я притворяюсь дебилом. Пишу короткие предложения. Слов из трех. Ставлю невпопад точки. Хочу продать много книжек. И купить много водки. Какой я молодец. |
Нарочито-вымученный, насквозь фальшивый искусcтвенный примитивизм. |
В свете частушки о Вайле и Генисе, приведенной Чичем, вспоминается еще одна:
У писателя Хемингуэя
Стиль такой, что я просто ху..,
А коллега Кассиль
Перенял его стиль,
Но писал все равно ахинею. |
|
|
| номер сообщения: 23-17-10855 |
|
|
|
|
Прогресс русской классической литературы:
Пушкин переписывался со своей женой на французском.
Лев Толстой написал почти половину "Войны и мир" на французском. Набоков написал свои лучшие произведения на английском.
Писатель Шукшин снимался в фильме "Они сражались за Родину".
Писатель Довлатов редактировал газету "Новый американец" на русском. |
|
|
| номер сообщения: 23-17-10856 |
|
|
|
|
Классика-шмасссика.
Классики, это которые гении или не обязательно? Или обязательно не?
Сколько гениев было в русской прозе после Чехова я знаю - один. И читать его мне хочется крайне редко, практически никогда.
А классиков после Чехова сколько было? Есть утвержденный Старым Семеном и завизированый Чичом список? |
|
|
| номер сообщения: 23-17-10857 |
|
|
|
|
| Michael, Вы суровей, чем я предполагал. Как же так без гениев? Без классиков?! Народу будет трудно ориентироваться, полагаю. |
|
|
| номер сообщения: 23-17-10858 |
|
|
|
|
| ЛХаритон: Michael, Вы суровей, чем я предполагал. |
Я придуриваюсь. |
|
|
| номер сообщения: 23-17-10859 |
|
|
|
|
| Pirron: Для меня словосочетание "классик Довлатов" тоже "звучит парадоксом". Он не был ни первооткрывателем, сказавшим совершенно новое слово в литературе, ни завершителем, которому удалось довести до совершенства классическую форму. Он писал добротную читабельную прозу, вполне заслуживающую того, чтобы прочитать ее один или даже два раза.Но лично у меня никогда не возникало при этом впечатления, что мне открывается какой-то новый мир, я не испытывал потрясения, ничто не вызывало у меня восторга мастерством и оригинальностью автора.За все время нашего общения он ничему меня не научил и ничего особенно интересного мне не сказал. |
Такого же мнения.
Мне кажется, Довлатов так и остался талантливым журналистом. Хорошо писал о том, что видел и пережил. С мрачноватым юмором.
Писатель, мне кажется, должен так препарировать действительность, чтобы слезы восторга наворачивались, когда читаешь: "...Над вымыслом слезами обольюсь..."
Вот, скажем, Пушкин. Ведь он хорошо изучил страшную изнанку пугачевщины. Но, подишь, ты, сукин сын! Написал "Капитанскую дочку".
Сказочка?! Но как талантливо! Это и есть литература.
Чехов мог "из чернильницы" сочинить блестящий рассказ.
Бабель ( столь нелюбимый и даже порою ненавидимый Чичем, Голубевым и Григорием ) так мог факты переврать и опоэтизировать, что получался эпос: "Конармия". Тот же метод, что и у Пушкина.
А если бы описал, что творили конармейцы в действительности...Или, что Беня Крик в действительности вытворял в Одессе...Так это были бы: ужас, грязь, чернуха... И никакой литературы.
Как любит говорить в таких случаях, мой друг Семен, не претендую на истину в какой либо инстанции. |
|
|
| номер сообщения: 23-17-10860 |
|
|
|
|
| Если Довлатов даже Доку убедил в том, что писал о виденном и пережитом, то он действительно великий писатель. |
|
|
| номер сообщения: 23-17-10861 |
|
|
|
|
| doka: Мне кажется, Довлатов так и остался талантливым журналистом. Хорошо писал о том, что видел и пережил. С мрачноватым юмором. ... "Над вымыслом слезами обольюсь..." |
Довлатов работает в такой манере, что создается впечатление, что описываются реальные с ним произошедшие истории, эдакий социалистический реализм. Это впечатление обманчиво, и сам факт того, что народ принимает этот вымысел за чистую монету, свидетельствует о таланте автора. |
|
|
| номер сообщения: 23-17-10862 |
|
|
|
|
| Ну надо же, Роджер, пока я формулировал - Вы уже лаконично отписались. |
|
|
| номер сообщения: 23-17-10863 |
|
|
|
|
Генис:
| С тех пор многие из друзей Довдлатова стали моими приятелями. Но перечитывая «Невидимую книгу», я не могу отделаться от впечатления: подлинного в этих мемуарах только фамилии героев. |
|
|
|
| номер сообщения: 23-17-10864 |
|
|
|
|
jenya:
...Довлатов работает в такой манере, что создается впечатление, что описываются реальные с ним произошедшие истории, эдакий социалистический реализм...
|
Наверное, вы правы.
Только я от соцреализма - в любых его проявлениях - устал на всю оставшуюся жизнь:))
Поэтому - поклонник реализма магического и даже мистического. |
|
|
| номер сообщения: 23-17-10865 |
|
|
|
|
Из того же Гениса - про мистический реализм и "Капитанскую дочку".
Свою таллинскую дочку Сашу Довлатов назвал в честь Пушкина. Но говорил он о нем редко, совсем не так, как о Достоевском, Фолкнере или даже Куприне. Исключение составляла «Капитанская дочка», чей сюжет провоцирует на аналогии. Если правда, что главное для писателя придумать не книгу, а автора, то соблазнительно представить, будто «Зону» Довлатов писал от лица Петра Гринева, из которого мог бы получиться прозаик не хуже Белкина.
Мне кажется, Довлатов узнавал себя в Гриневе. В самом деле, Гринев, как надзиратель в «Зоне», – всегда меж двух огней. При этом, нельзя сказать, что он – над схваткой. Напротив, Гринев – в гуще битвы, постоянно готовый к подвигу и смерти, но – не к ненависти. Со своим автором он делит черту, из-за которой, как считает Цветаева, Пушкина не взяли в декабристы – «ненадежность вражды». Драма Гринева в том, что, не поступившись своею, он способен понять – и принять – другую точку зрения.
Это не оппортунизм Швабрина, это – знаменитая «всеприимчивость» самого Пушкина, масштабы которой нам мешает оценить школа, приучившая считать Пугачева народным героем. У настоящего Пугачева, как напоминает та же Цветаева, с одного пленного офицера содрали кожу, «вынули из него сало и мазали им свои раны».
Понимая, с каким героем имел дело Пушкин, Довлатов писал: «В «Капитанской дочке» не без сочувствия изображен Пугачев. Все равно, как если бы сейчас положительно обрисовали Берию».
Передав Гриневу свою философию, Пушкин открыл ему и тайну своей поэзии. В пугачевской ставке Гринев переживает поэтический экстаз. Темная красота беспредела вызывает творческий импульс – «все потрясло меня каким-то пиитическим ужасом».
Не так ли была зачата и довлатовская литература? В «Зоне», после одного из самых скотских лагерных эпизодов, довлатовского героя охватывает то состояние исключенности из жизни, что и сделало из него писателя: «Мир стал живым и безопасным, как на холсте. Он приглядывался к надзирателю без гнева и укоризны». |
И далее - про переводы и короткие предложения:
В мемуарном очерке о Сереже (так он его называл) Бродский обронил замечание слишком глубокомысленное, чтобы им пренебречь: Довлатова «оказалось сравнительно легко переводить, ибо синтаксис его не ставит палок в колеса переводчику».
Синтаксис Сергей и правда упразднил. У него и запятых – раз, два и обчелся. Иначе и быть не могло. Как все теперь знают, Сергей исключал из предложения – даже в цитатах! – слова, начинающиеся на одну букву. Сергей называл это своим психозом. Чтобы не было двух начальных «н», в пушкинской строке «к нему не зарастет народная тропа» он переделывал «народную» на «священную».
За этим чудачеством стояла вполне внятная идея спартанской дисциплины. Прозаику, – объяснял Сергей, – необходимо обзавестись самодельными веригами взамен тех, что даром достаются поэту.
Сергей не хотел, чтобы писать было легко. Когда его уговаривали перейти на компьютер, говоря, что тот ускоряет творческий процесс, Довлатов приходил в ужас. Главная моя цель, – повторял он, – писать не быстрее, а медленнее. Лучше всего было бы высекать слова на камне – не чтобы навечно, а чтобы не торопясь.
Довлатов боялся не столько гладкости стиля, сколько его безвольности. Лишенный внутренних ограничений автор, сам того не замечая, вываливается из художественной литературы. Чтобы этого не произошло, прозаик должен отвечать за выбранные им слова, как блатной за свои татуировки.
Естественным результатом довлатовского «психоза» были чрезвычайно короткие предложения, что идеально соответствовало всей его философии. |
|
|
|
| номер сообщения: 23-17-10866 |
|
|
|
|
Спасибо,Роджер.
Цитата убедительная. |
|
|
| номер сообщения: 23-17-10867 |
|
|
|
|
doka: Мне кажется, Довлатов так и остался талантливым журналистом. Хорошо писал о том, что видел и пережил. С мрачноватым юмором.
Писатель, мне кажется, должен так препарировать действительность, чтобы слезы восторга наворачивались, когда читаешь: "...Над вымыслом слезами обольюсь..." |
Дорогой Юра, мне кажется, ты все же не совсем прав. Довлатов, как правило, очень лаконичен, но от этого его проза не перестает быть именно прозой.
Например:
Я вспоминаю случай под Иоссером.
В двух километрах от лагеря была расположена сельская школа. В школе работала учительница, тощая женщина с металлическими зубами и бельмом на глазу.
Из зоны было видно школьное крыльцо.
В этой же зоне содержался "беспредел" Макеев. Это был истаскавшийся по этапам шестидесятилетний мужчина.
В результате зек полюбил школьную учительницу. Разглядеть черты ее лица он не мог. Более того, он и возраста ее не знал. Было ясно, что это - женщина, и все. Некто в старомодном платье.
Звали ее Изольда Щукина. Хотя Макеев и этого не знал.
Собственно, он ее даже не видел. Он знал, что это - женщина, и различал цвета ее платьев. Платьев было два - зеленое и коричневое.
Рано утром Макеев залезал на крышу барака. Через некоторое время громогласно объявлял:
- Коричневое!..
Это значило, что Изольда прошла в уборную...
Я не помню, чтобы заключенные смеялись над Макеевым. Напротив, его чувство вызывало глубокий интерес.
Макеев изобразил на стене барака - ромашку. Она была величиной с паровозное колесо. Каждый вечер Макеев стирал тряпкой один из лепестков...
Догадывалась ли обо всем этом Изольда Щукина - неизвестно. Скорее всего - догадывалась. Она подолгу стояла на крыльце и часто ходила в уборную.
Их встреча произошла лишь однажды. Макеев работал в производственной зоне. Раз его вывели на отдельную точку. Изольда шла через поселок. Их маршруты пересеклись около водонапорной башни.
Вся колонна замедлила шаг. Конвоиры было забеспокоились, но зеки объяснили им, в чем дело.
Изольда шла вдоль замершей колонны. Ее металлические зубы сверкали. Фетровые боты утопали в грязи.
Макеев кинул ей из рядов небольшой бумажный пакет. Изольда подняла его, развернула. Там лежал самодельный пластмассовый мундштук.
Женщина решительно шагнула в сторону начальника конвоя. Она сняла короткий вязаный шарф и протянула ефрейтору Бойко. Тот передал его одному из зеков. Огненный лоскут следовал по рядам, такой яркий на фоне изношенной лагерной дряни. Пока Макеев не обмотал им свою тощую шею.
Заключенные пошли. Кто-то из рядов затянул:
...Где ж ты, падла, любовь свою крутишь,
С кем дымишь папироской одной!..
Но его оборвали. Момент побуждал к тишине.
Макеев оборачивался и размахивал шарфом до самой зоны. Сидеть ему оставалось четырнадцать лет... |
Впрочем, он вполне владеет и другими инструментами. Прошу прощения за длинные цитаты.
Владимир Ильич пытался говорить:
- Завидую вам, посланцы будущего! Это для вас зажигали мы первые огоньки новостроек! Это ради вас... Дослушайте же, псы! Осталось с гулькин хер!..
Зал ответил Гурину страшным неутихающим воем:
- Замри, картавый, перед беспредельщиной!..
- Эй, кто там ближе, пощекотите этого Мопассана!..
- Линяй отсюда, дядя, подгорели кренделя!..
Хуриев протиснулся к сцене и дернул вождя за брюки:
- Пойте!
- Уже? - спросил Гурин. - Там осталось буквально два предложения. Насчет буржуазии и про звезды.
- Буржуазию - отставить. Переходите к звездам. И сразу запевайте "Интернационал".
- Договорились...
Гурин, надсаживаясь, выкрикнул:
- Кончайте базарить!
И мстительным тоном добавил:
- Так пусть же светят вам, дети грядущего, наши кремлевские звезды!..
- Поехали! - скомандовал Хуриев.
Взмахнув ружейным шомполом, он начал дирижировать.
Зал чуть притих. Гурин неожиданно красивым, чистый и звонким тенором вывел:
...Вставай, проклятьем заклейменный...
И дальше, в наступившей тишине:
...Весь мир голодных и рабов...
Он вдруг странно преобразился. Сейчас это был деревенский мужик, таинственный и хитрый, как его недавние предки. Лицо его казалось отрешенным и грубым. Глаза были полузакрыты.
Внезапно его поддержали. Сначала один неуверенный голос, потом второй и третий. И вот я уже слышу нестройный распадающийся хор:
...Кипит наш разум возмущенный,
На смертный бой идти готов..
Множество лиц слилось в одно дрожащее пятно. Артисты на сцене замерли. Лебедева сжимала руками виски. Хуриев размахивал шомполом. На губах вождя революции застыла странная мечтательная улыбка...
...Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем...
Вдруг у меня болезненно сжалось горло. Впервые я был частью моей особенной, небывалой страны. Я целиком состоял из жестокости, голода, памяти, злобы... От слез я на минуту потерял зрение. Не думаю, чтобы кто-то это заметил...
А потом все стихло. Последний куплет дотянули одинокие, смущенные голоса.
- Представление окончено, - сказал Хуриев.
Опрокидывая скамейки, заключенные направились к выходу. |
Это "Зона". А вот из "Компромисса":
Альтмяэ вынул папиросы. Зажигалка не действовала, кончился бензин. Быковер пошел за спичками. Через минуту он вернулся на цыпочках и, жестикулируя, сказал:
— Сейчас вы будете хохотать. Это не Ильвес.
Альтмяэ выронил папиросу.
— То есть как? — спросил я.
— Не Ильвес. Другой человек. Вернее, покойник...
— Фима, ты вообще соображаешь?
— Я тебе говорю — не Ильвес. И даже не похож. Что я, Ильвеса не знаю?!
— Может, это провокация? — сказал Альтмяэ.
— Видно, ты перепутал.
— Это дежурный перепутал. Я Ильвеса в глаза не видел. Надо чтото предпринять, — говорю.
— Еще чего, — сказал Быковер, — а прямая трансляция?
— Но это же бог знает что!
— Пойду взгляну, — сказал Альтмяэ.
Отошел, вернулся и говорит:
— Действительно, не Ильвес. Но сходство есть...
— А как же родные и близкие? — спрашиваю.
— У Ильвеса, в общем-то, нет родных и близких, сказал Альтмяэ, — откровенно говоря, его недолюбливали.
— А говорили — сын, племянник...
— Поставь себя на их место. Идет телепередача. И вообще — ответственное мероприятие...
Возле могилы запели. Выделялся пронзительный дискант Любы Торшиной из отдела быта. Тут мне кивнул распорядитель. Я подошел к могиле. Наконец пение стихло.
— Прощальное слово имеет...
Разумеется, он переврал мою фамилию:
— Прощальное слово имеет товарищ Долматов.
Кем я только не был в жизни — Докладовым, Заплатовым...
Я шагнул к могиле. Там стояла вода и белели перерубленные корни. Рядом на специальных козлах возвышался гроб, отбрасывая тень. Неизвестный утопал в цветах. Клочок его лица сиротливо затерялся в белой пене орхидей и гладиолусов. Покойный, разминувшись с именем, казался вещью. Я увидел подпираемый соснами купол голубого шатра. Как на телеэкране, пролетали галки. Ослепительно желтый шпиль церкви, возвышаясь над домами Мустамяэ, подчеркивал их унылую сероватую будничность. Могилу окружали незнакомые люди в темных пальто. Я почувствовал удушливый запах цветов и хвои. Борта неуютного ложа давили мне плечи. Опавшие лепестки щекотали сложенные на груди руки. Над моим изголовьем суетливо перемещался телеоператор. Звучал далекий, окрашенный самолюбованием голос:
"...Я не знал этого человека. Его души, его порывов, стойкости, мужества, разочарований и надежд. Я не верю, что истина далась ему без поисков. Не думаю, что угасающий взгляд открыл мерило суматошной жизни, заметных хитростей, побед без триумфа и капитуляций без горечи. Не думаю, чтобы он понял, куда мы идем и что в нашем судорожном отступлении радостно и ценно. И тем не менее он здесь... по собственному выбору..."
Я слышал тихий нарастающий ропот. Из приглушенных обрывков складывалось: "Что он говорит?.." Кто-то тронул меня за рукав. Я шевельнул плечом. Заговорил быстрее:
"...О чем я думаю, стоя у этой могилы? О тайнах человеческой души. О преодолении смерти и душевного горя. О законах бытия, которые родились в глубине тысячелетий и проживут до угасания солнца..."
Кто-то отвел меня в сторону.
— Я не понял, — сказал Альтмяэ, — что ты имел в виду?
Я сам не понял, — говорю, — какой-то хаос вокруг. |
|
|
|
| номер сообщения: 23-17-10868 |
|
|
|
|
Mikhail_Golubev: Roger: | Mikhail_Golubev: ...англозычный шахмотный... |
Вы можете перевести свои труды на олбанский, а я отредактирую.
PS Кстати, нашёл в Easy Guide to Dragon:
The Book was translated into English by Nikolai Borodavkin, who did his best trying to polish the language and now knows much more about the Dragon than he did previously.
Mikhail Golubev
Odessa, Ukraine, September 1999 |
Так что с лаврами англоязычного писателя придётся, наверное, расстаться. |
ну это да,
третью книгу все же написал на инглише сам
|
а на ридной мове слабо?
|
|
|
| номер сообщения: 23-17-10869 |
|
|
|
|
У Довлатова немало удачных находок, типа "неясные ветераны Халхингола", но гений ли он?
Где-то нашел такую цитату из него:
"Мир охвачен безумием. Безумие становится нормой. Норма вызывает ощущение чуда"..
Не то ли он самое "чудо", родившееся на фоне безумия, которое никак не кончится. Потому что всем нам свойственно зарываться во всех наших оценках?
Норма. Не большле, чем норма. И никаких чудес. |
|
|
| номер сообщения: 23-17-10870 |
|
|
|
|
| Семен, и тебе спасибо. Действительно, Мастер. |
|
|
| номер сообщения: 23-17-10871 |
|
|
|
|
...Вот тоже из "Компормисса":
Когда и где он ел в последний раз? Припомнились два куска хлеба в
закусочной самообслуживания. Затем - кислые яблоки над оградой чужого сада.
Найденная у дороги ванильная сушка. Зеленый помидор, обнаруженный в киоске
"Союзпечати"...
Лебеди скользили по воде, как два огромных черных букета. Пища
доставалась им без видимых усилий. Каждую секунду резко опускались вниз
точеные маленькие головы на изогнутых шеях... Буш думал о еде. Мысли его
становились все короче: "...Лебедь... Птица... Дичь..."
И тут зов предков отозвался в Буше легкой нервической дрожью. В глазах
его загорелись отблески первобытных костров. Он замер, как сеттер на болоте,
вырвавшийся из городского плена...
К десяти часам окончательно стемнеет. Изловить самоуверенную птицу
будет делом минуты. Ощипанный лебедь может вполне сойти за гуся. А с целым
гусем Буш не пропадет. В любой компании будет желанным гостем...
Буш преобразился. В глубине его души звучал охотничий рожок. Он
чувствовал, как тверд его небритый подбородок. Доисторическая сила
пробудилась в Буше...
И тут произошло чудо. На берегу появилась стареющая женщина. То есть
дичь, которую Буш чуял на огромном расстоянии.
Вовек не узнают черные лебеди, кто спас им жизнь! Женщина была стройна
и прекрасна. Над головой ее кружились бабочки. Голубое воздушное платье
касалось травы. В руках она держала книгу. Прижимала ее к груди наподобие
молитвенника.
Дальнозоркий Буш легко прочитал заглавие - "Ахматова. Стихи".
Он выплюнул травинку и сильным глуховатым баритоном произнес:
Они летят, они еще в дороге,
Слова освобожденья и любви,
А я уже в божественной тревоге,
И холоднее льда уста мои...
Женщина замедлила шаги. Прижала ладони к вискам. Книга, шелестя
страницами, упала на траву. Буш продолжал:
А дальше - свет невыносимо щедрый, Как сладкое, горячее вино... Уже
душистым, раскаленным ветром Сознание мое опалено...
Женщина молчала. Ее лицо выражало смятение и ужас. (Если ужас может
быть пылким и радостным чувством.) Затем, опустив глаза, женщина тихо
проговорила.
Но скоро там, где жидкие березы,
Прильнувши к окнам, сухо шелестят,
Венцом червонным заплетутся розы,
И голоса незримо прозвучат...
(У нее получилось -- "говоса".) Буш поднялся с земли.
- Вы любите Ахматову?
- еЯ знаю все ее стихи наизусть, - ответила женщина.
- Какое совпадение! Я тоже... А цветы? Вы любите цветы? - Это моя
свабость!.. А птицы? Что вы скажете о птицах? Буш кинул взгляд на черных
лебедей, помедлил и сказал:
Ах. чайка ли за облаком кружится,
Малиновки ли носятся вокруг...
О незнакомка! Я хочу быть птицей,
Чтобы клевать зерно из ваших рук...
- Вы поэт? - спросила женщина.
- Пишу кое-что между строк, - застенчиво ответил Буш... День остывал.
Тени лип становились длиннее. Вода утрачивала блеск. В кустах бродили
сумерки.
- Хотите кофе? - предложила женщина. - Мой дом совсем близко.
- Извините, - поинтересовался Буш, - а колбасы у вас нет?
В ответ прозвучало:
- У меня есть все, что нужно одинокому сердцу... |
Классика-неклассика,но,по-моему,великолепно....А "русский умелец,потомок Левши Холидэй"?... |
|
|
| номер сообщения: 23-17-10872 |
|
|
|
|
| Я дважды перечитывал "Зону", которую так любовно цитирует Семен. Книга, по-моему, очень слабая, хотя и не оставляющая сомнений в больших литературных способностях автора. Я представляю себе, какую конфетку сделал бы из такой фактуры тот же Куприн. У Довлатова же получилось вялое, рваное, распадающееся на отдельные куски, лишенное живых характеров и глубоких эмоций повествование. Что касается рассуждизмов Гениса, то с помощью таких задушевных ухищрений можно и Маринину превратить в титана-первооткрывателя, сознательно надевшего на себя вериги детектива. |
|
|
| номер сообщения: 23-17-10873 |
|
|
|
|
| Pirron: Я дважды перечитывал "Зону", которую так любовно цитирует Семен. Книга, по-моему, очень слабая, хотя и не оставляющая сомнений в больших литературных способностях автора. |
А конкретно, Пиррон, эти отрывки - тоже слабые, по Вашему мнению? |
|
|
| номер сообщения: 23-17-10874 |
|
|
|
|
Я эти отрывки пока не прочувствовал. Для заметки в газете нормально.
__________________________
Audiatur et altera pars |
|
|
| номер сообщения: 23-17-10875 |
|
|
|
|
| Quantrinas: Я эти отрывки пока не прочувствовал. Для заметки в газете нормально. |
Ну, не знаю. По моему мнению, "случай под Иоссером" - просто шедевр. Текст предельно лаконичен ("тот же" Куприн накатал бы страниц сорок), но рассказана потрясающая история, рассказана так ярко, что ее видишь, как будто она - реальность. Чего еще можно желать?
А это:
| Вдруг у меня болезненно сжалось горло. Впервые я был частью моей особенной, небывалой страны. Я целиком состоял из жестокости, голода, памяти, злобы... От слез я на минуту потерял зрение. Не думаю, чтобы кто-то это заметил... |
Это что, газетная заметка? |
|
|
| номер сообщения: 23-17-10876 |
|
|
|
|
| Pirron: У Довлатова же получилось вялое, рваное, распадающееся на отдельные куски, лишенное живых характеров и глубоких эмоций повествование. |
Вообще-то "Зона" - сборник рассказов. Там, на мой взгляд, есть пара, действительно, откровенно слабых, но в целом уровень очень высок. |
|
|
| номер сообщения: 23-17-10877 |
|
|
|
|
СС: | Quantrinas: Я эти отрывки пока не прочувствовал. Для заметки в газете нормально. |
Ну, не знаю. По моему мнению, "случай под Иоссером" - просто шедевр. Текст предельно лаконичен ("тот же" Куприн накатал бы страниц сорок), но рассказана потрясающая история, рассказана так ярко, что ее видишь, как будто она - реальность. Чего еще можно желать?
А это:
| Вдруг у меня болезненно сжалось горло. Впервые я был частью моей особенной, небывалой страны. Я целиком состоял из жестокости, голода, памяти, злобы... От слез я на минуту потерял зрение. Не думаю, чтобы кто-то это заметил... |
Это что, газетная заметка? |
Отдельные удачные фразы конечно есть. Но в целом производит впечатление именно что конспекта к "40 страницам", а я, знаете ли, люблю почитать не спеша, подумать. Для меня "Анна Каренина" или "Карамазовы" в самый раз, а рассказы не люблю.
__________________________
Audiatur et altera pars |
|
|
| номер сообщения: 23-17-10878 |
|
|
|
|
2chich
не исключаю, что в светлом будущем
__________________________
А теперь наш экипаж прощается с вами. |
|
|
| номер сообщения: 23-17-10879 |
|
|
|
|
СС: | Pirron: Я дважды перечитывал "Зону", которую так любовно цитирует Семен. Книга, по-моему, очень слабая, хотя и не оставляющая сомнений в больших литературных способностях автора. |
А конкретно, Пиррон, эти отрывки - тоже слабые, по Вашему мнению? |
Нет, слабым является произведение как целое. А отдельных отрывков, свидетельствующих о немалом таланте автора, в нем немало. |
|
|
| номер сообщения: 23-17-10880 |
|
|
|
|
| Pirron:Нет, слабым является произведение как целое. |
Это не целое произведение, а сборник рассказов. Связки - письма к издателю - добавлены потому, что И.Ефимов, издатель, не хотел издавать именно рассказы, и просил автора как-то их связать между собой. |
|
|
| номер сообщения: 23-17-10881 |
|
|
|
|
СС: | Pirron:Нет, слабым является произведение как целое. |
Это не целое произведение, а сборник рассказов. Связки - письма к издателю - добавлены потому, что И.Ефимов, издатель, не хотел издавать именно рассказы, и просил автора как-то их связать между собой. |
То, что я читал, не было сборником рассказов. Мне это запомнилось как повесть.То, что писатель превратил сборник рассказов в повесть по просьбе издателя, его личное дело. Я оцениваю только результат. |
|
|
| номер сообщения: 23-17-10882 |
|
|
|
|
| От того, что между рассказами помещены письма к издателю, рассказы в повесть не превращаются. Мне так кажется. |
|
|
| номер сообщения: 23-17-10883 |
|
|
| |
|
|
|
|
|
|
|
| Copyright chesspro.ru 2004-2024 гг. |
|
|
|
