Roger: Так, глядишь, Волков и до своих бесед с Пушкиным доберётся.
Насколько я знаю, он уже оставил жанр диалогов по причине нехватки собеседников и успешно пишет книжки по русской культуре в лицах. Небезынтересные, кстати. Думаю, в "Истории культуры Санкт-Петербурга" он про Пушкина тоже написал.
Pirron: Туповат что-то этот Сергей Волков. Что это Бродскому вздумалось с ним беседовать?
Целую книгу бесед с Бродским выпустил этот Сергей. Оказавшийся, кстати, Соломоном. Называется "Диалоги с Иосифом Бродским". 600 с лишним страниц.
А то, что Женя процитировал - это так, семечки.
Думаю, поэты хороши уже тем, что они есть. А у русских поэтов своя судьба. Своя слава. И это известно всем. Дерзну сказать, что еще никто не знает, как сложилась бы посмертная судьба Пушкина, умри он не на дуэли, а в своей постели на 78-м году жизни. А самоубийства Маяковского, Есенина, Цветаевой? Или исчезновение Мандельштама? Кажется, лик мученика поэтам в России необходим.
И стоит ли рабираться разборками отношений Бродского и Евтушенко? Каждый из них оказался нужным своему времени. Так не лучше ли заниматься изучением их поэзии, а не тем, "кто кому что сказал"?
И все-таки тянет иногда почитать что-то этакое! Что да, то да!
Цитирую из статьи Александра Жолковского "Ахматова - 50 лет спустя":
Мне стало страшно жаль эту трудно-живущую женщину. Она как-то вся сосредоточилась на себе, на своей славе - и еле живет другим.
Корней Чуковский
Мы железные. Те, которые не железные, давно погибли.
Анна Ахматова
... И в значеньи двояком Жизни, бедной на взгляд, Но великой под знаком Понесенных утрат.
Борис Пастернак
В моем издании огромного "Random House Dictionary"(1987), уже отразившем слово glasnost, есть Ахматова и Пастернак, но нет Мандельштама и Цветаевой. Есть Маяковский и Есенин. Гумилева нет. Есть Всеволод Иванов, но нет Вячеслава. Есть Евтушенко и Вознесенский. Еще - в последний раз - нет Бродского. Есть Бунин, Шолохов и Солженицын. Нет Булгакова и Платонова.
В кривизне этого зеркала мировой славы, как и во всяком безумии, есть система. Система эта - советская с поправкой на западные media. Исключены, в общем, эмигранты и антисоветчики, но допущены те из них, чье диссидентство было озарено достаточно яркими огнями рампы, желательно нобелевскими. Впрочем, почему "но"? В определенном смысле советская система тоже выступает как своего рода СМИ - мощный репродуктор, стократно усиливающий голос поэта, обычно советского, но иной раз и судьбоносно подвернувшегося анти-.
Ахматовой, постоянно задававшейся вопросом "что такое слава" и прекрасно владевшей механизмами имидж-мейкинга, подобные соображения, вероятно, не были бы чужды.
"Когда Бродского судили и отправили в ссылку... она сказала: "Какую биографию делают нашему рыжему! Как будто он кого-то нарочно нанял". А на мой вопрос о поэтической судьбе Мандельштама, не заслонена ли она гражданской, общей для миллионов, ответила: "Идеальная"" (А. Г. Найман).
Бродский в дальнейшем полностью оправдал надежды своей наставницы, получив-таки нобелевку, ускользнувшую в свое время от нее самой. Пастернаковский "дубль" - и Нобелевская премия, и сопряженная с ней аура мученичества - вызывал у Ахматовой нескрываемую ревность, зафиксированную мемуаристами. "Прогрессивная" европейская премия Этна-Таормина и оксфордская мантия доктора философии могли послужить лишь слабым утешением. Что же обеспечило ее попадание в мировую обойму?
Звездный час Ахматовой, в разное время немало настрадавшейся от советской власти, пробил полвека назад, в августе 1946 года - в виде Постановления ЦК и доклада Жданова о журналах "Звезда" и "Ленинград". Композиционная четкость поединка Поэта с Тираном, частично смазанная участием посторонних (Жданова, Зощенко), проясняется в исторической ретроспективе, восстанавливающей мифологически более убедительную пружину сюжета:
"Полагала она также, что Сталин приревновал ее к овациям: в апреле 1946 года Ахматова читала свои стихи в Колонном зале, в Москве, и публика аплодировала стоя. Аплодисменты стоя причитались, по убеждению Сталина, ему одному - вдруг толпа устроила овацию какой-то поэтессе"(Л. К. Чуковская). "По слухам, Сталин был разгневан пылким приемом, который оказывали Ахматовой слушатели. Согласно одной из версий, Сталин спросил после какого-то вечера: "Кто организовал вставание?"" (Ника Глен).
Вопрос не праздный: вставание действительно требует организации, хотя не обязательно того рода, на котором специализировался Сталин. Уже само признание с его стороны говорит о многом, а его непосредственный вклад в "делание" ее биографии и организацию ее последующей славы был едва ли не более "идеальным", чем в случае Мандельштама. Но, конечно, для того, чтобы играть на одной доске с бесспорным чемпионом по этим зловещим шахматам, нужно было обладать редкой стойкостью, гроссмейстерским мастерством, особой технологией жизнетворчества.
Сегодня звезда Ахматовой сияет ярко, как никогда. Свидетельство тому - издания и переиздания ее стихов, прозы и переписки, книги и сборники воспоминаний о ней, растущий корпус монографий, разборов, комментариев и архивных публикаций, переводы на иностранные языки, международные симпозиумы о ее творчестве и документальные фильмы о ее жизни, первые биографии, широкое читательское и критическое признание... Ахматова, в худшие годы окруженная лишь небольшим кружком почитателей, вышла победительницей из исторического противостояния с советской властью.
Рассказывая о культурно-идеологической атмосфере двадцатых годов, Н. Я. Мандельштам писала:
"Для присутствовавших слова О[сипа] М[андельштама о свободе писателя от идеологического руководства партии] были ветошью из сундуков прошлого, признаком несовременности и отсталости. В искренности их недоумения сомневаться не стоит: я помню удивленное лицо Каверина... И ему О. М. показался просто старомодным чудаком, не понимавшим своего времени.... Когда О. М. и Анне Андреевне было по тридцать с лишком лет, их искренне считали стариками. Но случилось так, что оба они стали постепенно молодеть в сознании людей, а позиции сторонников "нового" безнадежно обветшали на глазах".
Ахматовский культ (не побоимся этого слова) оказался долговечнее ленинско-сталинского. Он поистине овладел массами и представляет собой семиотическую реальность, заслуживающую серьезного рассмотрения. Помимо несомненного величия ахматовской поэзии (за возможным исключением все еще вызывающей споры "Поэмы без героя"), успеху Ахматовой способствуют сильнейшие внелитературные факторы, собирающие под ее знамена самые разные слои поклонников. Либералам дорог ее оппозиционный ореол, верующим - ее христианство, патриотам - русскость, прокоммунистам - чистота анкеты от антисоветских акций, монархистам - ее имидж императрицы и вся ее имперско-царскосельская ностальгия, мужчинам - женственность, женщинам - мужество, элитариям умственного труда - ее ученость, эзотеричность и self-made аристократизм, широкому читателю - простота, понятность, а также полувосточные внешность и фамилия, импонирующие всему русскоязычному этносу смешанного славяно-тюрко-угрофинского происхождения. Для консолидации постсоветского общества особенно ценна преемственная инклюзивность облика поэта-женщины, расцветшей под знаком Серебряного века, отвергнувшей эмиграцию, выдержавшей замалчивание и другие испытания двух послереволюционных десятилетий, обретшей новый голос в годы отечественной войны, не сломленной травлей 1946-го и последующих годов, пережившей Жданова и Сталина, постепенно вернувшей себе общественное признание в годы хрущевской оттепели, пережившей и ее, но уже в статусе полуофициального - "выездного" - полпреда российско-советской культуры, а после смерти, как водится в России, вкусившей ничем уже не омраченную славу.
Волков начинал как скрипач. Даже возглавил струнный квартет. Как-то обратился в Союз писателей:
– Мы хотели бы выступить перед Ахматовой. Как это сделать?
Чиновники удивились:
– Почему же именно Ахматова? Есть более уважаемые писатели – Мирошниченко, Саянов, Кетлинская...
Волков решил действовать самостоятельно. Поехал с товарищами к Ахматовой на дачу. Исполнил новый квартет Шостаковича.
Ахматова выслушала и сказала:
– Я боялась только, что это когда-нибудь закончится...
Прошло несколько месяцев. Ахматова выехала на Запад. Получила в Англии докторат. Встречалась с местной интеллигенцией.
Англичане задавали ей разные вопросы – литература, живопись, музыка.
Ахматова сказала:
– Недавно я слушала потрясающий опус Шостаковича. Ко мне на дачу специально приезжал инструментальный ансамбль.
Англичане поразились:
– Неужели в России так уважают писателей?
Ахматова подумала и говорит:
– В общем, да...
— Соломон, то, о чем писал Сергей Довлатов, произошло почти 40 лет назад. Довлатов рассказал об этой встрече коротко. А вы помните какие-то подробности?
— А как же! Обижаете, как такое не помнить?! Признаться, мне случалось даже о дне рождения своем забывать, а вот эту дату я отмечаю каждый год. Я придерживаюсь мысли, что надо обязательно праздновать годовщины событий, которые с тобой приключились в жизни.
Одна из самых важных дат моей жизни — это 16 мая 1965 года, когда я был в гостях у Ахматовой. Я был безумным поклонником ее стихов. И решил, что буду обязательно перед ней играть. Я раздобыл ее телефон и позвонил. И меня поразило, что она-то сама вовсе не была удивлена моим звонком, как будто к ней каждый день обращались с такими предложениями. И сказала своим величественным голосом: «Хорошо, звоните мне через неделю. Я скажу вам, что бы хотела услышать». Всю эту неделю я провел как на иголках: вдруг закажет нам что-то такое, чего нет в нашем репертуаре. И когда через неделю она сказала, что хочет услышать Шостаковича, я подпрыгнул от радости. Мы только что разучили его новый 9-й квартет. И, как музыканты говорят, он был у нас в пальцах, мы были готовы его сыграть. Но тут появилась следующая проблема — как убедить своих музыкантов, что им надо потратить свой выходной день на поездку в Комарово к Ахматовой. У нее в то время была как бы подпольная слава, многие ее не знали. Я до сих пор помню свои дебаты с моими коллегами. Один из них, альтист, — сейчас он живет в Голландии, — так вот он мне сказал: «А почему я о ней ничего не знаю? Твардовского я знаю, а о ней не слыхал». Виолончелист у нас был поляк, он отправился к своей учительнице русского языка в консерватории и спросил: а действительно ли Ахматова такой великий поэт, как Волков говорит? А учительница, которая по совместительству была секретарем партбюро консерватории, ответила: «Она не великая, конечно, но талантливая. Однако совершила в своей жизни множество ошибок, у нее было множество заблуждений».
Все же мне удалось уговорить ребят. Произнес перед ними страстную речь, сказал, что никогда их не обманывал и сейчас не обманываю. «Поверьте мне, что вы будете когда-нибудь вспоминать об этом как о важнейшем концерте вашей жизни…» Так и получилось. Недавно я встретился со вторым скрипачом моего квартета на его гастролях в Америке. Мы бросились друг другу в объятия. Сколько лет не виделись! И не поздоровавшись даже, первое, что я сказал ему:
— Ну, кто был прав?
И он не переспросив, сразу вскричал:
— Ты, ты был прав!
Ахматова жила в Комарово на крохотной дачке, она называла ее «будкой», сейчас эта «будка» знаменита. Играли в небольшой комнатке. Она принарядилась, кимоно свое знаменитое надела.
Это был самый необыкновенный концерт в моей жизни. Мы вчетвером играли для одного человека. Помню лицо Ахматовой, как она слушала. И день был необычным. В середине мая в Питере прошел снег. А к тому времени, когда мы завершили свою игру, на небе вдруг появилась радуга. Фантастическая картина — голубое небо с радугой, сверкающий на солнце снег, красота потрясающая.
С нами увязался тогда и пятый человек, знакомый фотограф, он сейчас живет в Риме. Пока мы играли, при виде этой величественной дамы он струсил и не осмеливался вынуть фотоаппарат. Но Анна Андреевна была женщиной проницательной и, как бы невзначай, глядя в пространство, сказала: «Такой замечательный день. Вот если бы еще кто-нибудь нас сфотографировал…»
Самое смешное в том, что эту фотографию в России недавно напечатали с подписью: «У Анны Ахматовой. Молодые поэты Иосиф Бродский, Евгений Рейн, Анатолий Найман и Дмитрий Бобышев». То есть группа, которую Ахматова называла «Волшебный хор».
Фотография эта мне дорога. И воспоминания для меня потому еще важны, что когда мы вышли гулять, Ахматова сказала, что помнит такой же день 50 лет назад, в 1916 году. Она сочинила стихотворение, когда выпал снег в мае. И она прочла свое стихотворение «Майский снег».
Прозрачная ложится пелена
На свежий дерн и незаметно тает.
Жестокая, студеная весна
Налившиеся почки убивает.
И ранней смерти так ужасен вид,
Что не могу на Божий мир глядеть я.
Во мне печаль, которой царь Давид
По-царски одарил тысячелетья.
И когда я слушал это стихотворение, то подумал с восхищением, что вот передо мной человек, который так легко перекидывает мосты между временами. И какая же это типично петербургская традиция. И еще подумал: хорошо бы об этом написать. И эта мысль была первым зерном, из которого почти 30 лет спустя родилась моя книга «История культуры Санкт-Петербурга».
Ахматова, конечно, была заоблачным поэтом. Но как мы, люди, любим создавать культы! Довлатов это чувствовал блестяще, обладая особым юмором. А Волков, рассказывая об этом же событии, упивается только собой и своим счастьем оказаться рядом с Ахматовой. Вот, кстати, еще одна зарисока Довлатова на "ахматовскую" тему:
"Миши Юпп сказал издателю Поляку:
— У меня есть неизвестная фотография Ахматовой.
Поляк заволновался:
— Что за фотография?
— Я же сказал — фото Ахматовой.
— Какого года?
— Что — какого года?
— Какого года фотография?
— Ну, семьдесят четвертого. А может, семьдесят шестого. Я не помню.
— Задолго до этого она умерла.
— Ну и что? — спросил Юпп.
— Так что же запечатлено на этой фотографии?
— Там запечатлен я, — сказал Юпп, — там запечатлен я на могиле Ахматовой в Комарове. "
СВ: Вы знаете, Иосиф, я уверен, что в какую-то будущую идеальную антологию русской поэзии XX века войдут при любом, самом строжайшем отборе,
по десятку-другому стихотворений и Евтушенко, и Вознесенского.
ИБ: Ну это безусловно, безусловно! Да что там говорить, я знаю на память стихи и Евтуха, и Вознесенского - думаю, строк двести-триста на
каждого наберется. Вполне, вполне.
Эти "безусловно, безусловно!" и "Вполне, вполне" - явный знак внутреннего несогласия с собеседником.
"При самом строжайшем отборе" вообще мало у кого наберется десяток-другой стихов для "идеальной антологии".
Но хороших строк, думаю, у Вознесенского будет поболее.
Вообще, когда мне захочется с кем-нибудь поговорить, надо будет назвать Пушкина Степанычем. Допустим так: слабоват наш Александр Степаныч в поэзии. Сколько откликов, черт возьми!
jenya: Вообще, когда мне захочется с кем-нибудь поговорить, надо будет назвать Пушкина Степанычем. Допустим так: слабоват наш Александр Степаныч в поэзии. Сколько откликов, черт возьми!
Ну вот Янукович так и действовал, как известно. Назвал Ахматову Ахметовой. Чехова - поэтом. И стал президентом Украины.
Не получено разрешение в печать по политическим мотивам и возвращен в издательство "Эести Раамат" сборник рассказов С.Довлатова "Пять углов", который контролировался старшим цензором Е.Пялль. По согласованию с зам.зав. отдела культуры ЦК КП Эстонии тов. А.Саар мы проинформировали об этом письмом председателя Госкомиздата Эстонии Л.Кайка (№ 101-ДСП от 22 октября с.г.), обратив его внимание на безответственное редактирование материала.
"Пять углов" (14 рассказов) манерно названные "записками горожанина", воспринимаются, как закамуфлированная под бытописательство, на злобу дня, злая сатира на наших людей, взаимоотношения между ними, которые рисуются искаженно, причудливо, иногда издевательски.
Воображение автора отталкивается от освоенных им неприглядных сторон жизни богемы, окололитературной среды, мещанского быта и, полюбившихся ему фрейдовских концепций бессознательного влечения и полового инстинкта, которые положены в основу поведения героев рассказов"
за подп. Х.Э. Лаул № 105с от 5 ноября 1974
Информация о политико-идеологических замечаниях и вмешательствах, сделанные Главлитом ЭССР в октябре 1974
Л. 36
Получается, обыск у Котельникова(декабрь 1974 года) решающей роли в судьбе книги не сыграл. Только был поводом лишить работы.
Давая интервью С.Волкову для его новой книги "Партия Януковича", украинский президент все время называл Довлатова Долматов, а однажды даже охарактеризовал писателя как прекрасного украинского шахматиста. Коме того, Янукович заметил, что отныне "защита Пирца-Уфимцева" будет называться "украинское начало".
Давая интервью С.Волкову для его новой книги "Партия Януковича", украинский президент все время называл Довлатова Долматов, а однажды даже охарактеризовал писателя как прекрасного украинского шахматиста. Коме того, Янукович заметил, что отныне "защита Пирца-Уфимцева" будет называться "украинское начало".
це такий анекдот?
__________________________
Шахматная партия не лотерея. Проблему мотивации решает НОКАУТ
Я не понимаю, почему никому не пришла до сих пор в голову идея выбрать президентом России Старого Семена? Это же истинный кладезь премудрости, виртуоз здравого смысла, воплощенная совесть нации. Да и в шахматах он, как и положено вождям, кое-что смыслит. Или он еврей?
Высоцкий, давая концерты, в перерывах между песнями отвечал на записки.
На постоянно задаваемый вопрос:
- А кто вы по национальности?
Он неизменно отвечал:
- Англосакс.
Pirron: Я не понимаю, почему никому не пришла до сих пор в голову идея выбрать президентом России Старого Семена? Это же истинный кладезь премудрости, виртуоз здравого смысла, воплощенная совесть нации. Да и в шахматах он, как и положено вождям, кое-что смыслит. Или он еврей?
Был такой анекдот. Стоит в переполненном вагоне дама и причитает: "Перевелись джентельмены. Никто уже не уступит даме место...". Наклоняется к ней один из кандидатов в джентельмены и говорит в ухо: "Мадам, джентельменов до фуя - местов мало...". Это я к тому, что голов и идей - до фуя; президентских должностей мало...
Но СС-то уникален, конечно. К сожалению.
