Дамы, дамы, не вертите задом
Не вертите задом, вам говорят
Вообще-то это из пародии на Евтушенко, у которого:
Как ни крутите, ни вертите,
существовала Нефертити.
Она когда-то в мире оном
жила с каким-то фараоном,
но даже если с ним лежала,
она векам принадлежала.
Pirron: Как-то неуклюже звучит концовка. Гораздо естественней было бы:
да и вы не Маргарита.
И, кстати, Пиррон. Вашему варианту последней строки (другое стихотворение) должен предшествовать знак "запятая". А в приведенном четверостишии третья строка оканчивается знаком "многоточие", что предполагает не самый простой вариант прочтения и задает некоторую "модальность".
в другом треде зашел разговор о Бродском и Евтушенко,
оглядевшись по сторонам - нет ли поблизости Льва? - осмелюсь дать пространную цитату из интервью Евтушенко:
– Поэты редко ссорятся — обычно это удел графоманов. Тем не менее с Бродским вы рассорились насмерть – не понимаю, почему? — Тут и для меня загадка, потому что поведение Бродского в этой ситуации ни в какую нравственную логику не укладывается. Ведь он был освобожден именно по моему письму прямо из Италии в наше политбюро, при прямой письменной поддержке ЦК компартии Италии, председателя Ассоциации «Италия–СССР» художника Ренато Гуттузо и даже посла СССР в Риме С. П. Козырева. Мы с Васей Аксёновым одними из первых встречали Бродского в Москве после того, как его досрочно освободили. Он прекрасно знал о моей помощи ему и о подвиге журналистки Фриды Вигдоровой, чья стенограмма сделала его имя известным всему миру, за что Фрида поплатилась, потеряв журналистскую работу. Он знал и секретаря райкома тех мест, куда был сослан, – тот, рискуя головой, не только напечатал его стихи в районной газете, но и писал «наверх», прося сократить его срок. Но Бродский никогда не помянул добрым словом ни Фриду, ни этого секретаря. Он принадлежал к тем, кто страшно боялся быть вынужденно благодарным. А после его отъезда в США он сделал все, чтобы «зарезать» своей внутренней рецензией роман боготворившего его Аксёнова «Ожог» в американском издательстве, и распространял слухи о том, что я якобы участвовал в его «выпихивании» с родины. Став членом Американской академии искусств и узнав, что мне тоже предлагают эту честь, обратился с протестом-ультиматумом в академию. Когда его спросили о причине, он ответил: «Евтушенко не представляет русской поэзии». Ему спокойно ответили, что ни один поэт не может представлять всей национальной поэзии, и согласно его ультиматуму вывели из академии, а меня приняли. Евгений Рейн буквально вчера подтвердил мне, что прекрасно помнит, как в его присутствии в 1968 году я прочел ему и Иосифу только что написанное стихотворение на смерть Роберта Кеннеди, где были строки: «И звёзды, словно пуль прострелы рваные, Америка, на знамени твоем» Как среагировал Иосиф? Возмутился? Да нет, подумал и сказал: «А не пойти ли нам, ребята, расписаться в книге соболезнований в американском посольстве?». Мы так и сделали, и в «Нью-Йорк таймс» появилась информация о нашем визите в посольство, а после там же было напечатано это стихотворение. И вдруг после смерти Бродского мне передали копию его письма президенту Квинс-колледжа, где он за несколько лет до своей смерти протестовал против намерения принять меня преподавателем поэтического искусства, потому что якобы я «оскорбил американский национальный флаг» своими стихами. Я эту историю не люблю рассказывать.Но что же делать, когда его исследователи помалкивают о том, чье письмо освободило Бродского, и ни в одной из их книг не упомянуто о письме президенту Квинса, хотя даже его факсимиле было напечатано? Не страшно, когда поэты дискутируют. Жаль, когда они насмерть ссорятся. Думаю, в его случае это была трагедия человека, выросшего в такой системе, которая всем нам вбивала в головы, что мы должны быть 25 часов в сутки благодарны партии, правительству, марксизму-ленинизму, нашей школе, медицине, профсоюзам, классикам, нашим родителям, — и это в ряде случаев приводило к совершенно обратным результатам. Вдумайтесь, с каким сарказмом звучат пронзительные строки Бродского, что даже из его забитой глиной глотки будет раздаваться лишь благодарность. И не будем забывать о многих, кому сам Бродский помогал, не жалея сил.
Когда речь шла о реальности объективной, внешней - в любых ее
ипостасях, если она не касается непосредственно его жизни, - Бродский вполне
корректен в обращении с фактами. Ситуация меняется, когда мы попадаем во
второй слой "Диалогов", условно говоря, автобиографический. Здесь будущим
биографам поэта придется изрядно потрудиться, чтобы объяснить потомкам,
скажем, почему Бродский повествует о полутора годах северной своей ссылки
как о пустынном отшельничестве, как о пространстве, населенном только
жителями села Норенское, не упоминая многочисленных гостей. Но, пожалуй,
наиболее выразительным примером художественного конструирования события
стало описание суда 1964 года. Вся эта ситуация принципиально важна, ибо
демонстрирует не только отношение Бродского к этому внешне наиболее
драматическому моменту его жизни, но объясняет экзистенциальную установку
зрелого Бродского по отношению к событиям внешней жизни. Отвечая на вопросы
Волкова о ходе суда, он утверждает, что Фриду Вигдорову, сохранившую в
записи происходивший там злобный абсурд, рано вывели из зала и потому запись
ее принципиально не полна. Вигдорова, однако, присутствовала в зале суда на
протяжении всех пяти часов, и хотя в какой-то момент - достаточно отдаленный
от начала - судья запретил ей вести запись, Вигдорова с помощью еще
нескольких свидетелей восстановила ход процесса до самого конца. Все это
Бродский мог вспомнить. Но дело в том, что он был категорически против того,
чтобы события ноября 1963 - марта 1964 года рассматривались как определяющие
в его судьбе. И был совершенно прав. К этому времени уже был очевиден
масштаб его дарования, и вне зависимости от того, появились бы в его жизни
травля, суд, ссылка или не появились, он все равно остался бы в русской и
мировой культуре. Бродский сознавал это, и его подход к происшедшему многое
объясняет в его зрелом мировидении. "Я отказываюсь все это драматизировать!"
- резко отвечает он Волкову. На что следует идеально точная реплика Волкова:
"Я понимаю, это часть вашей эстетики".
Полагаю, что Бродский, Евтушенко... уже почти охладившиеся трупы русской поэзии. А голоса Пушкина, Лермонтова, Блока, Ахматовой... всегда живы. Конечно же, это только мой взгляд.
ЛХаритон: Полагаю, что Бродский, Евтушенко... уже почти охладившиеся трупы русской поэзии. А голоса Пушкина, Лермонтова, Блока, Ахматовой... всегда живы. Конечно же, это только мой взгляд.
старость не радость, маразм - не оргазм. но, конечно же, это только мой взгляд.
Я вас любил. Любовь еще (возможно,
что просто боль) сверлит мои мозги.
Все разлетелось к черту на куски.
Я застрелиться пробовал, но сложно
с оружием. И далее: виски:
в который вдарить? Портила не дрожь, но
задумчивость. Черт! Все не по-людски!
Я вас любил так сильно, безнадежно,
как дай вам Бог другими — но не даст!
Он, будучи на многое горазд,
не сотворит — по Пармениду — дважды
сей жар в крови, ширококостный хруст,
чтоб пломбы в пасти плавились от жажды
коснуться — «бюст» зачеркиваю — уст!
ЛХаритон: Полагаю, что Бродский, Евтушенко... уже почти охладившиеся трупы русской поэзии. А голоса Пушкина, Лермонтова, Блока, Ахматовой... всегда живы. Конечно же, это только мой взгляд.
* * *
Вот и все. Смежили очи гении.
И когда померкли небеса,
Словно в опустевшем помещении
Стали слышны наши голоса.
Тянем, тянем слово залежалое,
Говорим и вяло и темно.
Как нас чествуют и как нас жалуют!
Нету их. И все разрешено.(с)
__________________________
не надо шутить с войной
Замечательные стихи Бродского. Никто с таким остроумием и блеском не мог играть с классическими текстами. Секрет тут в том, что автор играет на уровне, сопоставимом с уровнем классика. А этого, само собой, достигнуть могут только единицы.
Кстати, я понимаю эмоции Льва. Когда перечитываешь Пушкина, лучшее из Блока, лучшее из Ахматовой, поневоле возникает мысль:"А зачем после этого вообще что-нибудь писать?" Но Бродский и местами даже Евтушенко доказывают, что писать после этого все-таки можно и нужно.
ЛХаритон: Полагаю, что Бродский, Евтушенко... уже почти охладившиеся трупы русской поэзии. А голоса Пушкина, Лермонтова, Блока, Ахматовой... всегда живы. Конечно же, это только мой взгляд.
* * *
Вот и все. Смежили очи гении.
И когда померкли небеса,
Словно в опустевшем помещении
Стали слышны наши голоса.
Тянем, тянем слово залежалое,
Говорим и вяло и темно.
Как нас чествуют и как нас жалуют!
Нету их. И все разрешено.(с)
Гениально, гениально все написано.
Пушкин прав и Евтушенко прав.
Уравняли всех в правах, и даже Истина
С критиком не спорит, нос задрав.
Ярлыки парнасские развешены.
Гении уложены в ранжир.
Истина уходит, права женщина:
Ни к чему тревожить глупый мир.
Pirron: Кстати, я понимаю эмоции Льва. Когда перечитываешь Пушкина, лучшее из Блока, лучшее из Ахматовой, поневоле возникает мысль:"А зачем после этого вообще что-нибудь писать?" Но Бродский и местами даже Евтушенко доказывают, что писать после этого все-таки можно и нужно.
Если бы так рассуждали Блок и Ахматова, прочитав Пушкина, то не было бы ни Блока, ни Ахматовой. Хорошо ли это?
Что касается "Зачем?" - то так вопрос не стоит. Впрочем, все это достаточно банально, хотя речь идет о вещах возвышенных.
Хотелось бы, чтобы "настоящих поэтов" не сравнивали по величию; а сами поэты "вели себя прилично" (в быту, так сказать). Но к ним, при случае, можно быть снисходительными, помня о том, что правильно ценить в человеке лучшее, что в нем есть.
Sad_Donkey:Хотелось бы, чтобы ... поэты "вели себя прилично" (в быту, так сказать). Но к ним, при случае, можно быть снисходительными, помня о том, что правильно ценить в человеке лучшее, что в нем есть.
Ты будешь доволен собой и женой,
Своей конституцией куцей.
А вот у поэта всемирный запой,
И мало ему конституций.
Sad_Donkey:Хотелось бы, чтобы ... поэты "вели себя прилично" (в быту, так сказать). Но к ним, при случае, можно быть снисходительными, помня о том, что правильно ценить в человеке лучшее, что в нем есть.
Ты будешь доволен собой и женой,
Своей конституцией куцей.
А вот у поэта всемирный запой,
И мало ему конституций.
Нельзя быть хорошим поэтом, не будучи внутренне свободным. А внутренне свободным людям, не всем и не всегда удается удерживаться в существующих "рамках дозволенного и приличного". Тем более, что рамки эти часто бывают искусственными. А иногда, просто уродливыми, как это было в нашей недавней истории. В какой форме и в каких масштабах выражается протест творческого человека, зависит от многих обстоятельств. Можно только сожалеть о том, что В.Высоцкий, например, часто уходил в запои, а позже пристрастился к наркотикам. Мы слишком рано его потеряли. Но такова его судьба. Что было, то было и не могло случится иначе. Помним и ценим мы его за то, что он оставил в виде плодов своего творчества - как актер, как бард.
