Прекрасна, словно радуга, светла,
Как дремлющая в облаке луна,
Прозрачна, как озерная волна
И бурям неподвластна, как скала –
В любом краю, в любые времена.
такою быть душа твоя должна.
2
Когда б я мог однажды стать
Во всем богам блаженным равен –
Я и тогда бы был не вправе
Себя слугой Твоим назвать.
Тебе, чей звездный небосвод
Взывает к смертному без слов,
Служить достоин только тот,
Кто стал божественней богов.
3
Нет, не в небе обрывается дорога,
Нас ведущая сквозь тернии и тьму.
Бог, познанию доступный твоему –
Только отблеск нам неведомого Бога.
В ослепительных виденьях ни уму,
Ни безумью не являлся Он доныне.
Нет, дорога обрывается в пустыне.
4
Я точно знаю – Бог ни дня
Прожить не может без меня.
И если в тьме небытия
Исчезнет вдруг душа моя –
Спустя мгновенье без следа
И Он исчезнет навсегда.
5
В тиши молитвенной вдыхая благодать,
По воле Божьей я смогу однажды стать
Светлее лунного серебряного света.
И Бог мне в этом не сумеет отказать –
Моя любовь Его заставит сделать это.
6
Не только избавитель наш Христос,
Я тоже - сын Небесного Отца.
Я – блеск Его созвездий, рокот гроз,
Безбрежность океана, нежность роз,
Дыханье ветра, песенка скворца,
Молчанье гор и блик свечи в окне.
Он, Вечный,познает Себя во мне.
.
7
Тот из нас достиг поистине блаженства,
Кто в уродстве прозревает совершенство,
Кто молчаньем прославляет Божество,
Не желая и не зная ничего.
8
Я – блик мгновенный в сумерках вселенной,
Листок, упавший времени в ладонь.
Но все-таки во мне горит нетленный,
Вселенные рождающий огонь.
9
Что дольше – вечность или миг?
В мгновенье вечном я постиг,
Что ярче солнца – лунный блик,
Что ветер – тверже, чем кристалл,
Что Бог, как я – безмерно мал,
А я, как Бог, велик.
10
Никто на свете Богом не покинут –
Творцу любые дороги творенья.
И даже к тем, кто в бездну был низринут,
Он явится на зов без промедленья.
11
Кем будет Бог в твоей судьбе:
Незримым светом или тенью,
Во мгле мелькнувшей на мгновенье -
Решать не Богу, а тебе.
12
Не в этой бездне голубой,
Где облаков стада скользят:
Всегда и всюду он с тобой –
Невидимый блаженный сад.
И всем – не только тем, кто свят,
Он дарит солнечный покой.
Два стихотворенья для подростков из немецкой поэзии.
Иоахим Рингельнатц
Жил-был обыкновенный бумеранг.
Куда бы он с утра ни улетал –
На почту, на работу, на вокзал,
К приятелю, в аптеку или в банк,-
Все время возвращался он назад.
Вот так, представь, полсотни лет подряд
Без устали по кругу он летал –
И вдруг в субботу прошлую исчез.
Не знаю – может, вихрь его позвал
На поиски неведомых чудес?
А может, бормотание ручья
Внезапно поманило в те края,
Где льется полноводная река?
А может, пригласили облака
На синий безмятежный небосвод?
Но если не случится с ним беда,
То все-таки вернется он туда,
Откуда он отправился в полет .
Тогда мы и узнаем от него,
Куда он улетал и для чего.
Тим Гердорф
Когда в одной из дальних стран
Родился желтый павиан,
От удивления застыл
Почти на сутки крокодил,
Свалился в обморок шакал
В пустыню страус убежал
И целых сорок пять минут
От страха плакал и дрожал
В своем гнезде сорокопут.
И мрачно вымолвил верблюд:
«Нам обратиться надо в суд.
Я докажу его вину!
Он мне за эту желтизну
Сполна ответит, негодяй!»
С ним согласился попугай.
Но возразил ученый слон,
Что никакой лесной закон
Не запрещает с детских лет
Иметь какой угодно цвет.
Верблюд воскликнул:»Что за вздор!
Быть желтым - это же позор!
Его стыдится вся родня!»
Вот так и длится этот спор
С тех пор до нынешнего дня.
Но что касается меня - ,
храня молчанье, как стена,
стою я скромно в стороне.
Такие споры не по мне.
Я поддержал бы в нем слона,
Но тот разгневанный верблюд,
что обратиться хочет в суд -
Уж очень грозен он на вид,
уж очень мрачен и сердит.
Наверно, власть ему дана.
Скорей всего, подчинены
ему верблюды всей страны.
Я полагаюсь на слона:
слонам верблюды не страшны.
Дара Шико
К святым местам дорога далека.
Пусть будет ноша странника легка:
Богатство, слава, почести, чины
Паломнику в дороге не нужны.
Не думай об утраченном с тоской.
Чтоб тенью не скользили за тобой
Сомнения, уныние и страх,
Возьми с собой смиренье и покой:
Для странника с поклажею такой
Места святые – рядом, в двух шагах.
Отдыхаю душой у Пиррона.
Перефразирую монолог короля из Обыкновенного чуда, можно сказать: кругом идет нормальная политическая жизнь, а на половине Пиррона спокойно, поют птички и разговор о хороших людях.)
__________________________
Спасение там, где опасность.
Жаль только, Вова 17, что регулярно только я один приношу стихотворные тексты в эту тему. Женя как-то к ней более или менее охладел, Onedrey, вероятно, увлечен упомянутой вами политической жизнью, Никт46 не принимает участия в этом процессе из принципа... В общем, у каждого есть какая-то уважительная причина для наличия отсутствия в этой теме, что, конечно, делает процесс менее оживленным, чем хотелось бы.
Справедливый упрёк. Я тут недавно посетил музей в городе Милуоки, стоящем на берегу озера Мичиган. Архитектура музея очень необычна, он сделан в виде корабля. Но не просто корабля, а корабля с крыльями, которые поднимаются и опускаются.
Того и гляди, корабль расправит крылья и выйдет в открытое море.
По этому поводу давнее стихотворение Щербакова.
Навещая знакомый берег,
Отрешенно гляжу на взморье,
Возвращаясь на пепелище,
Осязаю рубеж времен.
Ни о прошлом, ни о грядущем
Не рассказывает безмолвие -
Черепки отгремевших пиршеств,
Парафиновый Парфенон...
Лишь один звонит колокольчик,
Словно спрашивает: "Ну, где же ты?"
Словно просит: "Побудь со мною!.."
А я рад бы, да не могу:
От причала отходит судно,
На него все мои надежды,
Я слежу за его движеньем,
Оставаясь на берегу...
Сухопутный пройдет шарманщик
В голубом головном уборе,
Напевая морскую песню,
Ничего не прося за труд.
Эту песню придумал некто,
Никогда не бывавший в море,
Но поется там лишь о море,
И на судне ее поймут.
И здесь нет никакого чуда,
Ведь команда на судне этом
Составляют гвардейцы духа
Всех времен и любых кровей:
Открыватели многих истин,
Консультанты по раритетам,
Очевидцы больших событий,
Собеседники королей...
Мне хватило бы даже слова
В долетевшем от них призыве,
Чтоб навеки проститься с сушей
И исчезнуть там, где заря.
Но, безмолвный и недоступный,
Белый призрак на черной зыби
Разворачивается к ветру,
Никого с собой не зовя.
И в то время как он, быть может,
Отправляется в край несчастий
Из великой любви к свободе
Для всемирной борьбы со злом, -
Я, покорный слуга глагола,
Я, поклонник деепричастий,
Остаюсь со своим неверным
Поэтическим ремеслом...
Навсегда расставаясь с морем,
Наблюдаю почти бесстрастно,
Словно даже уже и это
Не могло бы меня развлечь, -
Как невидимые пределы
Разграничивают пространство,
И ничто этих черт запретных
Не осмелится пересечь.
Лишь корабль моих упований
Покидает сии границы,
Тяжело поднимает крылья
И, волнуясь, идет во мглу...
Я слежу за его движеньем,
Но пустуют мои таблицы:
Ни о прошлом, ни о грядущем
Ничего сказать не могу...
Известная вещь, и про стозначный номер сильно. Откликаюсь Ходасевичем
Нынче день такой забавный:
От возниц, что было сил,
Конь умчался своенравный;
Мальчик змей свой упустил;
Вор цыпленка утащил
У безносой Николавны.
Но - настигнут вор нахальный,
Змей упал в соседний сад,
Мальчик ладит хвост мочальный,
И коня ведут назад:
Восстает мой тихий ад
В стройности первоначальной.
И измученный люд не издал ни единого стона
Лишь на корточки вдруг с онемевших колен пересел
Но - настигнут вор нахальный,
Всем нам блага подай, да и много ли требовал я благ?
Мне - чтоб были друзья, да жена - чтобы пала на гроб
Ну а я уж для них украду бледно-розовых яблок
Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха в лоб
jenya: Известная вещь, и про стозначный номер сильно.
В ту интернетовскую подборку, откуда я перетащил сюда этот текст, составитель включил немало ранних стихотворений Иванова. По-моему, это странный выбор: Иванов в них еще не стал самим собой. Стихи эти безлики и скучны, и правильно о них сказал Блок, что они производят прямо-таки гнетущее впечатление: вроде бы, в них есть все, что положено, но на самом деле нет ничего. По-моему, Иванов начинается как поэт только в эмиграции ( или незадолго до нее, я не помню точно, когда он в нее отправился), но тут уж становится действительно замечательным поэтом.
Вот это я тебе, взамен могильных роз,
Взамен кадильного куренья;
Ты так сурово жил и до конца донес
Великолепное презренье.
Ты пил вино, ты как никто шутил
И в душных стенах задыхался,
И гостью страшную ты сам к себе впустил
И с ней наедине остался.
И нет тебя, и все вокруг молчит
О скорбной и высокой жизни,
Лишь голос мой, как флейта, прозвучит
И на твоей безмолвной тризне.
О, кто подумать мог, что полоумной мне,
Мне, плакальщице дней погибших,
Мне, тлеющей на медленном огне,
Всех пережившей, все забывшей, —
Придется поминать того, кто, полный сил,
И светлых замыслов, и воли,
Как будто бы вчера со мною говорил,
Скрывая дрожь смертельной боли.
Ты слаб и робок, соловей,
Но в этом нет вины твоей.
Ведь не пристало соловью
Блистать отвагою в бою .
Ты должен жизнь прожить свою,
Таясь в сплетении ветвей
И песни дивные творя.
Но если ночью песнь твоя
В саду уснувшем не слышна,
Хотя давно твои края
Одела зеленью весна,
И вновь природа молода,
И снова розы рождены –
За сотни лет тебе тогда
Не искупить своей вины.
О Мудрость, ты всегда во всем права.
Ты видела и слышала немало.
Во все века без устали молва
Тебя во всех селеньях прославляла
Как лучшее творенье Божества.
И речь твоя бывала неизменно
Изысканна, ясна и вдохновенна,
Хотя и не особенно нова.
А ты, Безумство, столько ошибалось,
Так часто полагалось на авось,
Что всюду вызываешь только жалость,
Насмешку, раздражение и злость.
Ночуешь ты в лачуге у смутьяна,
С гуляками пируешь допоздна
И речь твоя прерывиста и странна,
И мысль твоя туманна и темна.
И все ж порою власть тебе дана,
Открыв в себе неведомые силы,
Забыв заветы Мудрости на миг,
Поймать рукою ветер легкокрылый,
Войти в огонь – и в нем найти родник.
Ну, не такой уж я и змей. Хотя в некотором смысле я действительно сижу в этой теме на цепи. В былые-то времена я не только бродил по всем темам, я даже в шахматных дискуссия-х участвовал - ни бельмеса в шахматах не смысля. Но с годами участь отшельника, очевидно, кажется мне все более привлекательной. Уйти в пустыню я пока не решаюсь - все-таки к этому нужно морально подготовиться. И вот я заперся в этой теме - морально готовясь к еще более суровым испытаниям.
На кошачью тему есть одно немецкое стихотворение для детей.
Йозеф Гуггенмос
«Четырежды четыре будет тридцать,-
Сказал один мальчишка по секрету
Коту, усердно рвавшему газету.-
Теперь ты тоже знаешь тайну эту.
Не вздумай никому проговориться!»
Мальчишка беспокоился напрасно –
Коты достойны полного доверья.
Пускай шпион, искусный и опасный,
Недели б две подслушивал за дверью -
Он только потерял бы время даром.
А если б он прибег к иному средству –
Подкрался в полутьме с бульдогом старым,
Который вечно дремлет по соседству,
То кот на крыше ветхого сарая,
Голодный просидел бы до рассвета –
Но все-таки не выдал бы секрета.
Совсем другое дело – попугаи.
Болтливей их, наверно, в целом мире
Лишь горные стремительные реки.
Но верный кот не скажет им вовеки,
Чему равно четырежды четыре.
Шекспир
Монолог Жака из комедии "Как вам это понравится"
Весь мир — театр.
В нем женщины, мужчины — все актеры.
У них свои есть выходы, уходы,
И каждый не одну играет роль.
Семь действий в пьесе той. Сперва младенец,
Ревущий громко на руках у мамки...
Потом плаксивый школьник с книжкой сумкой,
С лицом румяным, нехотя, улиткой
Ползущий в школу. А затем любовник,
Вздыхающий, как печь, с балладой грустной
В честь брови милой. А затем солдат,
Чья речь всегда проклятьями полна,
Обросший бородой, как леопард,
Ревнивый к чести, забияка в ссоре,
Готовый славу бренную искать
Хоть в пушечном жерле. Затем судья
С брюшком округлым, где каплун запрятан,
Со строгим взором, стриженой бородкой,
Шаблонных правил и сентенций кладезь,—
Так он играет роль. Шестой же возраст —
Уж это будет тощий Панталоне,
В очках, в туфлях, у пояса — кошель,
В штанах, что с юности берег, широких
Для ног иссохших; мужественный голос
Сменяется опять дискантом детским:
Пищит, как флейта... А последний акт,
Конец всей этой странной, сложной пьесы —
Второе детство, полузабытье:
Без глаз, без чувств, без вкуса, без всего.
Свиданий наших каждое мгновенье
Мы праздновали, как богоявленье,
Одни на целом свете. Ты была
Смелей и легче птичьего крыла,
По лестнице, как головокруженье,
Через ступень сбегала и вела
Сквозь влажную сирень в свои владенья
С той стороны зеркального стекла.
Когда настала ночь, была мне милость
Дарована, алтарные врата
Отворены, и в темноте светилась
И медленно клонилась нагота,
И, просыпаясь: "Будь благословенна!" -
Я говорил и знал, что дерзновенно
Мое благословенье: ты спала,
И тронуть веки синевой вселенной
К тебе сирень тянулась со стола,
И синевою тронутые веки
Спокойны были, и рука тепла.
А в хрустале пульсировали реки,
Дымились горы, брезжили моря,
И ты держала сферу на ладони
Хрустальную, и ты спала на троне,
И - боже правый! - ты была моя.
Ты пробудилась и преобразила
Вседневный человеческий словарь,
И речь по горло полнозвучной силой
Наполнилась, и слово ты раскрыло
Свой новый смысл и означало царь.
На свете все преобразилось, даже
Простые вещи - таз, кувшин,- когда
Стояла между нами, как на страже,
Слоистая и твердая вода.
Нас повело неведомо куда.
Пред нами расступались, как миражи,
Построенные чудом города,
Сама ложилась мята нам под ноги,
И птицам с нами было по дороге,
И рыбы подымались по реке,
И небо развернулось пред глазами...
Когда судьба по следу шла за нами,
Как сумасшедший с бритвою в руке.
__________________________
Спасение там, где опасность.
Vova17: На свете все преобразилось, даже
Простые вещи - таз, кувшин, - когда Стояла между нами, как на страже,
Слоистая и твердая вода.
Нас повело неведомо куда.
Пред нами расступались, как миражи,
Построенные чудом города,
Сама ложилась мята нам под ноги,
И птицам с нами было по дороге,
И рыбы подымались по реке,
И небо развернулось пред глазами...
Когда судьба по следу шла за нами,
Как сумасшедший с бритвою в руке.
В этом замечательном стихотворении меня всегда интриговало слово "когда". Просто пытаюсь понять, когда судьба шла по следу. В то же время, как и описываемые события? То есть, можно заменить второе "когда" на "в то время как уже"?
Ты помнишь? В нашей бухте сонной
Спала зеленая вода,
Когда кильватерной колонной
Вошли военные суда.
Четыре — серых. И вопросы
Нас волновали битый час,
И загорелые матросы
Ходили важно мимо нас.
Мир стал заманчивей и шире,
И вдруг — суда уплыли прочь.
Нам было видно: все четыре
Зарылись в океан и в ночь.
И вновь обычным стало море,
Маяк уныло замигал,
Когда на низком семафоре
Последний отдали сигнал…
Как мало в этой жизни надо
Нам, детям, — и тебе и мне.
Ведь сердце радоваться радо
И самой малой новизне.
Случайно на ноже карманном
Найди пылинку дальних стран —
И мир опять предстанет странным,
Закутанным в цветной туман!
