|
|
|
|
|
|
|
|
| |
|
|
|
|
|
|
|
Впервые я прочитал стихи Наума Коржавина в юности – в «Юности», да простят мне форумчане такой каламбур. Журнал, редактируемый Валентином Катаевым публиковал в то время Василия Аксенова и Анатолия Гладилина, Бориса Балтера и Владимира Амлинского, из поэтов – Евгения Евтушенко и Андрея Вознесенского, Беллу Ахмадулину и Юнну Мориц и других не менее замечательных авторов. Но и на этом фоне стихи Коржавина не затерялись где-то на задворках сознания. Напротив – они резко выделялись на этом фоне по своей мысли, вещности слова, вылепке и фактуре. Причем, будучи абсолютно консервативными по форме. Коржавин брал другим – бунтарством мысли.
В это же время я с интересом читал его рецензии в «Новом Мире» Твардовского. И здесь не было пустых слов, каждую мысль поэт облекал в ярко заточенную фразу, редко кого хвалил, чаще ругал, добирался до сути написанного другими. А его статья «В защиту банальных истин», напечатанная все в том же «Новом Мире», вызвала нешуточную полемику в литературной среде и неодобрение такого тогдашнего авторитета, как Н. Я. Мандельштам, которая сочла ее чересчур ортодоксальной.
А потом он исчез со страниц журналов, а затем и из Советского Союза.
Что-то ходило по самиздату, его глуховатый голос пробивался сквозь глушилки по радио «Свобода», но власти сделали все возможное, чтобы вычеркнуть Коржавина не только из литературной жизни – из жизни вообще.
В глухие брежневские годы ДС много рассказывал мне о Коржавине, с которым был знаком еще со своей поэтической послевоенной молодости, с той поры, когда Эмка (так называли его близкие знакомые и друзья) появился в Москве. А приехал он из Киева 1944 году. Был не от мира сего. Носил какую-то невообразимую шинель с буденовкой времен гражданской войны. И почему-то – в любое время года - ходил в валенках, что удивляло даже видавшую и не такое Москву.
Вид его был странен, пиита часто принимали за ненормального, сторонились и уступали дорогу, но молодого Манделя (тогда он был еще Манделем, а не Коржавиным) это не смущало. Он не замечал никого вокруг. Единственное, чем он тогда увлекался в жизни – были стихи. Он писал оды, сонеты, они нигде не печатались, и тогда он читал их каждому встречному-поперечному, что его, в конце концов, и подвело под тогдашний Лубянский монастырь – взгляды молодого поэта только-только поступившего в Литинститут провинциала на окружающую действительность и историю современности резко дисгармонировали с общепринятыми.
Однажды он написал стихотворение, которое называлось «16 октября».
В нем были и такие строки:
Там, но открытый всем, однако,
Встал воплотивший трезвый век
Суровый, жесткий человек,
Не понимавший Пастернака.
Стихи пошли гулять по рукам. Попали не в те - кто-то плюнул, дунул и «кому надо» оно стало известно в такой редакции:
А там, в Москве, в пучине мрака,
Встал, воплотивший трезвый век,
Не понимавший Пастернака
Суровый жесткий человек.
«Где надо» и «кто надо», не особо разбиравшиеся в поэзии, сразу же обратили внимание на метафорическое - «пучину мрака», да и на эпитеты тоже, и приняли соответствующие меры.
Мандель поплатился.
И искренне недоумевал, за что?
Не только это стихотворение, но и другие выбивались из привычного ряда и были весьма и весьма талантливы, они расходились по всей Москве.
ДС в шутку любил определять среди своих знакомых эталон тех или иных качеств. Эталоном таланта он определил Эмку, назвав единицей таланта - «1 Мандель». Но при этом не забывал уточнять, что сам Эмка Мандель тянет на 0,75 «Манделя».
А Борис Слуцкий предлагал своим друзьям такой тест: кто в поэзии сколько стоит? При этом за точку отсчета предлагал брать вирши поэта Игоря Кобзева. По его собственной категорической оценке сто «Кобзей» едва-едва дотягивали до одного «Манделя».
Молодой киевский «писменник» дружил и с Самойловым, и со Слуцким. Формально не принадлежа к поколению, вернувшемуся с войны, ощущал его внутренне близким себе.
Самого Эмку невозможно было не любить за его человеческие качества, как невозможно было не любить его отчаянно талантливые стихи.
«Книги имеют свою судьбу», - утверждали древние.
А их создатели?
Я не был никогда аскетом
Я не мечтал сгореть в огне.
Я просто русским был поэтом
В года доставшиеся мне.
- напишет Наум Коржавин в середине ХХ века.
А года достались не простые - 47. 56. 73.
Сталинские, когда человеческая личность приравнивалась к «винтику» огромной и бездушной государственной машины.
Хрущевские, кратковременные, как летний дождик, когда человеку дали на какое-то мгновенье не открыть – приоткрыть (всего лишь!) рот.
Брежневские, когда в общественном сознании пытались укоренить ложь как единственно возможный способ существования на все оставшиеся времена.
«Самый гениальный и мудрый Учитель, Иосиф Виссарионович!»
«Дорогой Никита Сергеевич…»
«Лично Леонид Ильич…»
Огонь, вспыхнувший в 1917, огонь революции и гражданской войны, разгорался все сильнее и сильнее.
Он продолжал гореть и в годы сплошной коллективизации, превратившей независимого крестьянина, кормившего ранее Россию и мир, в зависимого колхозника, еле сводящего концы с концами.
Он продолжал гореть и в годы первых пятилеток, когда ценой неимоверных жертв отсталая ранее страна превращалась в мощную индустриальную державу.
В топке 37-о сгорели уцелевшие от предыдущих чисток партийные функционеры и «уклонисты», простые колхозники и рабочие, выдающиеся писатели и режиссеры, ученые и актеры, объявленные «врагами народа». И если в это время беда и горе обошли Коржавина стороной, то 47-й ударил по нему трехлетней сибирской ссылкой.
Через почти четверть века, в 1960-м, в своих «Вариациях из Некрасова», он напишет:
...Столетье промчалось. И снова,
Как в тот незапамятный год -
Коня на скаку остановит,
В горящую избу войдет.
Ей жить бы хотелось иначе,
Носить драгоценный наряд...
Но кони - всё скачут и скачут.
А избы - горят и горят.
Стихотворение хотя и о русских женщинах, но весьма и весьма символично.
В смысле огня.
Который горит и в наше новое XXI столетье.
А первая публикация у Коржавина состоялась в 36 лет, в Калуге, альманахе «Тарусские страницы» Первая книжка вышла в Москве в 1963, когда ему уже было 38. Вторая во Франкфурте-на-Майне в 1976 – в 51 год.
Распрощался с СССР – в 1973, в свои 48.
У романтика Павла Когана есть известные каждому любителю поэзии строки:
Я с детства не любил овал,
Я с детства угол рисовал.
У Коржавина было другое отношение к миру:
Меня, как видно, Бог не звал
И вкусом не снабдил утонченным.
Я с детства полюбил овал,
За то, что он такой законченный.
Я рос и слушал сказки мамы
И ничего не рисовал,
Когда вставал ко мне углами
Мир, не похожий на овал.
Но все углы, и все печали,
И всех противоречий вал
Я тем больнее ощущаю,
Что с детства полюбил овал.
В этих стихах есть и судьба и характер.
А от судьбы, как известно, никуда не уйдешь.
Об этом Коржавин сказал еще в 1943 году:
От судьбы никуда не уйти,
Ты доставлен по списку, как прочий.
И теперь ты укладчик пути,
Матерящийся чернорабочий.
А вокруг только посвист зимы,
Только поле, где воет волчица,
Чтобы в жизни ни значили мы,
А для треста мы все единицы.
Видно, вовсе ты был не герой,
А душа у тебя небольшая,
Раз ты злишься, что время тобой,
Что костяшкой на счётах играет.
Шли годы. Одно время сменило другое. Менялись люди, идеи. Возникали и вновь умирали надежды. Наум Коржавин всегда и везде - в ссылке, в Москве, в Бостоне - оставался самим собой, оставаясь верным себе:
Я не был сроду слишком смелым.
Или орудьем высших сил.
Я просто знал, что делать, делал,
А было трудно - выносил.
И как в молодые и зрелые годы, продолжал писать о России.
Думал о ее исторической судьбе. Размышлял о трагическом прошлом. Внимательно из своего эмигрантского далека следил за тем, что происходит на родине.
Когда эмигранты перестали быть «врагами» и шлагбаум, отделявший страну от остального мира, приподнялся, Коржавин одним из первых приехал на родину.
Вот тогда я и познакомился с этим обросшим мифами, легендами замечательным поэтом.
Был он лыс, мешковат, невысокого роста, смотрел на этот мир огромными, выпученными, подслеповатыми глазами, и скорее был похож на провинциального бухгалтера, чем на поэта.
В комнатах передвигался легко, а на улице и сцене, где бывали его вечера, с помощью жены, всегдашнего своего спутника по жизни.
В одну из наших встреч он подарил мне свою первый сборник стихов «Годы», в наши годы ставший уже библиографической редкостью.
Слушать его было также интересно, как и читать. Он внятно формулировал мысли, чаще выслушивал собеседника, но иногда перебивал и с не утраченным пылом и энергией буквально набрасывался на собеседника. Будучи прирожденным полемистом, довольно легко сталкивал его с точки зрения на кочку, разбивая в пух и прах, сомнительные на его, Коржавина, взгляд, аргументы. И яростно отстаивал свои выношенные взгляды по самым разным вопросам – начиная с еврейского и русского и заканчивая трансцендентальными.
По своей привычке я записывал в дневник разговоры с этим талантливейшим человеком. Мне всегда было интересно следить за мыслями человека, которого считаю одним из умнейших людей нынешней эпохи. Мне кажется, что рассуждения Наума Коржавина представляют интерес и для читателей «Парка культуры». |
|
|
| |
|
|
Жизнь в каждую эпоху не идеальна
Наум Коржавин: Из Советского Союза я уехал 31 октября 1973 года не потому что меня не печатали, а в минуту отчаянья, и отчаянье это было вполне обоснованным. Тогда я думал, что у меня есть два ужасных выхода: один уехать, а другой остаться. Я выбрал первое, потому что считал, что жизнь моя здесь кончилась, она пришла к какому-то своему завершению и если продолжать ее, то в других формах. Мне хотелось пожить несколько лет за границей и вернуться, но судьба распорядилась иначе, и уже больше четверти века я живу в эмиграции.
Диссидентом я себя не ощущал, как и был, так и остаюсь русским поэтом, - и, покидая Россию, преследовал отнюдь не политические цели. Мне было стыдно жить и душно дышать, не хватало воздуху, и я смертельно устал. В конце шестидесятых начался сталинизм с человеческим лицом. Ведь что такое брежневщина? Это сталинщина без Сталина. Сталинские «соколы» без сталинской плетки над ними. И то, что они сразу стали разворовывать страну, удивляться нечему. Это абсолютно случайные люди, случайные выдвиженцы, даже не карьеристы. Понятие «карьерист» в русском языке имеет некий уничижительный оттенок. На западе оно не считается позорным, потому что если человек политический деятель, он должен делать карьеру – это дело его жизни. Потому карьеристов я предпочитаю выдвиженцам, они выполняют другую работу.
Я не занимался политической деятельностью, был свободным человеком и поступал в соответствии со своей совестью и достоинством. Как и многие мои товарищи, я подписал три письма: одно в поддержку Солженицына, другое против процесса над Синявским и Даниэлем и третье в защиту Гинзбурга и Галанскова. Эта деятельность вызвала активное неприятие властей. Тотального запрета на меня все же не последовало, стихи рецензии публиковались в «Новом Мире» Твардовского, «Юности» и других журналах, я от них и по сей день не отказываюсь. Я продолжал выступать и говорить то, что думаю, но пьеса «Однажды в двадцатом», которая шла в постановке Б. Львова-Анохина в театре Станиславского в других театрах не пошла, хотя ее уже начали распространять по стране.
Постепенно стали портиться люди, начиная приспосабливаться к новому времени. А я хорошо знал сталинскую эпоху, знал, как человек умеет оправдывать свои поступки или непоступки, свой душевный комфорт общественными обстоятельствами. До этого я полагал, что мы становимся нормально плохим государством. В это определение я не вкладываю негативный оттенок, просто хороших государств не бывает.
Немедленное воплощение конечного идеала в жизни к добру не приводит. Люди должны жить по мере возможностей, воспитывать детей, квалифицированно работать и попутно содержать государство, а добро и зло, нравственное и безнравственное существуют при любых социальных системах.
Многие считают, что самое трудное - осмелиться сказать правду. Я думаю, самое трудное – знать эту правду. Так было в XIX веке, ничто не изменилось в XX, и не изменится с началом третьего тысячелетия. Жизнь в каждую эпоху не идеальна, но бывают разные эпохи. Последние два десятилетия мы жили в эпоху стагнации под знаком распада. Я уходил не в эмиграцию, а в оживание, и Горбачева не предвидел даже в самых розовых снах. Но в каком-то смысле существование по ту сторону границы точно выражает и итоги нашей внутренней жизни: для меня она оказалась не освобождением от чего-то, а путем из болота в пустыню.
____________________________________
РОДИНЕ
Что ж, и впрямь, как в туман,
Мне уйти — в край, где синь, а не просинь.
Где течет Иордан,—
Хоть пока он не снится мне вовсе.
Унести свою мысль,
Всю безвыходность нашей печали,
В край, где можно спастись
Иль хоть сгинуть, себя защищая.
Сгинуть, выстояв бой,
В жажде жизни о пулю споткнуться.
А не так, как с Тобой,—
От Тебя же в Тебе задохнуться.
Что ж, раздвинуть тиски
И уйти?.. А потом постоянно
Видеть плесы Оки
В снах тревожных у струй Иордана.
Помнить прежнюю боль,
Прежний стыд, и бессилье, и братство...
Мне расстаться с Тобой —
Как с собой, как с судьбою расстаться.
Это так все равно,—
Хоть Твой флот у Синая — не малость.
Хоть я знаю давно,
Что сама Ты с собою рассталась.
Хоть я мыслям чужим,
Вторя страстно, кричу что есть силы:
— Византия — не Рим.
Так же точно и Ты — не Россия.
Ты спасешься?— Бог весть!
Я не знаю. Всё смертью чревато.
...Только что в тебе есть,
Если, зная, как ты виновата,
Я боюсь в том краю —
Если всё ж мы пойдем на такое —
Помнить даже в бою
Глупый стыд — не погибнуть с Тобою.
(1972) |
|
|
| номер сообщения: 83-4-1855 |
|
|
|
|
После жизни
Наум Коржавин: В Соединенных Шатах я столкнулся с трудностями - моральными и материальными.
Я никогда не был ни западником, ни антизападником и внутренне всегда ориентировался на Россию, на то, что я русский московский поэт. Западные специалисты обо мне почти ничего не слыхали, потому что они изучали литературу по скандалам, а мои скандалы кончились раньше, чем мною заинтересовались.
И на Востоке, на Западе я всегда говорил то, что думаю, и никогда не был флюгером.
Я давал себе мало шансов на выживание, но все-таки выжил, и, наверно, являюсь единственным эмигрантом, для которого Запад оказался лучше, чем о нем думал, потому что думал я о нем еще хуже. Ошибся я только в одном – там есть весьма значительные интеллектуальные силы. И все же эмиграцию я сейчас воспринимаю как период после жизни.
Но Америка не виновата в том, что мне было трудно.
Могу в Париж и Вену.
Но брезжу я Москвой,
Где бьетесь вы о стены,
О плиты головой.
Надеясь и сгорая,
Ища судьбы иной.
И кажется вам раем
Все то, что за стеной.
Где все сместив оценки –
Такие времена –
Я тоже бьюсь об стенку,
Хоть стенка из г…
(1978) |
На Западе я писал не только стихи, но и защищал то, что мне дорого, как поэту и человеку. Свою задачу я видел в том, чтобы эмигранты, прежде всего, оставались людьми, чтобы они не забывали Россию, чтобы они сохраняли нормальную систему ценностей.
Я всегда противостоял антирусским заявлениям, которых очень много на Западе раздавалось, когда у власти стоял Брежнев. Чаще всего русофобия у некоторой части эмиграции объясняется не реальной ненавистью к России и русским, а нуждами легкомысленного самоутверждения, желанием соответствовать «культурным» западным стандартам, а точнее предрассудкам, мол, русские из-за природной тяги к рабству испортили замечательные идеи.
Мне это противно и само по себе, и потому, что я воспринимаю такие высказывания как оскорбление и в свой адрес, ибо до сих пор не отделяю себя ни от России, ни от русских.
__________________________________________
ПИСЬМО В МОСКВУ
Сквозь безнадегу всех разлук,
Что трут, как цепи,
"We will be happy!", милый друг,
"We will be happy!"
"We will be happy!" - как всегда!
Хоть ближе пламя.
Хоть века стыдная беда
Висит над нами.
Мы оба шепчем: "Пронеси!"
Почти синхронно.
Я тут - сбежав... Ты там - вблизи
Зубов дракона.
Ни здесь, ни там спасенья нет -
Чернеют степи...
Но, что бы ни было - привет! -
"We will be happy!"
"We will be happy!" - странный
звук.
Но верю в это:
"Мы будем счастливы", мой друг,
Хоть видов нету.
Там, близ дракона, нелегко.
И здесь непросто.
Я так забрался далеко
В глушь... В город Бостон.
Здесь вместо мыслей пустяки.
И тот, как этот.
Здесь даже чувствовать стихи
Есть точный метод.
Нам не прорвать порочный круг,
С ним силой мерясь...
Но плюнуть можно... Плюнем, друг!
Проявим серость.
Проявим серость... Суета -
Все притязанья.
Наш век все спутал: все цвета
И все названья.
И кругом ходит голова.
Всем скучно в мире.
А нам не скучно... Дважды два -
Пока четыре.
И глупо с думой на челе
Скорбеть, насупясь.
Ну, кто не знал, что на Земле
Бессмертна глупость?
Что за нос водит нас мечта
И зря тревожит?
Да... Мудрость миром никогда
Владеть не сможет!
Но в миг любой, пусть век колюч,
Пусть все в нем дробно,
Она, как солнце из-за туч,
Блеснуть способна.
И сквозь туман, сквозь лень и
спесь,
Сквозь боль и страсти
Ты вдруг увидишь мир как есть,
И это - счастье.
И никуда я не ушел.
Вино - в стаканы.
Мы - за столом! Хоть стал
наш стол
В ширь океана.
Гляжу на вас сквозь целый мир,
Хочу вглядеться...
Не видно лиц... Но длится пир
Ума и сердца.
Все тот же пир... И пусть темно
В душе, как в склепе,
"We will be happy!" ...Все равно:
"We will be happy!"
Да, все равно... Пусть меркнет
мысль,
Пусть глохнут вести,
Пусть жизнь ползет по склону вниз
И мы - с ней вместе.
Ползет на плаху к палачу,
Трубя: "Дорогу!"
"We will be happy!" - я кричу
Сквозь безнадегу.
"We will be happy!" - чувств настой.
Не фраза - веха.
И символ веры в тьме пустой
На склоне века. |
|
|
| номер сообщения: 83-4-1856 |
|
|
|
|
Лучше отвечать за свои ошибки, чем за чужие
Наум Коржавин: Мне кажется, спорить об идеалах сейчас нелепо, необходимо думать, как выжить, как стране стать на нормальные рельсы, чтобы люди хорошо зарабатывали, хорошо жили и своим трудом кормили страну и обслуживали друг друга. Переход очень труден и требует огромного напряжения сил.
В новых условиях наша задача не умереть, а выжить. Исторических аналогий я не вижу, мы сейчас вступили в такую полосу развития, которая аналогий не имеет.
За время пребывания на родине, у меня сложилось ощущение, что все знают, что недостаточно хорошо, но никто не знает, как хорошо. По крайней мере, я таких людей не встречал, да и сам, к сожалению, таковым не являюсь. Ежели бы знал – вмешался, орал бы во все горло, и скромность мне не помешала, как не помешали бы разговоры о том, что бывшие эмигранты не имеют права вмешиваться в происходящее на родине. Выход из ситуации нужно искать всем вместе.
Я не люблю слово плюрализм по отношению к литературе и даже по отношению к мысли. Признаю только – уважение к истине. Это не значит, что кто-то из нас двоих знает истину. Я имею в виду, что когда мы с Вами разговариваем и выясняем какие-то вещи, то даже при несогласии друг с другом, мы оба заинтересованы в том, чтобы выяснить истину или хотя бы проложить путь к ней. Я уважаю любую чужую точку зрения, но априори у меня уважения к чужому мнению нет. Уважаю только в том редком случае, когда мнение имеется. Конечно, я могу и ошибаться, но лучше отвечать за свои ошибки, чем за чужие.
Мне кажется, интеллигенция устраивает толкотню на качающейся льдине и это мне не по душе. Я не против полемики в печати, но у многих интеллигентов абсолютные взгляды на политику, литературу, историю. Неужели нетерпимость стала генетической болезнью! Можно говорить о том, кто прав, кто виноват, кто первый, кто не первый, но такие вопросы решаются персонально. Подлость во все времена остается подлостью.
В Библии есть такая главка, в которой дано определение пророка. Как определить, кто пророк, а кто нет? Оказывается очень просто: если то, что он пророчит сбывается, значит пророк. Если нет – можно побивать камнями. Давайте меньше пророчить, а больше делать для общего блага, народа, страны, мира. Потому что мы не являемся ни провинцией Европы, ни провинцией Запада. Мы часть, и очень значительная, по своему интеллектуальному и культурному уровню единого и неделимого мира.
Ах ты, жизнь моя - морок и месиво.
След кровавый - круги по воде.
Как мы жили! Как прыгали весело -
Карасями на сковороде.
Из огня - в небеса ледовитые...
Нас прожгло. А иных и сожгло.
Дураки, кто теперь нам завидует,
Что при нас поcторонним тепло. |
|
|
|
| номер сообщения: 83-4-1857 |
|
|
|
|
Ответ на трагедию бытия
Наум Коржавин: Я давно вырвался из идеалистического плена к нормальным ценностям христианской культуры. Но сейчас и эти ценности шатаются, проявляя полное бессилие перед тупым тоталитарным натиском. Капитуляция происходит под флагом того «индивидуального потока», который мы привыкли противопоставлять тоталитаризму.
Это индивидуализм без индивидуальности, без личности, но формально отделить одно от другого невозможно.
С одной стороны оборачивается близоруким шкурничеством - делайте, что хотите, продавайте что и кого хотите, только меня оставьте в покое. С другой стороны – беспросветным самоутверждением, в жертву которому приносится все без разбору. То, к чему я пришел в жизни – уважение к истории, к культуре, здравому смыслу – сегодня часто ставится под сомнение. Но мне ничего предложить цивилизации, кроме здравого смысла, совести и ответственности, и, конечно, любви.
Безусловно, Бога.
Мне самому выбирать уже поздно, да и другим я уже не стану. И боюсь я не конца света, а распада цивилизации, общества, истории. Трагизм творчества поэта в наше время заключается вовсе не в репрессиях, хотя можно и задушить.
Трагична сама жизнь. Она не может быть не трагичной, хотя бы потому, что мы умираем и не все можем. У искусства свои особые задачи, а поэзия - сердцевина искусства. Самуил Яковлевич Маршак один из самых мудрых людей, которых я встречал в жизни, говорил: «Знаете, голубчик, в мире существует одно искусство – поэзия, а все остальные искусства ценны постольку, поскольку в них есть поэзия» Потом он делал паузу и добавлял: «В том числе и стихи» Это абсолютная правда. И поскольку функция искусства коммуникативная, т.е. каждый человек через сцену, через стихи чувствует себя и других, то оно объединяет людей, возвращает человека к самому себе и приобщает его к вечности, к незыблемым ценностям.
Настоящее искусство, настоящая поэзия – это момент современности, который почувствован как момент вечности на фоне всех вечных ценностей, на фоне постоянной трагедии человечества и жизни. Поэзия дает ощущение вечности и ее необходимости. А художник – это человек, который раскрывает в своем творчестве современность и вечность. И он обязан прорываться сквозь современность к небу, к звездам. И если он прорвется, то на его стихах, о чем бы он ни писал, останутся царапины - следы достоверности его выхода небу. Такая поэзия будет восприниматься и спустя годы в изменившейся политической или духовной ситуации, потому что она сквозь временные проявления затрагивает те душевные струны и культурные ценности, которые существовали и будут существовать вечно. Потому в идеале каждое произведение искусства должно быть рассчитано на вечность.
Это есть ответ на трагедию бытия.
________________________________
CREDO
Надоели потери.
Рознь религий - пуста,
В Магомета я верю
И в Исуса Христа.
Больше спорить не буду
И не спорю давно,
Моисея и Будду
Принимая равно.
Все, что теплится жизнью,
Не застыло навек...
Гордый дух атеизма
Чту - коль в нем человек.
Точных знаний и меры
В наши нет времена.
Чту любую я Веру,
Если Совесть она.
Только чтить не годится
И в кровавой борьбе
Ни костров инквизиций,
Ни ночей МГБ.
И ни хитрой дороги,
Пусть для блата она, -
Там под именем Бога
Правит Суд сатана.
Человек не бумага -
Стёр, и дело с концом.
Даже лгущий для блага -
Станет просто лжецом.
Бог для сердца отрада,
Человечья в нем стать.
Только дьяволов надо
От богов отличать.
Могший верить и биться,
Той науке никак
Человек обучиться
Не сумел за века.
Это в книгах и в хлебе
И в обычной судьбе.
Чёрт не в пекле, не в небе -
Рядом с Богом в тебе.
Верю в Бога любого
И в любую мечту.
В каждом - чту его Бога,
В каждом - чёрта не чту.
Вся планета больная...
Может, это - навек?
Ничего я не знаю.
Знаю: Я человек.
(1956) |
|
|
| номер сообщения: 83-4-1858 |
|
|
|
|
Я внимательно слежу за тем, что происходит в России
Наум Коржавин: Жизнь для меня только здесь, а Америке ее нет, даже если бы было много денег. Но опять начинать с самого начала трудно и я не собираюсь возвращаться на родину. Я внимательно слежу за тем, что происходит в стране – в политике и литературе. Вернулись мои стихи. Россия моя родина, я никогда от нее не отказывался ни словом ни духом. Никогда не говорил о ней, как о чужой. Как человек, которому она безразлична, у которого есть другая точка обзора, нежели она сама.
______________________
Наивность взрослых — власть cтихии
Со здравым смыслом нервный бой.
Прости меня. Прости, Россия,
За все, что сделали с тобой.
За вдохновенные насилья,
За хитромудрых дураков.
За тех юнцов, что жить учили
Разумных, взрослых мужиков.
Учили зло, боясь провала.
При всех учили — днем с огнем.
По-агитаторски — словами.
И по-отечески — ремнем.
Во имя блага и свершенья
Надежд несбыточных Земли.
Во имя веры в положенья
Трех скучных книжек, что прочли.
Наивность? Может быть. А впрочем
При чем тут качество ума?
Они наивны были очень,—
Врываясь с грохотом в дома.
Когда неслись, как злые ливни,
Врагам возможным смертью мстя,
Вполне наивны. Так наивны,
Как немцы — десять лет спустя.
Да там, на снежном новоселье,
Где в степь состав сгружал конвой
Где с редким мужеством терпели —
И детский плач, и женский вой. |
|
|
| номер сообщения: 83-4-1859 |
|
|
|
|
Сергей Довлатов о Науме Коржавине
Накануне одной литературной конференции меня предупредили:
- Главное, не обижайте Коржавина.
- Почему я должен его обижать?
- Потому что Коржавин сам вас обидит.
А вы, не дай Бог, разгорячитесь и обидите его. Не делайте этого.
- Почему же Коржавин меня обидит?
- Потому что Коржавин всех обижает. Вы не исключение. Поэтому не реагируйте. Коржавин страшно ранимый.
- Я тоже ранимый.
- Коржавин - особенно. Не обижайте его...
Началась конференция. Выступление Коржавина продолжалось четыре минуты. Первой же фразой Коржавин обидел всех американских славистов. Он сказал:
- Я пишу не для славистов. Я пишу для нормальных людей...
Затем Коржавин обидел целый город Ленинград, сказав:
- Бродский - талантливый поэт, хоть и ленинградец...
Затем он произнес несколько колкостей в адрес Цветкова, Лимонова и Синявского. Ну и меня, конечно, задел. Не хочется вспоминать, как именно. В общем, получалось, что я рвач и деляга.
Хорошо, Войнович заступился. Войнович сказал:
- Пусть Эмка извинится. Только пусть извинится как следует. А то я знаю Эму. Эма извиняется так:
- Извините, конечно, но вы – дерьмо ! |
|
|
|
| номер сообщения: 83-4-1860 |
|
|
|
|
| Наученные опытом, с Коржавиным мы бы уже не стали долго цацкаться. В две минуты бан получил бы, как миленький! |
|
|
| номер сообщения: 83-4-1861 |
|
|
|
|
В середине 90-х Коржавин приезжал в Харьков, выступал.
Впечатление осталось весьма яркое. Толстый, лысый, с астигматизмом, с астматическим дыханием, да и стихи читал не лучшим образом (поэты вообще, как правило, свои стихи читают не блестяще, ИМХО. Одним из исключений являлся Б.И. Чичибабин - он читал великлепно) - но понравился очень!
О своей "отсидке" говорил оригинально. "Я как раз считаю, что сидел за дело." Объяснял это так: по молодости (и глупости) не просто приветствовал сталинизм, но еще и агитировал за него. А это было уже излищним - зачем агитировать за восход солнца? Всё ведь и так хорошо и замечательно, и не нужно над этим даже задумываться, а не то что разводить агитацию и пропаганду, а там, глядишь, и до дискуссии дело дойдет... Короче - посадили!
Запомнились и его слова по поводу отъезда из Союза. Причиной послужила невозможность далее слушать задушевные голоса дикторов (!). Говорил, что по слухам, где-то в начале 70-х было какое-то закрытое постановление ЦК "О повышении уровня задушевности в голосах дикторов" (имеется в виду радио и ТВ, разумеется). Вот от этой "задушевности" пришлось бежать  .
Ну и стихи, конечно, очень хороши. "Ода на воссоединение Украины с Россией", "Памяти Герцена" (вот ведь: с детства знал строки "Какая сука разбудила Ленина!?" - тяжелое у меня было детство  - , но автора узнал спустя лет 20), "Иван Калита"...
Мы сегодня поем тебе славу
И, наверно, поем неспроста
Основатель мощной державы
Князь Московский - Иван Калита.
Был ты видом довольно противен,
Сердцем подл, но не в этом суть:
Исторически прогрессивен
Оказался твой пройденный путь и т.д. |
|
|
| номер сообщения: 83-4-1862 |
|
|
|
|
интересно.
мне повезло видеть его в кинотеатре "Октябрь", два часа пролетели как одна минута. |
|
|
| номер сообщения: 83-4-1863 |
|
|
|
|
К жене в школу приходил выступать. К ним там кто только не приходил. А я живьем не видел, увы.
То свет, то тень,
То ночь в моем окне.
Я каждый день
Встаю в чужой стране.
Хороший поэт. Книжка на полке, черненькая в твердом переплете :)
ЗАВИСТЬ
Можем строчки нанизывать
Посложнее, попроще,
Но никто нас не вызовет
На Сенатскую площадь.
И какие бы взгляды вы
Ни старались выплескивать,
Генерал Милорадович
Не узнает Каховского.
Пусть по мелочи биты вы
Чаще самого частого,
Но не будут выпытывать
Имена соучастников.
Мы не будем увенчаны...
И в кибитках,
снегами,
Настоящие женщины
Не поедут за нами.
1944 |
|
|
| номер сообщения: 83-4-1864 |
|
|
|
|
jenya: К жене в школу приходил выступать. К ним там кто только не приходил. А я живьем не видел, увы.
То свет, то тень,
То ночь в моем окне.
Я каждый день
Встаю в чужой стране.
Хороший поэт. Книжка на полке, черненькая в твердом переплете :)
ЗАВИСТЬ
Можем строчки нанизывать
Посложнее, попроще,
Но никто нас не вызовет
На Сенатскую площадь.
И какие бы взгляды вы
Ни старались выплескивать,
Генерал Милорадович
Не узнает Каховского.
Пусть по мелочи биты вы
Чаще самого частого,
Но не будут выпытывать
Имена соучастников.
Мы не будем увенчаны...
И в кибитках,
снегами,
Настоящие женщины
Не поедут за нами.
1944 |
Я с детсва не любил овал.
Я с детсва угол рисовал |
|
|
| номер сообщения: 83-4-2518 |
|
|
|
|
alexx: jenya:
Настоящие женщины
Не поедут за нами.
1944 |
Я с детсва не любил овал.
Я с детсва угол рисовал |
Совершенно удивительные стихи Павла Когана (полностью)
ГРОЗА
Косым, стремительным углом
И ветром, режущим глаза,
Переломившейся ветлой
На землю падала гроза.
И, громом возвестив весну,
Она звенела по траве,
С размаху вышибая дверь
В стремительность и крутизну.
И вниз. К обрыву. Под уклон.
К воде. К беседке из надежд,
Где столько вымокло одежд,
Надежд и песен утекло.
Далеко, может быть, в края,
Где девушка живет моя.
Но, сосен мирные ряды
Высокой силой раскачав,
Вдруг задохнулась и в кусты
Упала выводком галчат.
И люди вышли из квартир,
Устало высохла трава.
И снова тишь.
И снова мир.
Как равнодушье, как овал.
Я с детства не любил овал!
Я с детства угол рисовал! |
|
|
| номер сообщения: 83-4-2519 |
|
|
|
|
| номер сообщения: 83-4-2521 |
|
|
|
|
* * *
В Кишинёве снег в апреле,
Неожиданный для всех...
Вы чего, Господь, хотели,
Насылая этот снег?
Он от Вас весь день слетает,
Сыплет с серых облаков,
Неприятно охлаждает
Тёплый город Кишинёв.
И пускай он тут же тает,
Он сгущает серость дня...
Чем, конечно, угнетает
Всех на свете
и - меня.
Очень странно видеть это -
Снег без счастья, без игры,-
После солнца, после лета,
После света и жары.
Холодов терпеть не может
Этот город летних снов.
Как в ущелье, расположен
Он на склонах двух холмов.
А сегодня снег в ущелье
И туман на лицах всех...
Вы нам что сказать хотели,
Напуская этот снег?
Что пора забыть про ересь?
Вспомнить вновь, как Вы нужны?
Всё смешалось. Давит серость,
Скука давит в дни весны.
Всё во мне с тем снегом спорит.
Скука? Серость?- Чепуха!
Я ведь помню - этот город -
Город светлого греха.
Здесь - два месяца уж будет -
Без венца (о чем скорблю)
Я живу - простите, люди,-
С той, которую люблю.
С той веселой и капризной,
Смех вносящей на порог,
Без которой счастья в жизни
Я не знал и знать не мог.
С той, что может быть серьёзной,
Но непрочь и чушь молоть.
С той, к кому Вы сами поздно
Привели меня, Господь.
В Кишинёве снег в апреле
Сыплет мрачно, давит всех.
Что напомнить Вы хотели,
Напуская этот снег?
Возбуждая эти мысли?
Что у страсти дух в плену?
Что права я все превысил?
Лямку честно не тяну?
Зря. И так ознобом бродит
Это всё в крови моей,
От себя меня уводит
И от Вас, и от людей...
От всего, чем жил сурово,
Что вдруг стало ни к чему.
И от слова. Даже слову
Я не верю своему...
В Кишинёве снег в апреле
Ни за что терзает всех.
Ах, зачем Вам в самом деле
Нынче нужен этот снег?
Разве честно мстить за страсти?
Не от Вас ли Дух и Плоть?
Не от Вас ли это счастье,
Что открылось мне, Господь?
Так за что вконец измучен
Я лишением души?
Что Вам - вправду было б лучше,
Чтоб и впредь я жил во лжи?
Иль случайный приступ злости -
Снег, что с неба к нам слетел?..
Часто кажется, что просто
Удалились Вы от дел,
И внезапной власти рады,
С упоением ребят
Небо Ваши бюрократы -
Ваши ангелы - мутят.
1965 |
|
|
| номер сообщения: 83-4-2522 |
|
|
|
|
http://www.rtvi.ru/anons/i/korzhavin3_a
ТОПАЛЛЕР. Почему у таких в общем-то близких, как мне кажется, по духу и таких, не сочтите за комплимент, Богом поцелованных людей, как вы и Бродский, не сложились отношения? Мягко говоря, не сложились. Это какие-то чисто человеческие моменты, которые не позволили вам относиться друг к другу хорошо?
КОРЖАВИН. Это я так понимаю, идет разговор о моей статье о Бродском?
ТОПАЛЛЕР. Да, конечно.
КОРЖАВИН. Так вот, эту статью прежде чем обсуждать, надо прочесть. Потому что там все сказано – сложились или не сложились. Отношения у меня с Бродским пока были – были хорошие. Бродский написал несколько блистательных стихотворений, с моей точки зрения, которые я люблю и считаю, что именно они и делают его поэтом. Но статья моя написана не столько против Бродского, сколько против его поклонников. Потому что это механическое поклонение. И я про все вот написал. Это серьезная статья. Понимаете, стихи надо любить, а не признавать. Вот если читаешь и любишь – тогда это значит, что ты понимаешь. Ты можешь чего-то не понимать, но когда говорят: "Мне это не близко, но это гениально" – не бывает так. То есть оно бывает, но ты не знаешь, что это гениально, если тебе это не близко. Вот и все. Стихи и даже, так сказать, формальное владение – это владение тем, чтобы выразить, умение становиться близким, раскрыть все близкое.
ТОПАЛЛЕР. Но, кстати, в этой статье вы пишете и о том, что вот эта вот экзальтированная любовь по отношению к Бродскому зачастую исходит от людей, которые его не только не понимают, но и не читали. То есть Бродский стал модным.
КОРЖАВИН. Да. Это тоже есть. А есть некое… Это серьезное дело, это мировое явление, это когда все творчество отрывается от потребителя, а потребитель терроризируется. Ему говорят: "Как же тебе не стыдно не понимать?!". Такое же было и по отношению к Пастернаку, а Пастернак – великий поэт. "Как не стыдно не понимать?!" Ничего не стыдно. Если не понимаешь, лучше не понимать, чем псевдопонимать. А если ты не понимаешь, то ты можешь понять, а если ты псевдопонимаешь, ты никогда ничего не поймешь. |
|
|
| номер сообщения: 83-4-2523 |
|
|
|
|
О Коржавине - студенте Литинститута - говорится в повести В.Тендрякова "Охота".
Каждый из нас - кто таясь, а кто афишируя, - претендовал на гениальность. Но почти все молчаливо признавали - Эмка Мандель, пожалуй, к тому ближе всех. Пока еще не достиг, но быть таковым. Не сомневался в этом, разумеется, и сам Эмка.
Он писал стихи и только стихи на клочках бумаги очень крупным, корявым, несообразно шатким почерком ребенка - оды, сонеты, лирические раздумья. И в каждом его стихе знакомые вещи вдруг представали какими-то вывернутыми, не с той стороны, с какой мы привыкли их видеть. Хорошее часто оказывалось плохим, плохое - неожиданно хорошим. |
|
|
|
| номер сообщения: 83-4-2524 |
|
|
|
|
Наум Коржавин
Я просто русским был поэтом
В года, доставшиеся мне
НК
Перечитав опять Коржавина,
Я понял: он - мой идеал.
Но что читать меня заставило,
Об этом я еще не знал.
И вот, прожив вдали от родины,
Теперь как два десятка лет,
И подустав от тягомотины,
Нашел на свой вопрос ответ.
Вся искренность поэта Божия,
К ней нет шифровки и ключа.
Ни Роберт, ни Андрей, ни прочие
Его не достают плеча.
Когда метафорой развесистой
Они на все дают ответ,
Он русскостью своей ответствует.
В ней не горит он, как аскет.
Овал его – овал естественный,
Не от натуги и наград.
Его любовь к Сибири девственна.
Ее всегда он вспомнить рад.
И угол стерпит он. В смирении
Никто поэту не ровня.
О Ленине стихотворением
Заткнет любого палача.
В кибитке он за декабристкою
Свершает путь свой на санях.
Года ему достались низкие,
Но мощен строф его размах.
И выше всех искусств поэзию
Возводит он на пьедестал.
Но есть кто чтит и Рим, и Грецию,
Коржавина, кто не читал.
ЛХ |
|
|
| номер сообщения: 83-4-3511 |
|
|
|
|
... И слово ИДЕАЛ у ней не сходит с уст ...
Вспомнилось не совсем кстати, из к/ф Гусарская Баллада ...
Простите, Лев: nothing personal! |
|
|
| номер сообщения: 83-4-3512 |
|
|
|
|
| номер сообщения: 83-4-8235 |
|
|
|
|
| номер сообщения: 83-4-8236 |
|
|
| |
|
|
|
|
|
|
|
| Copyright chesspro.ru 2004-2024 гг. |
|
|
|
