Церлина - душка, донна Эльвира (Фритолли) запомнилась ещё в "Кармен", где она играла Микаэлу (в стиле симпличенто, как говаривал тот же Квечень в Доне Паскуале). Я смотрел прямую трансляцию этой вещи в кинотеатре, и ещё тогда меня повеселила хладнокровная реакция Донны Анны на убийство отца. Ни один мускул не дрогнул на её лице.
Насчёт образов - у меня была теория, что работа Керубино накладывает отпечаток на дальнейшую игру мецц. Леонар положила в это здание свой кирпич - её Церлина по-мальчишески так дёргала ножкой. Но в последние месяцы я видел ей и в безупречно женственных ролях, так что сейчас я бы ей и Кармен доверил.
А с Фриттоли на ютубе есть (была), я бы сказал, эталонная во многих отношениях - включая чикен-эффект - Cosi fan tutte.
Марево впереди
представляется будущим и говорит "иди
ко мне". Но по мере вашего к мареву приближенья
оно обретает, редея, знакомое выраженье
прошлого: те же склоны, те же пучки травы.
Ее, наверное, слыхал любой
В лесу, примолкшем к середине лета;
Она поет о том, что песня спета,
Что лето по сравнению с весной
Куда скучней, что листья постарели,
Что прежних красок на лужайках нет
И что давно на землю облетели
Цвет грушевый и яблоневый цвет;
Она твердит, что осень на пороге,
Что все запорошила пыль с дороги;
Примкнуть к терпенью смолкших голосов
То ли не может, то ли не желает
И спрашивает, даром что без слов:
Как быть, когда все в мире убывает?
Роберт Фрост
Перевод с английского Григория Кружкова
Александр Генис: “Война с памятниками”, которая сотрясает исторические устои Америки, добралась и до классической музыки. На этот раз досталось Бетховену.
Соломон Волков: Мы со всеми этими пандемическими делами фактически забыли о том, что в 2020 году мы отмечаем 250 лет со дня рождения Бетховена. Этот юбилей отмечался очень широко до начала пандемии. По всему миру, во всех уважающих себя оркестрах прошли полные циклы симфоний Бетховена. Как всегда, билеты бывают распроданы в таких случаях. Ведь Бетховен в 2019 году был, согласно статистике такого рода, самым исполняемым композитором в мире. А уж, конечно, в 2020-м, в юбилей, он должен был бы побить абсолютно все рекорды. Это все в значительной степени обрушилось в связи с пандемией, но все-таки Бетховен доминирует и в репертуаре, и в общественном сознании.
Самым в этом смысле эмблематичным произведением Бетховена стала, конечно, Пятая симфония. Потому что она воспринимается, согласно известному выражению, как свет в конце тоннеля. Симфония начинается с мотива сомнения, и он стал может быть самым знаменитым мотивом в истории мировой музыки. Каждый знает, что значит (напевает) эти звуки, не нужно пояснять, что так начинается Пятая симфония Бетховена. И сам Бетховен охарактеризовал эту свою симфонию как несущую “призыв от борьбы к победе”. Тем не менее, как мы с вами знаем, именно в связи с этим юбилеем Бетховен подвергся нападкам группы американских музыковедов, которые составляют, может быть, и незначительное, но в данный момент достаточно влиятельное меньшинство.
Александр Генис: Один из них Нейт Слоан. Хочется думать, что это отдельно взятый неуч, хунвейбин, который отрицает классическую музыку и пытается уничтожить наше наследие. Но все не так просто, Слоан сам композитор, профессор, музыковед, замечательный музыкант. Он прекрасно знает, о чем говорит. И что же он пишет? В своем популярном подкасте Слоан объясняет, что Бетховен именно в Пятой симфонии, о которой вы говорили, воздвиг стену, которая ограждает элиту, причем белую образованную богатую элиту, от всех остальных, от афроамериканцев, латинос, от представителей сексуальных меньшинств, то есть от тех, кому – по мысли критика – недоступна эта музыка. Довольно любопытна его логика. Например, Моцарта он считает доступными, потому что концерты Моцарта составляют своего рода сборники рассказов, можно понемножку слушать, даже отдельные части. А Пятая симфония Бетховена, как и другие его симфонии, – романы, которые нужно слушать от начала до конца, сосредоточенно, внимательно и так, чтобы понять всю глубину психологических и эмоциональных движений, которые прячутся в этой симфонии. Я не очень понял, что плохого в романе, но речь, видимо, идет о том, что Бетховен недоступен простому народу. И это мне живо напомнило наш советский опыт.
Вы знаете, Соломон, когда мы следим за битвами нынешней культурной войны, меня часто охватывает ощущение дежавю, ведь в отечественной истории уже сбрасывали с парохода современности классиков, в том числе и Бетховена, не так ли?
Соломон Волков: Я сейчас вам расскажу историю из своего личного опыта, как человека, служившего в официальном советском музыкальном журнале под названием "Советская музыка". Да, вы совершенно правы, Бетховена сбрасывали с корабля современности, его называли в ранние советские годы “мелкобуржуазным композитором”. Но потом был выдвинут совершенно другой тезис, в значительной степени это было связано с тем, что стало известно, что Ленин, который не любил оперный театр и оперу, любил музыку Бетховена, что Бетховен был его любимым композитором. С того момента, когда свидетельство Горького о том, что Ленин считал "Аппассионату" гениальным произведением, портрет Бетховена украшал каждую музыкальную школу в Советском Союзе – буквально. Конечно, все уже забыли о том, что Бетховен мелкобуржуазный композитор, как его когда-то именовали пролеткультовцы и другие леваки раннесоветской культуры.
Когда я пришел на службу в журнал "Советская музыка", то, конечно, Бетховен уже был вне всякой критики. Зато китайцы, у которых разразилась культурная революция, параллели с ней, по-моему, сейчас чрезвычайно актуальны, так вот, теперь китайцы стали именовать Бетховена “мелкобуржуазным композитором” и призывать к тому, что надо его сбросить с корабля современности. Вызывает меня заместительница главного редактора Генина к себе в кабинет, она что-то пишет, не поднимая глаз, говорит: "Соломон, тут хунвейбины нападают на Бетховена за то, что он мелкобуржуазный композитор. Вы дайте им, пожалуйста, отпор, напишите что-нибудь такое полемическое у нас". И дальше продолжает писать. Я стою, молчу. Она поднимает глаза, так недоуменно, типа: в чем дело? Я ей говорю: "Вы знаете, Лиана Соломоновна, я тоже считаю, что Бетховен мелкобуржуазный композитор". Она как бы подавилась, махнула рукой, что, типа, безнадежный тип передо мной и анархист, меня отпустила.
Александр Генис: Почему же вы так считали?
Соломон Волков: Каким же еще композитором, по-вашему, он является? Если оценивать его классовую идеологию, он мелкобуржуазный композитор, что во время Бетховена означало революционный композитор. Мелкая буржуазия была движущей силой революции в его время. Поэтому ничего уничижительного я в этом не вижу, если мы будем принимать во внимание социальное происхождение того или иного автора, а я считаю, что избегать этого совершенно не нужно, социальное происхождение очень важно. Другое дело, что гений может отринуть свое социальное происхождение, выйти за его пределы, выйти за его границы, но помнить о них, по-моему, необходимо.
Кроме того, конечно, во мне был анархистский импульс, я был хиппи, носил красные вельветовые джинсы и всех этим шокировал. Так что с моей стороны, конечно, это была такая эскапада. Сейчас, похоже, что все вернулось на круги своя.
Александр Генис: Хорошо, что я не марксист. Скажите, насколько справедливо мнение о том, что симфонии Бетховена невозможно слушать неподготовленному слушателю? Насколько справедливо то, что пишут о Бетховене сегодня как о строителе стены, которая охраняет привилегии богатых белых знатоков от простого народа?
Соломон Волков: Бетховен, как всякий гений, содержит в себе множество, он очень разный композитор. Есть Бетховен чрезвычайно сложный, даже для восприятия не просто профессиональных музыкантов, но тонко и глубоко чувствующих профессиональных музыкантов – это поздний Бетховен, поздние фортепианные сонаты, его поздние квартеты, вот где сложная музыка. Шостакович когда-то мне говорил, что не сразу понял поздние сонаты Бетховена, что ему нужен был пример его соученицы по классу фортепиано Марии Вениаминовны Юдиной, чтобы освоить, понять, приблизиться к этой музыке. Представляете, Шостакович! Другой гений музыки. Так что есть у Бетховена трудно воспринимаемые сочинения. Но его симфонии и, в частности, такие, как Пятая или Седьмая – это легко воспринимаемая музыка. Если рекомендовать какую-то классику, то я бы как раз рекомендовала скорее Бетховена, чем Моцарта. Потому что Моцарт, его концерты, о чем говорит Нейт Слоан, – это “конфетки”, а Бетховен – настоящий стейк, что называется. Разве кто-нибудь будет что-нибудь иметь против хорошо приготовленного стейка?
Александр Генис: Действительно, Бетховен бывал очень сложным в конце своей жизни. Последняя соната Бетховена - 32-я – стала объектом длиннющего анализа у Томаса Манна в "Докторе Фаустусе", где он описывает этот опус, 111-й, кажется. Действительно его слушать трудно, потому что эта музыка одновременно классическая и современная. Но Пятую симфонию Бетховена знают, как вы сказали, абсолютно все. Я думаю, что она вполне может и должна быть проводником в мир классической музыки, уж точно не ее надо сбрасывать с корабля современности.
Две фотографии начала тридцатых с участием Шостаковича, его первой жены Нины Варзар и друга (музыкального критика) Соллертинского. Где и при каких обстоятельствах сняты эти фотографии понять пока не удалось.
«Он был специалистом в ужасной профессии. Его профессия заключалась в том, чтобы шагать через трупы, и как можно успешнее. Мы познакомились в 1925 году. Я был начинающим музыкантом, он — известным полководцем. Но ни это, ни разница в возрасте не помешали нашей дружбе, которая продолжалась более десяти лет и оборвалась с трагической гибелью Тухачевского».
Не знаю, почему Вы вспомнили Тухачевского. Но о нём много и интересно в книжке "Свидетельство", полностью состоящей из прямой речи Шостаковича в переложении Волкова, вот в этой главе.
Тягостное впечатление от странички по ссылке. Так легко видеть в одесской торговке Райх тягу к светскости, и не осозновать в своем собственном отношении к Тухачевскому того же эротического подтекста преклонения перед властью?
Хорошо известно, что подруга Пушкина, княгиня Вера Петровна Вяземская, жила чрезвычайно долго. Настолько, что молодой Немирович, наш современник, познакомился и беседовал с ней на курорте в Баден-Бадене. Каждое утро мимо их скамейки проходил красивый седой старик и церемонно кланялся княгине. Она презрительно отворачивалась и на поклон его не отвечала. Немирович поинтересовался причиной. Последовал поясняющий ответ: «Этот господин — Жорж Дантес».
Я издали, мальчишкой, видел Немировича. Он знал многих, в том числе и современников Пушкина. Время сплющивается. Мы, студенты МХАТа, еще помним Ольгу Леонардовну Книппер-Чехову, которую приводили в студию вручать дипломы об окончании. Старуха Турчанинова — она была ко мне милостива — однажды сказала: «Знаете, Миша, когда я была девочкой, я щипала корпию для оператора Пирогова…» Что такое корпия, я знал из «Войны и мира»: корпия — вместо ваты для раненых. Но какой оператор? Ведь когда Турчанинова была девочкой, кино еще не изобрели! Выяснилось, что оператор — это хирург Пирогов. «А было это, Миша, во время русско-турецкой войны», — закончила Евдокия Дмитриевна. Я едва не упал в обморок."
Чем старше становишься, тем эффект "сплющивания" времени становится ярче. В детстве, казалось, что Великая Война случилась где-то в глубокой древности. А сейчас думаю, вот люди моего возраста в год моего рождения сами родились в лохматом девятнадцатом столетии, в котором и до Пушкина уже недалеко. Проводя такой ретроанализ от вехи к вехе можно глубоко забраться.
__________________________
Спасение там, где опасность.
Хорошо известно, что подруга Пушкина, княгиня Вера Петровна Вяземская, жила чрезвычайно долго. Настолько, что молодой Немирович, наш современник, познакомился и беседовал с ней на курорте в Баден-Бадене. Каждое утро мимо их скамейки проходил красивый седой старик и церемонно кланялся княгине. Она презрительно отворачивалась и на поклон его не отвечала. Немирович поинтересовался причиной. Последовал поясняющий ответ: «Этот господин — Жорж Дантес».
Я издали, мальчишкой, видел Немировича. Он знал многих, в том числе и современников Пушкина. Время сплющивается. Мы, студенты МХАТа, еще помним Ольгу Леонардовну Книппер-Чехову, которую приводили в студию вручать дипломы об окончании. Старуха Турчанинова — она была ко мне милостива — однажды сказала: «Знаете, Миша, когда я была девочкой, я щипала корпию для оператора Пирогова…» Что такое корпия, я знал из «Войны и мира»: корпия — вместо ваты для раненых. Но какой оператор? Ведь когда Турчанинова была девочкой, кино еще не изобрели! Выяснилось, что оператор — это хирург Пирогов. «А было это, Миша, во время русско-турецкой войны», — закончила Евдокия Дмитриевна. Я едва не упал в обморок."
А я Козакова видел.
В "Театральном романе" фигурирует фотография, на которой Гоголь читает юному Аристарху Платоновичу второй том "Мертвых душ".
Vova17: Чем старше становишься, тем эффект "сплющивания" времени становится ярче. В детстве, казалось, что Великая Война случилась где-то в глубокой древности. А сейчас думаю, вот люди моего возраста в год моего рождения сами родились в лохматом девятнадцатом столетии, в котором и до Пушкина уже недалеко. Проводя такой ретроанализ от вехи к вехе можно глубоко забраться.
Да что говорить, если дочь Пушкина (Мария) умерла в 1919 году уже при советской власти.
jenya: Да что говорить, если дочь Пушкина (Мария) умерла в 1919 году уже при советской власти.
Я тоже часто думаю о метаморфозах временных ощущений в наших старых мозгах.
Мой отец был 1909 года рождения. Он вживую видел царя Николая II когда тот был в Одессе.
Царь был на коне, а папе-пацаненку, чтобы его увидеть, пришлось продираться между ног толпы.
Но как раз не это меня сильно удивляет. Когда отец родился даже радио еще не было внедрено.
Электричество еще не у всех дома было. А последний десяток лет отец уже лежал на диванчике
и смотрел футбол по телевизору. А через еще десяток лет я собрал свой первый компьютер РК-86.
А еще бывают повторы - папиному учителю отрубили голову, и сейчас в новостях читаю похожее...
Мой дед с папиной стороны тоже 1909-го. Но он умер в 78 году, я его почти не помню. А вот прадеда с маминой стороны помню отлично, а он 1899-го. Мог выпивать с дочкой Пушкина.
Личная жизнь Шостаковича в 1928 году претерпевала серьезные изменения. Роман с Татьяной Гливенко подходил к концу, сопровождаясь весьма сложными внутренними переживаниями. Вместе с тем, развивалось новое сильное чувство к Нине Варзар.
