О, край родной мой, я больше никогда,
никогда тебя не увижу!
Я больше никогда, никогда тебя не увижу!
О, небо лазурное, о нежные ветра родные,
где юность моя беззаботно сияла,
о зелёные холмы, о благоухающие берега…
О, родина моя, тебя мне больше не видать!
Не сразу можно догадаться, что героиня тоскует по Эфиопии. Земля, текущая молоком и мёдом.
Если несколько раз послушать вопрос (слишком быстро для меня говорят), а потом послушать ответ, то понимаю общую идею и примерно две трети слов. Вот если бы ведущие задавали вопросы на иврите, я понимал бы гораздо лучше.
Т. учит в университете идиш, на фоне немецкой грамматики там много слов из иврита и русского (а местами - украинского). Поэтому ей очень весело, - неожиданно возникает что-то знакомое, например дерево соснэ или водоём в Кратово, у которого растут соснэ (озерэ), или ужин (детали забыл - от слова вечер, как на украинском), или слова племенник и племенницэ.
Когда я на летние каникулы отправлялся на Рижское взморье (теперь - Юрмала), то жил в семье, где взрослые довольно часто переходили на идиш. Ностальгическая музыка этого языка (знать я знал всего несколько слов) иногда, очень редко, конечно, смутно всплывает где-то внутри меня.
А идиш в университете - не представлял себе такого.
Это у нас дома цитируется постоянно. Как говорят, ин кладовке аф дер полке штейт а банке мит варенье. Но тут нет ивритских слов, а их в идише очень много. Да взять хотя бы тум-балалайку: "штэйт а бохэр" (бахур - парень на иврите). Тонкость ещё в том, что правописание этих слов не меняется, а читаются они по-другому. Как минимум - с ашкеназским акцентом, но есть и другие отличия.
Почитатель: Когда я на летние каникулы отправлялся на Рижское взморье (теперь - Юрмала), то жил в семье, где взрослые довольно часто переходили на идиш. Ностальгическая музыка этого языка (знать я знал всего несколько слов) иногда, очень редко, конечно, смутно всплывает где-то внутри меня.
А идиш в университете - не представлял себе такого.
У нас сильная кафедра иудаики. Преподаватель - молодой парень, который недавно играл в нашумевшей нью-йоркской постановке Тевье-молочника ("Скрипач на крыше") на идише.
Идиш, который Вы слышали в Юрмале - это литовский вариант, он считается классическим. Мои же предки по материнской линии - с Украины, говорили (говорят) на украинском диалекте. Нпаример, мы говорим агитэ вох, а не агутэ вох.
Даты - по старому стилю. По наводке из той же статьи - письмо Пушкина жене
Н. Н. ПУШКИНОЙ
2 октября 1833 г. Из Болдина в Петербург
Милый друг мой, я в Болдине со вчерашнего дня — думал здесь найти от тебя письма, и не нашел ни одного. Что с вами? здорова ли ты? здоровы ли дети? сердце замирает, как подумаешь. Подъезжая к Болдину, у меня были самые мрачные предчувствия, так что, не нашед о тебе никакого известия, я почти обрадовался — так боялся я недоброй вести. Нет, мой друг: плохо путешествовать женатому; то ли дело холостому! ни о чем не думаешь, ни о какой смерти не печалишься. Последнее письмо мое должна ты была получить из Оренбурга. Оттуда поехал я в Уральск — тамошний атаман и казаки приняли меня славно, дали мне два обеда, подпили за мое здоровье, наперерыв давали мне все известия, в которых имел нужду, и накормили меня свежей икрой, при мне изготовленной. При выезде моем (23 сентября) вечером пошел дождь, первый по моем выезде. Надобно тебе знать, что нынешний год была всеобщая засуха и что бог угодил на одного меня, уготовя мне везде прекраснейшую дорогу. На возвратный же путь послал он мне этот дождь и через полчаса сделал дорогу непроходимой. Того мало: выпал снег, и я обновил зимний путь, проехав верст 50 на санях. Проезжая мимо Языкова, я к нему заехал, застал всех трех братьев, отобедал с ними очень весело, ночевал и отправился сюда. Въехав в границы болдинские, встретил я попов и так же озлился на них, как на симбирского зайца. Недаром все эти встречи. Смотри, женка. Того и гляди избалуешься без меня, забудешь меня — искокетничаешься. Одна надежда на бога да на тетку. Авось сохранят тебя от искушений рассеянности. Честь имею донести тебе, что с моей стороны я перед тобою чист, как новорожденный младенец. Дорогою волочился я за одними 70- и 80-летними старухами — a на молоденьких шестидесятилетних и не глядел. В деревне Берде, где Пугачев простоял шесть месяцев, имел я une bonne fortune — нашел 75-летнюю казачку, которая помнит это время, как мы с тобою помним 1830 год. Я от нее не отставал, виноват: и про тебя не подумал. Теперь надеюсь многое привести в порядок, многое написать и потом к тебе с добычею. В воскресение приходит почта в Абрамово, надеюсь письма — сегодня понедельник, неделю буду его ждать. Прости — оставляю тебя для Пугачева. Христос с вами, дети мои. Целую тебя, женка — будь умна и здорова.
Да уже первых десяти хватит. На более весёлую тему - о поминках:
Во вторник, 16 октября, ровно в полночь, в 00.00 и в пятницу, 19-го в 13.15 "Культура" покажет фильм "Елизавета Леонская. Чем пластинка черней, тем ее доиграть невозможней". Это очень личный для меня фильм. Он начался в 1996 году, когда вдова Бродского Мария передала нам с Лешей Шишовым для фильма "Ниоткуда с любовью. Воспоминание об Иосифе Бродском" съемку поминальной службы в Кафедральном соборе Нью-Йорка. Тогда 8 марта 96-го, на сороковой день, в Соборе Святого Иоанна, где собрались его друзья со всего света, звучали не только стихи Бродского и естественный для храма орган, но и рояль, за которым сидела женщина. Мы не знали тогда, что это Лиза Леонская, прославленная пианистка и его подруга – ей Бродский посвятил стихотворение «Bagatelle» и рождественские стихи 1994 года
Во втором отделении Иерусалимский квартет с Цукерманом и Форсайт исполнили секстет Чайковского - "Воспоминание о Флоренции" для двух скрипок, двух альтов и двух виолончелей. Вещь замечательна сама по себе и тем более на фоне первого отделения с Шёнбергом и Штраусом.
После того, как мы отхлопали все руки, Ори Кам (альтист Иерусалимского квартета) сказал, что они догадывались, что их так просто не отпустят. И он переложил для секстета арию Ленского из оперы "Евгений Онегин". И это было уже моё второе оперное впечатление за тот день.
Она специально выучила «Рондо» Моцарта для поминальной службы. Пластинку с этой музыкой он слушал в ночь с 3 на 4 июня 1972 года – перед тем, как навсегда покинуть Ленинград и «Возлюбленное отечество». Проводив его в аэропорт, его друг Михаил Мильчик вернулся в «полторы комнаты» и сделал снимок проигрывателя, на котором, кажется, все еще крутится бесконечное рондо. «Чем пластинка черней, тем ее доиграть невозможней».
– Иосиф увлекался английской и американской поэзией. Самостоятельно выучил язык, читал, переводил, меня даже старался пристрастить к этому делу. На полке у него стоял портрет любимого им поэта Уистена Одена, с которым он успел встретиться, когда приехал в Вену – вскоре Оден ушёл из жизни. Фотография Роберта Фроста, которого он очень ценил и написал поэму, посвящённую его памяти…
– На другом фото – проигрыватель и долгоиграющая пластинка с «17-м дивертисментом» Моцарта. Музыка на ваших встречах часто звучала?
– Да, Иосиф был большим меломаном. Музыка для него стояла на втором месте по значимости после поэзии. Пластинка Моцарта – последнее, что он слушал перед выездом из страны.
На панихиде Леонская играла таки рондо К511, в фильме есть последние секунды, спасибо за уточнение. Значит Якович приукрасила (хотя не в фильме, а только в описании в фейсбуке).
jenya: Но на пластинке (фотография Мильчика) написано же "дивертисмент 17". 6-я часть это рондо.
Ну мало ли, на клетке слона.
На той пластинке, которая крутится в начале фильма по ссылке, звучит первая часть сонаты №14 K.457, а Леонская на первых минутах вроде играет рондо a-Moll K.511 (трудно судить по нескольким тактам за диктором). Дальше я пока не смотрел.
В шестидесятые шварцевский "Голый король" "Современника" пользовался почти такой же мистической репутацией, как "Макбет". У актеров есть примета: собираешься играть "эту пьесу" - жди беды. Или ногу сломаешь, или театр сгорит. "Голый король", в котором главную роль Короля-жениха играл Евгений Евстигнеев, принцессу - Нина Дорошина, а Галина Волчек была Первой фрейлиной, производил подобный эффект с действующими политиками. Как только кто-то из чиновников собирался подписать приговор крамольному "Голому королю", на следующее утро он просыпался в другой должности. И как только кого-то снимали, он отправлялся смотреть "Голого короля". Так, в свой час "Голого короля" посмотрели и Хрущев, и Жуков.
С первых дней существования "Современник" был и остается актерским театром. В 1960 году в спектакле "Голый король" открылось ярчайшее дарование Евгения Евстигнеева. Пьеса драматурга Евгения Шварца пролежала под сукном 30 лет, прежде чем завлит театра и начинающий постановщик Маргарита Микаэлян принесла её Ефремову.
Вместо детской сказки получилась смелая, злободневная постановка. Премьеру играли на гастролях в Ленинграде, все билеты раскупили в первый же день, а успех превзошел любые ожидания. Смех и аплодисменты заглушали реплики актеров, толпа жаждущих увидеть "Голого короля" выламывала двери в зрительный зал. Усмирять театралов вызывали конную милицию.
Конечно, такой ажиотаж не могли не заметить власти. Наутро после возвращения с гастролей худсовет "Современника" вызвали в Коллегию Министерства культуры. Говорят, разъяренный министр Николай Михайлов кричал: "Кто поставил эту пьесу? Кто разрешил? Кто вы такие?" Театр лишили площадки, он оказался на грани закрытия. Но "Современник" выстоял, и "Голый король" с неизменным успехом шел 20 лет.
Михаил Козаков «Актерская книга»: Успех «Голого короля» был столь оглушителен, что донесся до Москвы, и, когда через две недели мы туда вернулись, билеты оказались распроданы не только на «Короля», но и на все старые спектакли, которые до этого не делали аншлагов. С 5 апреля 1960 года и по сей день «Современник» не знает пустых мест в зале, и сделал это «Голый король», сыгранный в Ленинграде 24 марта того же года.
Табаков: В 1960‑м вместе с Маргаритой Микаэлян Олег поставил «Голого короля», и спектакль художественно легализовал нас. Даже противникам пришлось признать: «Современник» — театр талантливых актеров. Особый колорит всему придавала политическая двусмысленность, густо рассеянная по пьесе Шварца и вызывавшая демонстративные аплодисменты зрителей. Почти на каждую реплику зал реагировал бурной овацией. Порой и говорить ничего не требовалось. Я играл дирижера, пытавшегося руководить оркестром в состоянии крепкого подпития. В финале музыканты уводили пошатывающегося бедолагу за кулисы, но по дороге я прихватывал припасенный белый узелок. Народ тут же взрывался, не забыв «тревожные» чемоданы, стоявшие у дверей многих квартир в 30-е годы… Прозрачные намеки в адрес правящего режима, разумеется, нравились не всем, в какой-то момент театр попытались закрыть, но в нашу защиту выступили Константин Симонов, Александр Караганов, другие порядочные люди. Тем не менее желание прихлопнуть нас не пропало. Атака в лоб не получилась, стали искать обходные пути. В частности, были организованы письма трудящихся из провинции с оригинальной просьбой… поделиться талантами. Персональный запрос пришел на меня и Светлану Мизери, игравшую в спектаклях «Вечно живые», «В поисках радости», «Никто». Тогда со страшной силой пропагандировали гагановское движение, заключавшееся в переходе передовиков производства на отстающие участки. Чтобы, так сказать, личным примером поднять на трудовые подвиги лентяев и тунеядцев. Вот и нас со Светой затребовали из какого-то сибирского городка, попросив отправить в глубинку в качестве десанта для укрепления местной труппы. Мол, у нас тут прорыв, зрители ни хрена в театр не ходят, а вы в столице жируете! Проживете пару сезонов без Мизери и Табакова! Ефремов приложил немалые усилия, дабы отстоять нас. Впрочем, министр культуры Фурцева, симпатизируя Олегу Николаевичу, самолично заниматься удушением «Современника» не захотела и поручила это заместителю Кузнецову. Тот мужчина был крупный, видный, голова у него плавно переходила в плечи, без шеи. Хозяин кабинета восседал за столом памятником себе, а мы, члены правления, скромн о теснились по сторонам. Принесли чай в подстаканниках, угостили сушками. Ефремов перед походом к начальству принял для храбрости на грудь и начал говорить, мол, это особый театр, где даже руководство коллегиальное, а всем управляет совет… Кузнецов перебил: «Бросьте разводить демократию с демагогией! Никакие ваши советы мы не признаем, для нас есть один Олег — Попов!» Бедный Олежка чуть не поперхнулся: «Извините, моя фамилия Ефремов!» Такие вот курьезы случались… Бог знает, чем эта бодяга кончилась бы, если бы Симонов не опубликовал в «Правде» статью в нашу поддержку. Мы остались целы…
Когда через две недели «Современник» вернулся в Москву, слухи об успехе «Голого короля» уже вовсю гуляли по столице. В итоге билеты в театральных кассах оказались распроданы не только на «Короля», но и на все старые спектакли молодого театра, которые до этого не делали аншлагов. Но вместе со славой на театр обрушились и неприятности.
В союзном Минкульте была собрана коллегия, на которой министр Николай Михайлов метал громы и молнии.
После этого стало понятно, что спектакль из репертуара вылетит. Но потом произошло чудо. Спустя несколько недель (5 мая 1960 года) в Минкульте сменилось руководство – новым министром стала Екатерина Фурцева. Та самая поклонница Ефремова, которая в 58-м пробила решение о переводе «Студии молодых актеров» в категорию театра-студии. И вот теперь, став министром, она вызвала к себе Ефремова и сообщила: «Голый король» остается в репертуаре, а самому театру выделяют помещение на площади Маяковского. Правда, стоящее на городском балансе, как подготовленное к сносу, за что его, с легкой руки Александра Ширвиндта, прозвали «сносным». Но этот снос был назначен на дальнюю перспективу (это произойдет через тринадцать лет), поэтому радости современниковцев не было предела: наконец-то они обрели свой постоянный, а не временный дом. Ведь до этого в течение пяти лет они где только не выступали: в клубе газеты «Правда», ДК железнодорожников у трех вокзалов, концертном зале гостиницы «Советская» и даже на площадке Летнего сада имени Баумана (кстати, любимого места времяпрепровождения автора этих строк в детские годы, то бишь в 70-х).
Вот так завершилась история с премьерой «Голого короля» – переездом «Современника» в центр Москвы, на площадь Маяковского. Как говорится, удивительно, но факт, учитывая остросатирическую направленнность этого спектакля. Это к вопросу о том, умели ли советская власть и ее руководители смеяться над собой. Еще как умели, поскольку «Голый король» шел на сцене «Современника» при неизменных аншлагах еще несколько лет (до 1966 года).
У Маргариты Александровны на всю жизнь сохранилась юбилейная афиша трехсотого спектакля «Голый король», сыгранного 22 сентября 1966 года. Ей была очень дорога надпись на ней:
«Дорогая Мара. Я тебе очень благодарен за все и очень ценю твое отношение ко мне. Спасибо.
Любящий тебя Е. Евстигнеев».
Спектакль "Голый король" мы репетировали долго. Пьесу, которая 25 лет находилась под негласным запретом, принесла Маргарита Микаэлян, она же начала репетировать. Потом к репетициям присоединился Ефремов, он и выпустил спектакль. Такие "приходы Ефремова" для "Современника" были обычным делом.
Нашим репетициям это определенно пошло на пользу - с его приходом все резко поменялось. Микаэлян ставила Шварца как сказку, лирическую и прекрасную. Ефремов моментально внес в спектакль экспрессию, нерв, остроту, другой темпоритм - стремительный и жесткий. Из-за этой особенной остроты, жесткости и нервности, у нас и начались неприятности. Пошли активные слухи, что спектакль закрывают, - а, возможно, не только спектакль, но и театр. И тут произошла интересная история.
В спектакле звучали песенки на слова Михаила Светлова... - Светлов лежал в туберкулезном санатории, мы поехали туда с его красавицей женой Радам. Потому что я решила: только он. У него были ручка и чернильница-непроливайка. Он сказал: ты, старуха, все мне рассказывай и показывай, а я буду тебе диктовать. Это длилось три часа. Он сочинил обворожительные стихи. Это экземпляр, где я писала за ним, макая перо в непроливайку: «Я свинопас, совсем простой, а он король, папаша твой, как тяжело любить принцесс, какой мучительный процесс». А вот Король: «Как Аполлон, как херувим, я буду в новенькой одежде, неотразим, неотразим, а после свадьбы, чуть попозже, ты убедишься, видит Бог, что я и без одежды тоже не так уж плох, не так уж плох».
jenya: к вопросу о том, умели ли советская власть и ее руководители смеяться над собой. Еще как умели, поскольку «Голый король» шел на сцене «Современника» при неизменных аншлагах еще несколько лет (до 1966 года).
Это Хрущёв. Краткий человекообразный эпизод в истории Совка. Оттепель. Практически все хорошее, что мы помним об этой стране - родом оттуда.
