Иоганн Фридрих Шиллер «Закрытая статуя в Саисе» («Das verschleierte Bild zu Sais», перевод Е. Эткинда).
Влекомый страстью к истине, в Саис
Пришел однажды юноша, который,
Стремясь постигнуть тайную науку
Египетских жрецов, уже прошел
Немало ступеней к высотам духа;
Но рвался он вперед неудержимо,
Учитель отвечать не успевал
На все его вопросы. «Чем владею, —
Твердил он, — если не владею всем?
В познанье есть ли много или мало?
Ведь истина — не чувственная радость,
Которой мы, как суммою, владеем:
Порою — меньшей, а порою — большей.
Нет! Истина от века неделима!
Из радуги возьми лишь цвет единый
Иль из гармонии единый звук —
И ты ни с чем останешься, погибнет
Прекрасное единство красок, звуков».
Однажды, так беседуя, они
Вступили в одинокий круглый зал,
Где юноша увидел изваянье,
Покрытое завесой; с изумленьем
Учителя спросил он: «Что таится
Здесь под покровом этим?» И в ответ
Услышал: «Это — истина». — «Возможно ль? —
Воскликнул он. — Я к истине стремлюсь,
А здесь она таится под завесой?»
«Об этом ты спроси богов, — сказал
Ему учитель. — Ни один из смертных,
Так боги молвят, да не смеет тронуть
Священной ткани дерзостной рукой,
Пока ее мы сами не поднимем.
А если человек сорвет ее,
Тогда...» — «Тогда?..» — «Он истину узрит». —
«Какой оракул странный! Неужели
И ты, ты сам не поднял этой ткани?» —
«Я? Никогда! И даже искушенья
Не испытал ни разу...» — «Я не в силах
Тебя понять. Ведь если отделяет
От истины лишь тонкая завеса...» —
«Но и закон! — прервал его учитель. —
Весомее, чем мнишь, завеса эта.
Она, поверь мой сын, для рук легка,
Но тяжела для совести людской».
В раздумье юноша домой вернулся.
Томясь познанья жаждою, без сна
Он мечется, горя, на душном ложе
И в полночь вдруг встает. Неверным шагом,
Непобедимой силою влеком,
Подходит к храму. Здесь, легко и ловко
Одолевая стену, он с нее
Соскакивает прямо в круглый зал.
Достигнув цели, он стоит во мраке,
Со всех сторон объятый тишиной,
И мертвое безмолвье нарушают
Лишь отзвуки шагов по гулким плитам.
Мерцая, через купол проникает
Голубовато-белый луч луны;
И, словно бог, спустившийся на землю,
Под сумрачными сводами блестит
В таинственном покрове изваянье.
Подходит он, дрожат его колени,
Рука сама уж тянется к святыне,
Как вдруг его пронзил озноб и жар,
И он рукой незримою отброшен.
«Несчастный, что ты хочешь сделать? — так
В душе его взывает верный голос. —
Ты божество задумал испытать?»
«Да не коснется этой ткани смертный,
Пока ее мы сами не поднимем», —
Так рек оракул. Но не он ли молвил:
Покров поднявший — истину узрит?»
Нет, будь что будет, я его сорву!
И громко крикнул он: «Хочу увидеть!» —
«Видеть!» —
С насмешкой гулко повторило эхо.
Так он воскликнул и сорвал покров.
«И что ж, — вы спросите, — ему открылось?»
Не знаю. Только полумертвым, бледным
Он утром найден был у ног Изиды.
О том, что видел он и что узнал,
Он не поведал никому. Навеки
Он разучился радоваться жизни;
Терзаемый какой-то тайной мукой,
Сошел он скоро в раннюю могилу...
«О, горе тем, — твердил он неизменно
В ответ на все расспросы, — горе тем,
Кто к истине идет путем вины!
Она не даст отрады человеку».
__________________________
Спасение там, где опасность.
У меня было, Вова, еще несколько детских стихотворений, которые в упомянутую вами книгу не вошли. Вот, например:
Я знаю место, где зарыт
В моем саду чудесный клад.
Его зарыл один пират -
Он был когда-то знаменит,
Богат, могуч , бесстрашен - но
Пошел ко дну давным-давно.
Я раскопал бы этот клад,
Но вдруг обидится пират,
И дух его начнет ко мне
Являться вечно при луне,
Маячить около двери
И выть по-волчьи до зари?
Что толку быть богаче всех,
Когда не можешь без помех
Уснуть хотя б часа на два?
Я все ж не филин, не сова
И не соседский рыжий кот,
Который ночи напролет
По крышам бродит и дворам.
Я доверяю докторам,
А ведь они здоровый сон
С древнейших славили времен.
Но для здоровья и еда
Ничуть не менее важна.
А в кошельке моем всегда
Лишь мелочь звякает одна,
И на глазах ветшает дом,
И все печальней за окном
Запущенный вздыхает сад,
Где под землей хранится клад.
Я раскопать его бы рад,
Но вдруг обидится пират?
Копайте, уважаемый, не раздумывйте.
Иначе, подобно мне, можно найти себя в кабачке на окраине, с картой Острова несметных сокровищ и без малейшего желания за ними отправляться.
Я пил из этого фонтана
в ущелье Рима.
Теперь, не замочив кафтана,
канаю мимо.
Моя подружка Микелина
в порядке штрафа
мне предпочла кормить павлина
в именьи графа.
II
Граф, в сущности, совсем не мерзок:
он сед и строен.
Я был с ним по-российски дерзок,
он был расстроен.
Но что трагедия, измена
для славянина,
то ерунда для джентльмена
и дворянина.
III
Граф выиграл, до клубнички лаком,
в игре без правил.
Он ставит Микелину раком,
как прежде ставил.
Я тоже, впрочем, не в накладе:
и в Риме тоже
теперь есть место крикнуть "Бляди!",
вздохнуть "О Боже".
IV
Не смешивает пахарь с пашней
плодов плачевных.
Потери, точно скот домашний,
блюдет кочевник.
Чем был бы Рим иначе? гидом,
толпой музея,
автобусом, отелем, видом
Терм, Колизея.
V
А так он -- место грусти, выи,
склоненной в баре,
и двери, запертой на виа
дельи Фунари.
Сидишь, обдумывая строчку,
и, пригорюнясь,
глядишь в невидимую точку:
почти что юность.
VI
Как возвышает это дело!
Как в миг печали
все забываешь: юбку, тело,
где, как кончали.
Пусть ты последняя рванина,
пыль под забором,
на джентльмена, дворянина
кладешь с прибором.
VII
Нет, я вам доложу, утрата,
завал, непруха
из вас творят аристократа
хотя бы духа.
Забудем о дешевом графе!
Заломим брови!
Поддать мы в миг печали вправе
хоть с принцем крови!
VIII
Зима. Звенит хрусталь фонтана.
Цвет неба -- синий.
Подсчитывает трамонтана
иголки пиний.
Что год от февраля отрезал,
он дрожью роздал,
и кутается в тогу цезарь
(верней, апостол).
IX
В морозном воздухе, на редкость
прозрачном, око,
невольно наводясь на резкость,
глядит далеко --
на Север, где в чаду и в дыме
кует червонцы
Европа мрачная. Я -- в Риме,
где светит солнце!
X
Я, пасынок державы дикой
с разбитой мордой,
другой, не менее великой
приемыш гордый, --
я счастлив в этой колыбели
Муз, Права, Граций,
где Назо и Вергилий пели,
вещал Гораций.
XI
Попробуем же отстраниться,
взять век в кавычки.
Быть может, и в мои страницы
как в их таблички,
кириллицею не побрезгав
и без ущерба
для зренья, главная из Резвых
взглянет -- Эвтерпа.
XII
Не в драчке, я считаю, счастье
в чертоге царском,
но в том, чтоб, обручив запястье
с котлом швейцарским,
остаток плоти терракоте
подвергнуть, сини,
исколотой Буонаротти
и Борромини.
XIII
Спасибо, Парки, Провиденье,
ты, друг-издатель,
за перечисленные деньги.
Сего податель
векам грядущим в назиданье
пьет чоколатта
кон панна в центре мирозданья
и циферблата!
XIV
С холма, где говорил октавой
порой иною
Тасс, созерцаю величавый
вид. Предо мною --
не купола, не черепица
со Св. Отцами:
то -- мир вскормившая волчица
спит вверх сосцами!
XV
И в логове ее я -- дома!
Мой рот оскален
от радости: ему знакома
судьба развалин.
Огрызок цезаря, атлета,
певца тем паче
есть вариант автопортрета.
Скажу иначе:
XVI
усталый раб -- из той породы,
что зрим все чаще --
под занавес глотнул свободы.
Она послаще
любви, привязанности, веры
(креста, овала),
поскольку и до нашей эры
существовала.
XVII
Ей свойственно, к тому ж, упрямство.
Покуда Время
не поглупеет как Пространство
(что вряд ли), семя
свободы в злом чертополохе,
в любом пейзаже
даст из удушливой эпохи
побег. И даже
XVIII
сорвись все звезды с небосвода,
исчезни местность,
все ж не оставлена свобода,
чья дочь -- словесность.
Она, пока есть в горле влага,
не без приюта.
Скрипи, перо. Черней, бумага.
Лети, минута.
Нынче день такой забавный:
От возниц что было сил
Конь умчался своенравный;
Мальчик змей свой упустил;
Вор цыпленка утащил
У безносой Николавны.
Но - настигнут вор нахальный,
Змей упал в соседний сад,
Мальчик ладит хвост мочальный,
И коня ведут назад:
Восстает мой тихий ад
В стройности первоначальной.
Я, Вова, прочитал вчера обнародованное вами стихотворение Шиллера о юноше, которому дорого стоило познание истины запретным путем, и вспомнил, что когда-то перевел романтическую балладу одного малоизвестного немецкого автора - с немного похожим содержанием. Может быть, вам будет интересно.Ханс Асманн фон Абшатц
Уйдя в ночи из дома своего,
Я брел в лесу, желая одного -
Уже не ведать более желаний.
Густел туман, и высились в тумане
Деревья без имен и очертаний.
Сойдя с тропы, вдруг прямо возле ног
В траве густой увидел я цветок -
Прозрачно-нежный, яркий, словно пламя,
Сравнимый красотою лишь с глазами
Любимой и ночными небесами.
Я, дивной красотой его пленен,
Склонился, чтоб сорвать его, но он
Вдруг вымолвил без голоса и слова:
"Я думал, что для жребия иного
Землей сырою, солнцем и дождем
По воле всемогущей я рожден.
Неужто лишь затем, чтоб в час рожденья,
Раскрыв бутон всего лишь на мгновенье,
Быть сорванным тобой без сожаленья?"
Но я уже расстаться с ним не мог,
И я сорвал диковинный цветок,
Принес домой, и он передо мною,
В кувшине с родниковою водою,
Светился в полумгле земной звездою.
Но вдруг повеял ветер ледяной,
Мой взор застлало темной пеленой,
И я очнулся вновь в глуши лесной,
И высились вокруг меня в тумане
Деревья без имен и очертаний,
И не было цветка передо мной.
Пускай он был свечи седой светлее,
О нем уже я больше не жалею:
он был, наверно, грезою моею,
а грезам только миг дано цвести.
Но с той минуты все мои пути
гранитной прерываются стеною,
заря подобна тьме, прохлада - зною,
луга - пустыням, пламени - вода,
полуденное солнце - глыбе льда,
проклятию - хвала, цветенье - тленью,
вертепу - храм, погосту - отчий дом,
когда-то озаренный на мгновенье
мной сорванным диковинным цветком
Обнаглев до крайности, хочу заметить, что описания цветка, в обоих случаях, мне не очень понятны.
Хотя, конечно, не в этом дело и это обстоятельство и для меня не портит общего замечательного впечатления.
Чаще бывает иначе: собрат окликнут тайно. К примеру, у Слуцкого есть такие строчки:
…Жмутся старые орлы,
лапками перебирают,
а пока звучат хвалы,
холодынь распробирает.
Сколько зверствовать зиме!..
Это из стихотворения «Перепохороны Хлебникова», оно у меня из любимых, я его даже отредактировал по-своему, но это большая тайна. А небольшую тайну могу выдать: скрытая цитата. Вот как это место помянуто в моём стихотворении о похоронах самого Слуцкого:
Холодынь распробирает, дело зимнее,
Дело злое, похоронная страда.
А за тучами, наверно, небо синее,
Только кто ж его увидит и когда?
Цитата не закавычена. Вряд ли кто ее заметит, разве что сам Борис Абрамович.
– Тогда зачем она?
– Аукаюсь, перекличка такая. Важно для самоощущения. Читаем по кругу, хорошее общество – Кушнер и Гёте, Ким и Самойлов. Подозреваю, что у Рыжего тоже все свои.
– А вот то, что при этом есть посторонние…
– А зачем нам посторонние?
– И всё-таки не смущает ли вас присутствие читателя – просто читателя, не Кушнера и не Гёте? Читатель сравнивает стихи, видит сходство и недоумевает. Ведь в литературе преобладает установка на оригинальность и потребность быть неповторимым и уникальным.
– Ошибаетесь, Таня. Установка на оригинальность есть только у слабых литераторов. Поэт, уверенный в себе, этим никогда не озабочен.
Чтобы, Женя, ваш позавчерашний прогноз( что я сегодня напишу что-то рифмованное) только подтвердил, что вы никогда не ошибаетесь, я написал сегодня, можно сказать, целую поэму ( переделав старый короткий текст). Правда, в легкомысленном жанре детских стихов про зверей, но ничего другого мне в голову не пришло.
Ворон
В лесу угрюмый черный ворон
Совсем не склонен к разговорам -
Суровый, важный, как король,
Он только каркает порой.
Но посели его в квартире -
Спустя лишь месяца четыре
Такую он проявит прыть,
Так наловчится говорить,
Что сам, наверно, удивится.
Тогда не сможет с этой птицей
Никто ученостью сравниться.
Хотя, возможно, сможет тот
очкастый лысый полиглот,
Что по соседству здесь живет.
Ну, помнишь, тот, что в куртке мятой,
В тирольской шляпе набекрень,
С своею таксою косматой
По парку бродит каждый день?
Он смог бы с вороном тягаться.
Ему по силам сразу двадцать,
А то и тридцать новых слов
За пару выучить часов.
А вот иные финансисты,
Довольно многие министры
И даже главы государств -
Не так учены и речисты.
И ворон спуску им не даст
В научном диспуте и споре
О политических делах.
Пускай министр, себе на горе,-
Весь разодетый в пух и прах,
С огнем воинственным во взоре -
часами что-то говорит.
Что ворону надменный вид,
Награды, титулы и званья?
Он их оставит без вниманья:
Для мудреца они - пустяк.
Тому, кто выглядит спесиво,
Но только пыжиться мастак,
Он скажет попросту:"Дурак!"-
И это будет справедливо
Хотя у меня и была собака, незабвенный Рекс, я мало чего понимаю в собачьих породах. А если сказать откровенно,- совсем ничего. Поэтому я засомневался: бывают ли таксы "косматыми".
__________________________
Спасение там, где опасность.
Pirron: Чтобы, Женя, ваш позавчерашний прогноз( что я сегодня напишу что-то рифмованное) только подтвердил, что вы никогда не ошибаетесь, я написал сегодня, можно сказать, целую поэму ( переделав старый короткий текст).
Тот случай, когда предсказание влияет на событие. Тяжела ты доля теоретика.
Pirron: Что ворону надменный вид,
Награды, титулы и званья?
Он их оставит без вниманья:
Для мудреца они - пустяк.
Тому, кто выглядит спесиво,
Но только пыжиться мастак,
Он скажет попросту:"Дурак!"-
И это будет справедливо
Что ворону маркиз, барон,
Величество само
На всё легко ответит он
Угрюмым "невермо"
Vova17: Хотя у меня и была собака, незабвенный Рекс, я мало чего понимаю в собачьих породах. А если сказать откровенно,- совсем ничего. Поэтому я засомневался: бывают ли таксы "косматыми".
В Германии их даже намного больше, чем гладкошерстных.
Когда их наблюдаешь вблизи( если зашел, например, в гости к владельцу такой таксы), они удивительно симпатичны и обаятельны. При этом поневоле начинаешь относиться к ним почтительно, поскольку взгляд у них такой, что если бы у человека был такой взгляд - его бы наверняка считали человеком большого ума, много повидавшим в своей жизни.
Чтобы отвлечься немного от философии - еще один текст о наших пернатых братьях. Правда, не столько иллюстрируюший их мудрость, сколько, скорее, очерчивающий границы их познавательной способности.
Виктор Блютген
Cоседский петух задремал - и во сне
Взлетел в облака, к белоснежной луне,
К созвездьям, горевшим на небе ночном.
Созвездья вблизи оказались пшеном,
Рассыпанным возле большого блина,
Которым вблизи оказалась луна.
Петух, чтобы времени зря не терять,
Луну и созвездия начал клевать.
;К утру не осталось на небе пшена,
Исчез и последний кусочек блина,
Но тут пробудился петух ото сна.
И видит - созвездий действительно нет,
На месте луны полыхает рассвет.
Выходит, и вправду порою ночной
Он съел в одиночку созвездья с луной.
Так много и слон бы не съел никогда.
Но впрок не пошла ему как-то еда:
Созвездий проглоченных, вроде, не счесть,
Однако же все-таки хочется есть.
Об этой загадке не менее двух
Часов размышлял удивленный петух.
Но даже за столь продолжительный срок
Он справиться с этой загадкой не смог.
В яслях спал на свежем сене
Тихий крошечный Христос.
Месяц, вынырнув из тени,
Гладил лен его волос…
Бык дохнул в лицо младенца
И, соломою шурша,
На упругое коленце
Засмотрелся, чуть дыша,
Воробьи сквозь жерди крыши
К яслям хлынули гурьбой,
А бычок, прижавшись к нише,
Одеяльце мял губой.
Пес, прокравшись к теплой ножке,
Полизал ее тайком.
Всех уютней было кошке
В яслях греть дитя бочком…
Присмиревший белый козлик
На чело Его дышал,
Только глупый серый ослик
Всех беспомощно толкал.
«Посмотреть бы на ребенка
Хоть минуточку и мне!»
И заплакал звонко-звонко
В предрассветной тишине…
А Христос, раскрывши глазки,
Вдруг раздвинул круг зверей
И с улыбкой, полной ласки,
Прошептал: «Смотри скорей!..»
<1920>
Думаю, для многих будет неожиданной новостью, что и автор Преступления и наказания тоже стихами баловался.
Крошку-ангела в сочельник
Бог на землю посылал:
“Как пойдешь ты через ельник,
— Он с улыбкою сказал, —
Елку срубишь, и малютке
Самой доброй на земле,
Самой ласковой и чуткой
Дай, как память обо Мне”.
И смутился ангел-крошка:
“Но кому же мне отдать?
Как узнать, на ком из деток
Будет Божья благодать?”
“Сам увидишь”, — Бог ответил.
И небесный гость пошел.
Месяц встал уж, путь был светел
И в огромный город вел.
Всюду праздничные речи,
Всюду счастье деток ждет…
Вскинув елочку на плечи,
Ангел с радостью идет…
Загляните в окна сами, —
Там большое торжество!
Елки светятся огнями,
Как бывает в Рождество.
И из дома в дом поспешно
Ангел стал переходить,
Чтоб узнать, кому он должен
Елку Божью подарить.
И прекрасных и послушных
Много видел он детей. –
Все при виде божьей елки,
Все забыв, тянулись к ней.
Кто кричит: “Я елки стою!”
Кто корит за то его:
“Не сравнишься ты со мною,
Я добрее твоего!”
“Нет, я елочки достойна
И достойнее других!”
Ангел слушает спокойно,
Озирая с грустью их.
Все кичатся друг пред другом,
Каждый хвалит сам себя,
На соперника с испугом
Или с завистью глядя.
И на улицу, понурясь,
Ангел вышел… “Боже мой!
Научи, кому бы мог я
Дар отдать бесценный Твой!”
И на улице встречает
Ангел крошку, — он стоит,
Елку Божью озирает, —
И восторгом взор горит.
Елка! Елочка! – захлопал
Он в ладоши. – Жаль, что я
Этой елки не достоин
И она не для меня…
Но снеси ее сестренке,
Что лежит у нас больна.
Сделай ей такую радость, —
Стоит елочки она!
Пусть не плачется напрасно!”
Мальчик ангелу шепнул.
И с улыбкой ангел ясный
Елку крошке протянул.
И тогда каким-то чудом
С неба звезды сорвались
И, сверкая изумрудом,
В ветви елочки впились.
Елка искрится и блещет, —
Ей небесный символ дан;
И восторженно трепещет
Изумленный мальчуган…
И, любовь узнав такую,
Ангел, тронутый до слез,
Богу весточку благую,
Как бесценный дар, принес.
__________________________
Спасение там, где опасность.
Поэт по лире вдохновенной
Рукой рассеянной бряцал.
Он пел - а хладный и надменный
Кругом народ непосвященный
Ему бессмысленно внимал.
И толковала чернь тупая:
"Зачем так звучно он поет?
Напрасно ухо поражая,
К какой он цели нас ведет?
О чем бренчит? чему нас учит?
Зачем сердца волнует, мучит,
Как своенравный чародей?
Как ветер, песнь его свободна,
Зато как ветер и бесплодна:
Какая польза нам от ней?"
Поэт.
Молчи, бессмысленный народ,
Поденщик, раб нужды, забот!
Несносен мне твой ропот дерзкий,
Ты червь земли, не сын небес;
Тебе бы пользы все - на вес
Кумир ты ценишь Бельведерский.
Ты пользы, пользы в нем не зришь.
Но мрамор сей ведь бог!.. так что же?
Печной горшок тебе дороже:
Ты пищу в нем себе варишь.
Чернь.
Нет, если ты небес избранник,
Свой дар, божественный посланник,
Во благо нам употребляй:
Сердца собратьев исправляй.
Мы малодушны, мы коварны,
Бесстыдны, злы, неблагодарны;
Мы сердцем хладные скопцы,
Клеветники, рабы, глупцы;
Гнездятся клубом в нас пороки.
Ты можешь, ближнего любя,
Давать нам смелые уроки,
А мы послушаем тебя.
Поэт.
Подите прочь - какое дело
Поэту мирному до вас!
В разврате каменейте смело,
Не оживит вас лиры глас!
Душе противны вы, как гробы.
Для вашей глупости и злобы
Имели вы до сей поры
Бичи, темницы, топоры; -
Довольно с вас, рабов безумных!
Во градах ваших с улиц шумных
Сметают сор, - полезный труд! -
Но, позабыв свое служенье,
Алтарь и жертвоприношенье,
Жрецы ль у вас метлу берут?
Не для житейского волненья,
Не для корысти, не для битв,
Мы рождены для вдохновенья,
Для звуков сладких и молитв.
