Вот нашел два сходных стародавних поста из разных тем.
07.06.2009 | 21:20:13
jenya: Тот же Менухин рассказывает, что в детстве ему страшно понравилась одна игрушка в виде ветряной мельницы. Но его мама сказала, что "за так" ничего в жизни не бывает, и что если он хочет получить игрушку, то пусть начнет правильно выговаривать букву "р".
Атас педагогика.
Менухина слушал однажды в БЗК. Должен был пойти с подружкой, но она за неспортивное поведение была удалена до конца игры и на концерт не попала. Перед концертом Менухин держал речь по-русски. Сам он не играл, а дирижировал Пасторальной Бетховена.
22.09.2008 | 00:08:44
Mikhail_Golubev: Опера тоже к политике имеет отношение, как выснилось после интервью артиста Большого театра, редкую грузинскую фамилию которого я уже забыл.
Одна из очень немногих оперных певиц, о которых я слышал, должна выступить в Одессе. Цены - от 150 до 500 долларов за билет. Что посоветуете?
8 ноября в оперном выступит Монсеррат Кабалье
В Большом есть трое с грузинскими фамилиями: Соткилава, Ананиашвили и Цискаридзе, он недавно давал интервью в прессе.
А по поводу Кабалье. Был у меня такой случАй в студенческие годы. Ухаживал я за девушкой, она разбиралась в музыке - окончила музшколу, а тут Менухин с гастролями в Москву приехал. Ну, пошел я в кассу Консерватории, отстоял на морозе, замерз как цуцик, но два билета на балкон (по-моему лучшее, место) добыл.
А накануне концерта у барышни вдруг случилось плохое настроение и визги, сами занете как бывает. Короче говоря, мы, по ее инициативе, разругались. На концерт она, естественно, не попала, а концерт был ух! Сэр Иегуди Менухин дирижировал, а потом еще и речь по-русски задвинул.
Через пару лет встречаю ее, и прямым текстом сказал, мол, балда ты, могла бы на день позже начать вопить - и внукам бы рассказывала, что Алех Менухина слышала вживую.
Я познакомился с Рахманиновым в 1931 году, мне тогда еще не было 28 лет. Нас свел мой старый одесский знакомый Оскар фон Риземан, с которым я возобновил дружбу, когда попал в Швейцарию. Фон Риземана здесь, как оказалось, знали все музыканты, и он знал всех. Когда я приехал на лето в Гштадт, Риземан позвонил и приехал ко мне на машине. Рахманинов жил в Гертенштейне, на берегу озера Люцерн, а Риземан — в Каштаниенбауме, на расстоянии приблизительно сорока минут езды на машине от имения Рахманинова “Сенар”. Он дружил с Рахманиновым и, как известно, впоследствии выпустил книгу под названием “Воспоминания Рахманинова”. Риземан привел Рахманинова на мой концерт. Насколько я помню, моя игра ему понравилась. Во всяком случае, я стал часто приезжать к Рахманинову в гости.
Моменты, когда мы играли с Рахманиновым или для Рахманинова, — незабываемы. И сам Рахманинов, как мне кажется, получал от таких встреч с нами удовольствие. Когда он приглашал нас — Володю Горовица, Гришу Пятигорского и меня, — то ему хотелось, чтобы мы ему поиграли, поэтому других гостей обыкновенно не было.
Как–то раз мы с Пятигорским приехали, не условившись заранее, к Рахманинову в Гертенштейн, — как всегда, около четырех часов дня. Пятигорский был с виолончелью, я — со скрипкой. Дверь нам открыла прислуга: “Тихо, тихо, — хозяин спит...” (Днем, после русского обеда, Рахманинов обыкновенно отдыхал. Дом в это время замирал.)
На цыпочках мы с Пятигорским вошли в гостиную. На пюпитре увидели ноты рахманиновского “Вокализа”, который мы оба знали очень хорошо. Не сговариваясь, мы оба вынули инструменты из футляров и стоя начали играть “Вокализ” — тихо–тихо, в унисон, с разницей в октаву. Вдруг к нам вышел Рахманинов. Заспанный, он был похож на арестанта со своей короткой стрижкой и в полосатой пижаме с поднятым воротником. Без слов он подошел к роялю и, тоже стоя, подыграл нам аккомпанемент — но как! Когда мы все доиграли “Вокализ” до конца, Рахманинов все так же безмолвно ушел из комнаты — со слезами на глазах.
Мы никогда не говорили с Рахманиновым об этом эпизоде: боялись. Но позднее, уже в Америке, Александр Грайнер из фирмы “Стейнвей” сказал мне: “Мильштейн, что вы сделали с Рахманиновым? Он не может забыть, как вы с Пятигорским играли его “Вокализ”. Говорит, что это было замечательно”. Из уст Рахманинова это была невероятная, неслыханная похвала...
Бах, партита в ре минор. Мильштейн, запись сделала в Париже 10-го декабря 1968-го года для французского телевидения (ORTF); в том же 68м году Натан Мироныч получил орден почетного легиона.
Во вторник полиция города Ниццы арестовала двух лиц, в руках которых находилась похищенная в 1999 году картина Рембрандта «Мальчик с мыльным пузырем». Эта картина была украдена из музея города Драгиньяна, и 15 лет о ней не было ничего известно. <...> На полотне размером 60Х49 сантиметров изображен подросток, сидящий у окна, в одной руке которого лежит мыльный пузырь, похожий на хрустальный шар. В другой его руке – соломинка.
Слушали вчера "Вертера" Массне. Первая часть оперы напоминала по стилю и естественности чувств (привет Толстому) "Рабыню Изауру"; сходство усиливала латиноамериканская внешность мужа главной героини, ну чем не Леонсио. Феноменальные декорации (смесь реальности и проекции на экран) только усиливали это впечатление.
Во второй части начались подлинные чувства, и минут через двадцать Вертер застрелился. Кровищи - жуть, кровать и стена - всё красное. Упал за кровать и затих. Но минут через пять застонал, а потом минут двадцать пять пел соло и дуэтом с безутешной героиней. Живучий оказался мужик.
ЛХаритон: Я вот сейчас хлебнул, с утреца, чайку с медом
Я - берите выше - с чаем треугольничек с маком умял. Умынташн.
Как моя жена сказала однажды: "уши афикомана"
В этот раз жена выступила по-крупному. Купила настоящий мак и толкла его в ступке. Пестиком. Ступку с пестиком мы перевозили из Израиля в Америку по частям, поскольку обе вещи сразу никто поднять не мог. Кроме того, Ю.А. вычитала ноу-хау: чтобы треугольнички хранили форму, а не превращались в круглые пирожки, их надо уложить в ряды плотно друг к другу (вверх ногами, вниз ногами, опять вверх ногами и т.д.). Получилось знатно, надо вам сказать.
Ступку с пестиком мы перевозили из Израиля в Америку по частям, поскольку обе вещи сразу никто поднять не мог
Однажды на лестнице послышался такой же шум, грохот и крики.
– Что еще? – выскочила мать.
– Часы, – счастливо смеясь, сообщил отец.
Это было самое поразительное, самое неслыханное из всего купленного отцом.
По громадному циферблату стремительно носились две стрелки, не считаясь ни с временем, ни с усилиями людей, которые вздумали бы удержать их от этого. Внизу грозно раскачивался колоссальный маятник, делая размах аршина четыре, а впереди весь механизм хрипло и тяжело дышал, как загнанный носорог или полузадушенный подушкой человек…
Кто их сделал? Какому пьяному, ненормальному, воспаленному алкоголем мозгу явилась мысль соорудить этот безобразный неуклюжий аппарат, со всеми частями, болезненно, как в бреду, преувеличенными, с ходом без логики и с пьяным отвратительным дыханием внутри, дыханием их творца, который, может быть, околел уже где-нибудь под забором, истерзанный белой горячкой, изглоданный ревматизмом и подагрой.
Часы стали рядом с умывальником и лампой, перемигнулись и сразу поняли, как им вести себя в этом доме.
Маятник стремительно носился от стены к стене и все норовил сбить с ног нас, когда мы стремглав проскакивали у него сбоку… Механизм ворчал, кашлял и стонал, как умирающий, а стрелки резвились на циферблате, разбегаясь, сходясь и кружась в лихой вакхической пляске…
Отец вздумал подчинить нас времени, показываемому этими часами, но скоро убедился, что обедать придется ночью, спать в полдень и что нас через неделю исключат из училищ за появление на уроки в одиннадцать часов вечера.
Часы пригодились нам, как спортивный, невиданный доселе нигде аппарат… Мы брали трехлетнюю сестренку Олю, усаживали ее на колоссальный маятник, и она, уцепившись судорожно за стержень, носилась, трепещущая, испуганная, из стороны в сторону, возбуждая веселье окружающей молодежи.
Надо сказать, что Ю.А. в чём-то явно прогрессивнее меня. Например, в девяностых она ездила в Москву, и друзья сделали ей подарок, - привезли её в студию современного художника (забыл его фамилию) и велели ей выбирать картину. Она выбрала нечто и вернулась с этим домой. В то время я уже понимал пятый концерт Моцарта, но Брамс был ещё выше моего понимания. Поэтому что именно нарисовано на картине, я не уловил. Она мне показывала, ну гляди же - вот это дворик, вот тут дерево, - какое дерево? что она там видит? Короче, картина была уволена и хранилась в запасниках. Года три назад на неё случайно наткнулись, милый московский дворик, весеннее деревце, повесили на видное место. Ну так вот, с год назад Ю.А. приобрела недорогие настенные часы.
Больше, с крупными стрелками. Но нет фона, они дырявые. То есть, есть только обод и стрелки. Короче, на фоне стены часы не особо заметны.
Теория вероятностей не так интересна, как практика. Практика неожиданных совпадений и пересечений. Увидеть на ЧессПро хорошо знакомое имя (одноклассница сына, видимся и сейчас регулярно) - из этого ряда неожиданностей.
Ну, и квартира - та самая, откуда я неоднократно забирал сына-первоклассника после школы.
Думаю, однако, Укрфан с К.Я. не знаком - это было бы уж "слишком чересчур".
Ловко чередуя кофеин с валерьянкой, дожили до сорока.
Уже можно всё в любое время, но нет еще времени ни на что. Друзья уже переженились, дети уже переболели, родители еще живы, хотя уже не все. Старший внук у друзей ровесник младшего сына, брат скоро выйдет на пенсию, сестра недавно вышла замуж. Прекрасный возраст.
В фильмах, в зависимости от контекста, твоими ровесниками могут оказаться герой, героиня, мать героини, бабушка героини и хорошенькая невеста, решающая, не рано ли ей заводить семью. И все, что характерно, адекватны.
Адекватность – наша сильная сторона. В двадцать хочется чего-нибудь эдакого, в шестьдесят снова хочется чего-нибудь эдакого, а в сорок «что-нибудь эдакое» - это то, что уже происходит вокруг.
Наш девиз – «Скажи наркотикам да!». С утра проснулся, быстро кофе, сердце забилось, срочно валокордин, пришел на работу, там кока-колы, поругались с сотрудником, накапал успокоительного, помирились, выпили пива. Под мясо - красное, под рыбу – белое, под телевизор – игристое, под телефон – недопитое, под утро – оставшееся после маринада. В четыре утра снотворное, в восемь кофе. С тем же успехом можно наоборот. На работе потом все равно сидишь смурной, хмельной, больной и бесконечно одинокий.
Бесконечное одиночество - вечный двигатель внутреннего горения. Расскажешь про него жене, потом друзьям, родителям, приятелям, потом напишешь чего-нибудь в интернет. После ста комментариев бесконечное одиночество затихает, зато обостряется общительность до четырех утра. В четыре снотворное, в восемь кофе. Все в сборе, можно начинать.
Все непрерывно в сборе, слава богу. И у всех, слава богу, чего-то болит. У дочери - живот, у мамы - сердце, у жены - голова, у мужа - душа, у сына - ни стыда, ни совести, слава богу. Слава богу, все живы, значит.
Раньше в двадцать лет человек отделялся от родителей, в тридцать разбирался с детьми, в сорок – с работой, в пятьдесят – с душой, и к шестидесяти благополучно умирал, окруженный внуками и почетом. Мы в двадцать заняты исключительно душой, в тридцать отделяемся от родителей, в сорок вспоминаем, что надо бы с ними поговорить (а то ведь можно и не успеть), между тем и этим заводим детей, с которыми тоже приходится говорить (а то ведь можно и не успеть), в пятьдесят меняем работу, в шестьдесят - образ жизни, короче, нам не до смерти вообще.
В двадцать жизнь кажется сложной, в тридцать видишь – она проще, чем думалось в двадцать, в сорок доходит – всё сложнее, чем виделось в тридцать, в пятьдесят понимаешь, чего там не понял в сорок, в шестьдесят опять чего-то не понимаешь, «да есть ли конец у этой лернейской гидры?», как написала в школьном сочинении одна способная ученица. Ученики еще даже не в курсе, сколько им всего неизвестно. А мы уже точно знаем, что конца у лернейской гидры нет. Как минимум, потому, что гидра – девочка.
Мы рубим ей головы, они отрастают снова, мы рубим дальше, голов становится больше, процесс с каждым годом все интересней, наши мышцы крепчают, её шеи тоже. Гидра подмигивает нам, мы подмигиваем гидре, мы с ней непременно подружимся к ста сорока годам.
Накапал четыреста капель валерьянки, смешал с кока-колой, вылил в кофе, добавил валокордину и выпил стоя: за бесконечность лернейской гидры.
Чего не понял в двадцать, вдруг - поймешь в сорок (c)
jenya:Ступку с пестиком мы перевозили из Израиля в Америку по частям, поскольку обе вещи сразу никто поднять не мог.
А ведь явно, был ещё и рейс за любимой кофемолкой.
Когда мы уезжали, то всякую утварь сложили родителям в сарай. Например, такую ценную вещь как топор. А теперь столько туда-сюда летаем, что можно постепенно весь сарай и перетащить.
jenya: Когда мы уезжали, то всякую утварь сложили родителям в сарай. Например, такую ценную вещь как топор. А теперь столько туда-сюда летаем, что можно постепенно весь сарай и перетащить.
Это действительно круто... И так по-русски.
В тоже время, как ещё решать семейные проблемы...? (без топора)
