Около года назад был у нас разговор о Я. Вильнере и книге о нем С.Н.Ткаченко. И вот наконец эта книга вышла
И еще
Сейчас готовится оригинал-макет новой книги "Одесские тайны Александра Алехина". В книгу войдут рассказы о жизни будущего шахматного короля в Одессе в 1916-1919 годах. Изюминкой книги являются: подробности ареста Алехина агентами ЧК, его пребывание в тюрьме и связь будущего гроссмейстера с эмиссарами Белого Движения. В книге подробно разбирается дело №228 о получении большой денежной суммы от агентов Деникина. Украшают книгу оригинальные письма падчерицы Алехина. На десерт книги автор предлагает по новому взглянуть на загадочную смерть Алехина в Португалии в 1946 году, где тоже прослеживается одесский след.
В книге подробно прокомментированы партии Алехина, сыгранные в Одессе. Дополняют рассказы автора оригинальные и малоизвестные фотографии и документы, связанные с жизнью Алехина в Одессе.
Необходимо отдать должное Тито: в период, когда имя югославского диктатора склонялось в Советском Союзе на все лады, он хранил невозмутимое спокойствие, и лишь однажды терпению его пришел конец. Когда в одной из передач советского радио на Югославию было заявлено, что ренегат Тито, возомнивший себя сильным шахматистом, на самом деле мало что смыслит в мудрой игре, маршал не выдержал: в эфир полетел вызов, брошенный всему советскому Политбюро и лично Сталину. Тито предложил дать советским руководителям сеанс одновременной игры, причем каждому участнику – фору коня.
Советские вожди вынуждены были проглотить пилюлю. Шахматная тема по поводу «ренегата и прислужника Уолл-стрита» во всяком случае исчезла из репертуара советских СМИ...
__________________________
Чем дальше общество отделяется от правды, тем больше оно ненавидит тех, кто ее говорит.
Извиняюсь, что привожу здесь без перевода ( одолела лень!) фрагмент из мемуарной книги «Виолончелист» Григория Пятигорского, в котором упоминается имя моего дяди Моисея Харитона, старшем брате моего отца. Он был пианистом, окончил в юности Петербургскую консерваторию. После революции эмигрировал в Европу, а потом в 30-е годы в США. Был успешным музыкантом – даже давал концерты в знаменитом Карнеги Холл. Переписка с ним, по вполне понятным причинам, был прервана и я только из рассказов отца, слышанных мной в детстве, мог что-то знать об этом человеке. Знаю только, что он входил в дружеский круг Рахманинова, дружил с Дмитрием Темкиным, эмигрантом сделавшим карьеру в Голливудском кино. В приводимом фрагменте описывается начальный трудный период эмигрантской жизни музыкантов из России...
From Gregor Piatigorsky’s memoirs “The Cellist”
The street was noisy and the room I rented faced the back yard and was small and dark. But Tols was enthusiastic. He said the place was "cheap and furious" and it was not the room but the company that counted. It was the finest den of immigrants, he said, and I would agree with him when I met the inmates.
The first man to whom Tols introduced me was short and bald. His name was Hariton and he spoke Russian. Reaching out his hand, he said, "I am a pianist, and for your information a darned good one." He informed me that he was part of the "best darned two-piano team in this crummy country as well as in the entire darned Europe," that his partner was Dmitri Tiomkin, who was "the greatest darned genius in our entire miserable trade," and who was the only man to whom he would bow his bald head.
Suddenly, and for no apparent reason, he showed me a bottle. He poured a soapy liquid from it on his head and said that it smelled awful, but that it was the best darned thing to make his hair grow. His hair was essential for his career and in his predicament one did not mind the smell, he said. "I play the piano better now than when the whole tundra grew on my scalp. But where is the success?" he demanded.
Apart from Hariton, who finally succeeded in arousing my interest in the progress of the growth of his hair, there was Prince Pavel Urussoff. Though he was young, there was little that was young about him. He looked nostalgic and tired. Weak and helpless, he had no profession and no work, and he was too proud to ask for money. He spoke to me freely, and just as we were becoming good friends he suddenly disappeared. I tried in vain for many years to locate him. Though I never saw him again, I often think of the gentle and shy man and his words, "I am not an uprooted, but a badly planted, man."
Soon my purse began to grow thin, and I accepted Hariton's generous invitation to share his room. Every evening, with a flower in the lapel of his dinner jacket, Hariton sprinkled himself with an assortment of perfumes. "It's to kill the hair-lotion odor," he said before goint out. His hat smartly on a slant, he gaily bounced to demonstrate his youthful agility. He seldom returned without bringing guests, who often stayed until the early hours of morning. This and many other habits of his put a great strain on me, to say the least.
The proprietors' belligerence reached a high pitch and they threatened to call the police and tried to break into our room. Hariton barricaded the door with his piano, rubbed the elixir into his scalp, and played Chopin. "Great music is great, even in this rathole," he said.
The final blow, however, was delivered by Mr. and Mrs. Tols, who, after lowering their belongings with their old trusty rope, departed, presumably for a stroll. The proprietors held me accountable, and only after I paid all that I could of Tols's bill was I permitted to leave the premises. The cello rubbed against my side as once more I headed for the Tiergarten.
Странная профессия. Можно быть физически и духовно в прекрасной форме - и сделать ничтожно мало для собственного удовлетворения... В то же время, будучи больным, в неблагоприятных обстоятельствах иногда даешь наилучшее. "Климат" для гастролирующего музыканта никогда не бывает ни мягким, ни устойчивым. Его хвалят и оскорбляют часто после одного и того же концерта. В Буэнос-Айресе его концерты могут стать золотыми россыпями, а в Чикаго он потерпит финансовое фиаско. Порой именно это и вынуждает артиста проявлять жадность к деньгам. Но даже если он способен хорошо вести дела, этот талант ему трудно использовать, когда он сочиняет, репетирует или выступает.
Иногда ловкость музыканта в практических вопросах достигает исключительной утонченности. Вот два примера такой изобретательности.
В Париже я работал с Игорем Стравинским над переложением для виолончели его сюиты "Пульчинелла". Меня так радовали эти встречи, что я пожалел, когда была закончена пьеса, названная Стравинским "Итальянской сюитой".
Перед тем как отослать рукопись в печать, Стравинский пришел ко мне в Нью-Йорке. Он показал какую-то бумагу и сказал: "Вот контракт, который вы должны подписать. Но перед этим я хотел бы объяснить вам условия".
- Условия? Но, дорогой Игорь Федорович, я ни на что не рассчитывал. Я был счастлив сотрудничать с вами и рад, что "Итальянская сюита" будет издана.
- Нет, мой друг, вы имеете право на авторский гонорар, я настаиваю на этом. Вопрос в том, согласитесь ли вы на предложение разделить поровну... Чтобы быть точным: половина вам, половина мне.
- Ну вот еще! - запротестовал я, не желая даже слушать об этом.
- Я не уверен, что вы меня поняли. Могу повторить: разделим поровну - половина вам, половина мне. Видите ли, дело обстоит так: я автор произведения, над транскрипцией которого мы вместе работали. Как композитор я получаю девяносто процентов, а как авторы транскрипции мы делим оставшиеся десять процентов на равные части. Итого - девяносто пять процентов мне, пять процентов вам, что и составляет пополам, поровну.
Посмеиваясь, я подписал контракт. С тех пор я избегал заключать сделки из расчета "разделить поровну", но продолжал любить музыку Стравинского и восхищаться его мастерством в арифметике.
Не менее восхитительный проект был предложен, когда Шнабель, Губерман, Хиндемит и я решили отметить столетний юбилей Брамса циклом камерных программ из его произведений для фортепиано и струнных инструментов. Концерты должны были состояться в Гамбурге и Берлине. Мы легко договорились насчет репертуара и дат. На первый взгляд, казался вполне ясным даже вопрос о том, как разделить гонорар. Я не сомневался, что все мы должны получить поровну, но Губерман и Шнабель хранили молчание. Наконец, Губерман намекнул, что денежные вопросы надо предоставить антрепренерам (будучи, конечно, уверен, что при этом варианте он окажется в наиболее выгодном положении). Шнабель, негодуя, настаивал, чтобы вульгарные антрепренеры остались в стороне. Каждый защищал свою точку зрения тонко, но упорно. Когда переговоры зашли в тупик, Шнабель пошел с козыря.
- Господа, мы напрасно тратим время. Гонорар надо разделить на тридцать пять равных частей.
- Почему на тридцать пять?! - воскликнул Губерман.
- Очень просто, - сказал Шнабель. - Мы сыграем тринадцать произведений для фортепиано и струнных: три трио, три квартета, три скрипичные, две альтовые и две виолончельные сонаты - итого тридцать пять партий. Так как рояль участвует во всех тринадцати произведениях, я должен получить тринадцать тридцать пятых всего гонорара. У скрипача надо вычесть четыре партии - две виолончельные и две альтовые сонаты, и поэтому ему причитается девять тридцать пятых. Виолончелист получит восемь тридцать пятых, а альтист - пять тридцать пятых.
Разинув рты, мы вынуждены были согласиться. Еще счастье, что изобретательность Шнабеля не дошла до того, чтобы подсчитать количество нот, ибо в таком случае я оказался бы в еще худшем положении.
А вообще лысая голова уже не первый раз с решающим комическим эффектом вторгается в музыкальную жизнь Америки. Причем знание об одном из таких случаев пришло ко мне весьма причудливым путем.
Как-то читая о величайшем прорыве в прикладной генетике, я узнал, что клетки для клонирования знаменитых овечек были взяты из вымени, и поэтому одна из них была названа в честь некой Долли Партон, соответствующей частью фигуры глубоко поразившей впечатлительных британских биологов.
«Требуется куча денег, чтобы выглядеть так дёшево» (Автокомментарий)
Песенка оказалась первосортным девичьим шлягером.
Пришлось почитать и о ней. Кроме прочих хитов она оказалась автором сверхуспешной «I Will Always Love You», после исполнения которой Уитни Хьюстон, Долли заработала скорее более чем менее 6 млн. на авторских отчислениях.
А вот мама Уитни Хьюстон, Сисси, и приняла участие в одном из самых чудных представлений на американской сцене 26 августа 1969 г.
Это именно она единственная сохраняет профессионализм и хладнокровно продолжает партию бэк-вокала.
А Элвис - что Элвис? Он уже не раз шалил, меняя слова в песенках . И тогда он спел вместо “Do you gaze at your doorstep and picture me there?” -"Do you gaze at your bald head and wish you had hair". Но в этот раз кое-кто в зале был к этому готов. Как только он пропел эту строчку, в первом ряду вскочил зритель, сорвал с себя парик и начал размахивать им над своей лысиной. Ну а дальше вы слышали - то ли форма черепа, то ли зрительский энтузиазм, то ли светящаяся в глазах вера в то, что божественный Элвис поможет ему отрастить волосы - рассмешили Элвиса до слез.
Статья о дружбе Дмитрия Темкина и Моисея (в эмиграции он взял имя Michael)Харитона. Интересны две фотографии двух музыкантов.
Мне довелось видеть Темкина в Москве в 70-е годы, когда он приезжал на съемки фильма "Чайковский" в качестве музыкального консультанта.
Ну это для Вас. А для неизвестного итальянского офицера интеллектуальные усилия, требуемые для решения задачи, возможно, были единственным средством смягчения боли от ран, полученных при Ватерлоо.
Как удалось выяснить, Вильгельм Гейнзе не мог ничего написать в 1815-ом году, потому как умер в 1803. Но в год его смерти была издана новелла "Анастасия и игра в шахматы" в которой была и такая задача
Но поскольку ув. dimarko может сказать, что и это не задача, приведу композицию на тему "Классическая эпиграмма", про которую такого не скажешь
