В примерах корекция смысловой правильности подразумевалась, естественно. На поэтическую претендовать с моей стороны было бы крайне неуместно и неуважительно.
Этот стихотворение здесь, возможно, уже появлялось, но интересно сравнить раннего и позднего Мандельштама. У Георгия Иванова, например, было к этим двум периодам в творчестве Мандельштама совершенно разное отношение.
Ну это совсем раннее, студенческое.... когда он еще упражнялся в понравившейся теме, будто скребя патефонной иглой заезженную пластинку.
Про узоры
Узор отточенный и мелкий,
Застыла тоненькая сетка
На темном небе, как узор,
Деревья траурные вышиты
Нерешительная рука
Эти вывела облака
И печальный встречает взор
Отуманенный их узор.
В темных читаю узорах
Смиренного сердца язык
И кружева не нужен смысл узорный
на стекле
Когда его художник милый
Выводит на стеклянной тверди
На стекла вечности уже легло
Мое дыхание, мое тепло.
Видимо, это какое-то безусловно свое, оригинальное, но все-таки подтекстное подражание символистам, не более.
С поздним его периодом надо сравнивать более зрелое раннее. Что там было следующее-акмеизм?
Человек, бросивший под стол книгу Куно Фишера, чтобы самому, без посторонней помощи, осваивать Канта, уже в силу этого одного заслуживает уважения.Да и образ Мандельштама в "метафизических воспоминаниях" Иванова только на первый взгляд выглядит карикатурным: повсюду, где речь идет о Мандельштаме-поэте, Иванов пишет о нем прямо-таки с восхищением, что для Иванова не так уж характерно. Причем такие чувства у него вызывает уже самая первая публикация Мандельштама. А во всем остальном - многое он, вероятно, преувеличил, что-то просто выдумал, но образ создал убедительный и живой. Скорее всего, суть он выражает верно, хотя факты, возможно, и несколько искажает, чтобы добиться большего эффекта.
...Где-то плачет
Ночная зловещая птица.
Деревянные всадники
Сеют копытливый стук.
Вот опять этот черный
На кресло мое садится,
Приподняв свой цилиндр
И откинув небрежно сюртук.
"Слушай, слушай!-
Хрипит он, смотря мне в лицо,
Сам все ближе
И ближе клонится.-
Я не видел, чтоб кто-нибудь
Из подлецов
Так ненужно и глупо
Страдал бессонницей.
Ах, положим, ошибся!
Ведь нынче луна.
Что же нужно еще
Напоенному дремой мирику?
Может, с толстыми ляжками
Тайно придет "она",
И ты будешь читать
Свою дохлую томную лирику?
Ах, люблю я поэтов!
Забавный народ.
В них всегда нахожу я
Историю, сердцу знакомую,
Как прыщавой курсистке
Длинноволосый урод
Говорит о мирах,
Половой истекая истомою.
Не знаю, не помню,
В одном селе,
Может, в Калуге,
А может, в Рязани,
Жил мальчик
В простой крестьянской семье,
Желтоволосый,
С голубыми глазами...
И вот стал он взрослым,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою".
"Черный человек!
Ты прескверный гость!
Это слава давно
Про тебя разносится".
Я взбешен, разъярен,
И летит моя трость
Прямо к морде его,
В переносицу...
. . . . . . . . . .
...Месяц умер,
Синеет в окошко рассвет.
Ах ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один...
И - разбитое зеркало...
Сначала я хотел поместить здесь стихотворение Блока "Поэты", а не отрывок из "Черного человека". Но потом вспомнил, что это стихотворение уже существует в другой поэтической теме - и даже дало ей название своей первой строкой. Пришлось отказаться от этого намерения, хотя как ответ на вопрос, что представляют собой факты в населенной поэтами сфере, текст Блока был бы намного более уместным и информативным. Это не означает, что я вполне согласен с высказанными в нем идеями. Наоборот, этот текст в первую очередь тем и интересен, что очень спорен.
Бунин гулял с Аней, ужинали кефалью с белым вином, но между делом меркантильно прикидывал, каковы доходы папаши Цакни и не будет ли со временем возможности прибрать к рукам его популярную газету. Он даже писал об этом брату Юлию...
Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,
Не проси об этом счастье, отравляющем миры,
Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,
Что такое тёмный ужас начинателя игры!
Тот, кто взял её однажды в повелительные руки,
У того исчез навеки безмятежный свет очей,
Духи ада любят слушать эти царственные звуки,
Бродят бешеные волки по дороге скрипачей.
Надо вечно петь и плакать этим струнам, звонким струнам,
Вечно должен биться, виться обезумевший смычок,
И под солнцем, и под вьюгой, под белеющим буруном,
И когда пылает запад и когда горит восток.
Ты устанешь и замедлишь, и на миг прервётся пенье,
И уж ты не сможешь крикнуть, шевельнуться и вздохнуть, —
Тотчас бешеные волки в кровожадном исступленьи
В горло вцепятся зубами, встанут лапами на грудь.
Ты поймёшь тогда, как злобно насмеялось всё, что пело,
В очи глянет запоздалый, но властительный испуг.
И тоскливый смертный холод обовьёт, как тканью, тело,
И невеста зарыдает, и задумается друг.
Мальчик, дальше! Здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ!
Но я вижу — ты смеёшься, эти взоры — два луча.
На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ
И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!
__________________________
Спасение там, где опасность.
Кстати об Иванове: его самая известная пародия ("Велик могучим русский языка") есть, собственно, плод плохого знакомства с русской поэзией. Он не догадывался, что пародирует намеренную архаизацию: у русских поэтов до Блока включительно 'облак' мог быть мужского рода.
BillyBones: Интересно, что в той сфере, где обитают поэты, считается фактом.
А вот и ответ:
В ошибках чуда я не вижу
(уж этот дар любому дан),
а парадоксы ненавижу,
как оный лорд из англичан.
Но волей бога-сумасброда
век вековать досталось мне
в краю непуганых уродов,
собой пугающих вполне.
У них и чудо - не ошибка,
а распознание ее,
и парадоксы, как ни хлипко,
определяют бытие.
«Желтофиоль» — похоже на виолу,
На меланхолию, на канифоль.
Иллюзия относится к Эолу,
Как к белизне — безмолвие и боль.
И, подчиняясь рифмы произволу,
Мне все равно — пароль или король.
Поэзия — точнейшая наука:
Друг друга отражают зеркала,
Срывается с натянутого лука
Отравленная музыкой стрела
И в пустоту летит, быстрее звука…
«…Оставь меня. Мне ложе стелет скука»!
Evgeny Gleizerov: назвать пародируемый текст "намеренной архаизацией" трудновато
"Намеренная архаизация" относится к слову 'облак', которое уже для Блока было архаической формой, отсылкой к поэтической традиции - как и для позднейших поэтов, упомянутых Роджером.
У Рыжего действительно архаизация - там не только "облак", но и "калеки, нищие" (в таком контексте это именно архаизация, отсылка к поэтическому шаблону позапрошлого века), "возлежат", "кто, как не я!" И вызывающе современная "теплотрасса" эту архаизацию не разрушает, а лишь подчёркивает (контраст такого рода - вообще типичный поэтический приём Рыжего). У Сидорова же облак - это не пришей к вагине рукав.
